Как изменился российский кинематограф за последние два года и каким образом на него повлияла цензура? Как некоторые фильмы, которые не задумывались пропагандистскими, помогли пропаганде против воли авторов? Чем отличается самоорганичение от самоцензуры и почему последняя всегда вредит художнику?
Кинокритик Антон Долин* рассказывает в большом интервью «Дискурсу», почему иностранный зритель не смог оценить советское кино, как Россия стала «страной нерассказанных историй» и когда в ней появится своя «новая волна».
— В 2022 году Ирина Шихман задавала вам вопрос: что вы узнали о российском кино после 24 февраля. Так вот, что вы узнали о российском кино спустя два года после начала войны?
—Ничего хорошего. Цензура не может быть полезной ни для какого искусства, включая кинематограф. Государственное регулирование и контроль посредством разных цензурных инструментов — вещь, несомненно, очень плохая. В особенности когда очень много денег дается за выполнение «правильных» команд.
Шедевров, снятых в поддержку государственной идеологии и позиции, пока что не появилось. Растет количество эскапистского кино, в особенности это видно на примере сенсационного успеха «Чебурашки». Есть один аномальный случай — это «Мастер Маргарита», — но фильм придуман и снят до начала вторжения*, поэтому, естественно, немного иначе устроен, и вряд ли такие фильмы могут быть сейчас сняты и тем более выпущены на экран.
— Почему сейчас в основном экранизируют сказки? Для отвода глаз, или чтобы занять нишу и получать большие деньги?
Тут нет никакого «или-или». Я думаю, что решаются сразу несколько задач. Одна из них — государственная: нужно, чтобы люди получали качественное развлечение и отвлечение от расстраивающих новостей, идущих не только с фронтов, но и вообще отовсюду. И внутри страны происходят стихийные бедствия и теракты. Конечно, людям хочется отвлечься. Государство не желает, чтобы люди отвлекались на протестные акции. «Чебурашка» и ему подобное здесь полезно.
С другой стороны, Голливуд ушел из России, ниша развлечений опустела, и как никогда можно на этом зарабатывать. Если раньше «Чебурашку» бы сравнивали со свежим блокбастером Marvel и говорили бы, что это никуда не годится, сейчас, вроде бы, и сравнивать не с чем. Художники этим пользуются.
Есть и третья сторона вопроса. Снимать откровенно идеологизированные пропагандистские фильмы и не очень морально, и опасно в смысле будущей репутации, и вообще непочетно, потому что на них люди не ходят, во всяком случае, пока что. А когда ты снимаешь что-то такое честное о правде жизни, это опасно. И сказки — это идеальный промежуточный вариант. С одной стороны, ты не рискуешь ничем, с другой, вроде бы не замазываешься какой-то гадостью.
— Сейчас выходят также фильмы, которые никакую идеологию не несут. Например, из недавнего — «Позывной пассажир». Какую риторику государство пытается транслировать этими фильмами?
Набор тезисов, которые надо озвучить с экрана. Если вы обратите внимание на пропагандистские шоу в телевизоре, там тоже тезисы не озвучены в развлекательно-комсомольском ключе, на них даже возникают псевдоспоры. Часто псевдо-, потому что это нюансы одной и той же позиции. Но соблюдается подобие конфликта, чтобы людям интереснее было смотреть.
Иногда государство при помощи кинематографистов просто осваивает бюджет, выделенный на создание кино. Если это кино не против государства и просто людей развлекает, то и хорошо. Это считается достаточным.
— А есть ли вообще пропагандистские фильмы, которые вы могли бы похвалить?
Есть фильмы, которые не являются пропагандистскими, но успешно помогли пропаганде, может быть, даже против воли их авторов: от «Брата 2» до «Т-34» или «Чемпиона мира». Они, конечно, соответствуют нарративу российской пропаганды.
— Как изменилась цензура с 2022 года?
Очень сильно ужесточилась. Но если искать в законах или каких-то распоряжениях прямые цензурные указания, вы их там не найдете. Собственно, я думаю, что до сих пор официальная пропагандистская концепция состоит в том, что в России цензуры нет. Она запрещена Конституцией.
Сегодня сильнее всего действует самоцензура. Потому что универсальный цензурный инструмент — это прокатное удостоверение. В нем можно отказать кому угодно. И вот ты делаешь фильм, вкладываешь туда деньги, свои или государственные — неважно (государственные ведь тоже чаще всего даются для того, чтобы потом вернуть, да и они — только часть кинобюджета, никогда не 100%). И вот ты снимаешь фильм и не получаешь прокатного удостоверения. Что ты будешь делать? Ты никак не можешь вернуть эти деньги.
Российские фильмы раньше еще как-то можно было прокатать за границей. Сейчас их никто не возьмет. В особенности если туда вложены государственные деньги. Получается, ты абсолютно зависим от тех, кто выдает прокатные удостоверения. Формально это Минкульт, но я уверен, что решение принимается не только там.
Поэтому каждый продюсер старается сделать как можно более беззубый, безопасный фильм. Не нужно ничего запрещать — они сами стараются не выходить ни за какие красные линии, чтобы не быть запрещенными.
— Насколько самоцензура страшна для творцов?
Кто-то говорит, что самоцензура — это даже хорошо, путает ее с самоограничениями.
Самоограничение — это когда ты решаешь осознанно: я буду делать это и не буду делать того по этическим или иным причинам. Приведу пример: режиссер хочет убить для съемок козла. И может убить. А может сделать правдоподобное реалистичное чучело или добиться желаемого при помощи спецэффектов — все это стоит дороже и делается дольше. И когда кто-то в такой стране, как Россия, например, где убийство козла ненаказуемо, принимает этическое решение: я не буду убивать живое существо, — это самоограничение.
Самоцензура — это когда ты хочешь снять фильм на определенную тему, в определенном жанре, с определенным финалом, но понимаешь, что это не пройдет, и отставляешь в сторону лучшее художественное решение ради худшего, чтобы быть увиденным.
Самоцензура — когда ты осознанно вредишь своему фильму для того, чтобы пройти цензурный фильтр. В отличие от самоограничения, которое связано только с твоими внутренними фильтрами, которые ты себе поставил.
— Насколько часто зрители замечают и чувствуют самоцензуру автора?
Мне кажется, они чувствуют это всегда. Но не забывайте, что в ситуации самоцензуры существует сейчас вся Россия. Люди могут очень легко себя в этом почувствовать и даже могут быть растроганы этим.
Большая часть великого советского кинематографа снята в режиме самоцензуры, а мир его не смог оценить. И мы все время обижаемся и говорим: «Какой этот мир слепой, глупый, одного Тарковского знает».
Но это не потому, что люди (зрители из других стран) такие ленивые, а потому, что этот кинематограф полумер и нечестно сказанных слов. Зрители, которые не знают, что такое самоцензура в таком объеме, просто не улавливают иногда, о чем это и зачем.
Вспоминаю фильм «Долгая счастливая жизнь» Бориса Хлебникова, снятый в постсоветское время. Это история фермера, который попробовал сделать самостоятельное хозяйство, у него ничего не получилось. Тогда он взял оружие и пошел убивать тех, кто не дает ему вести хозяйство.
Фильм показали на конкурсе Берлинского фестиваля, там его никто не понял. На пресс-конференции режиссера неоднократно спрашивали: «А почему он в суд не пошел?» То есть для иностранного зрителя надо отчетливо проговорить и показать, что суды абсолютно коррумпированы, что идти туда бессмысленно. Нам в России кажется, что объяснять такое — это как объяснять, что дважды два — четыре. К сожалению, одним из фундаментов российской, как и советской, культуры является самоцензура.
— Почему при таком уровне цензуры и самоцензуры, как в Советском Союзе, в России не снимают такое же гениальное кино?
Такому зверскому уровню военной цензуры и самоцензуры всего два года. Это очень мало. И в Советском Союзе сначала было сверхсвободное авангардное кино (20–30-е годы). Потом гайки стали закручивать, и кино было все хуже и хуже. Найти хорошие фильмы, снятые в 30–50-х (до разоблачения культа Сталина), очень сложно. Они были, но это редкие растения, которые пробивались сквозь асфальт.
Начиная с середины 50-х тенденция шла на освобождение. Все больше тем, которые можно поднимать, все больше вопросов, которые можно обсуждать. Вот можно уже обнаженных женщин показать, вот можно уже и за границей снимать. Да, был эзопов язык, но люди жили, ожидая все бо́льшей свободы. И это особенно хорошо ощущалось в середине 80-х, когда наступила перестройка.
А сейчас ситуация противоположна: кино, которое достигло в середине нулевых некого пика своих возможностей и практически не имело никакой цензуры, все чаще, в особенности после 2014 года, наступает на минные поля очевидных или неочевидных запретов. Сейчас мы дошли до их апофеоза. Поэтому говорить о рождении нового гениального кино мы сможем, когда гайки начнут откручиваться. Но это произойдет после завершения военных действий* как минимум. Придется подождать.
— А страшна ли вообще цензура для зрителя?
Мне кажется, да, цензура — ужасная вещь. Вообще кино и искусство любого рода — это манифестация свободы. Цензура — это ограничение свободы людьми, которые не имеют к искусству никакого отношения. Принцип искусства — все время придумывать и творить что-то новое, то есть постоянная трансгрессия. А цензура — это постоянное ограничение этой самой трансгрессии. Чем жестче цензура в стране, тем труднее там выживать искусству.
Иногда возникают парадоксальные ситуации, когда, обходя цензуру, искусство придумывает новые формы. Таких случаев было не так уж мало. Но, конечно, существовать в свободной стране, где цензуры нет, для искусства априори гораздо лучше.
— Есть ощущение, что для массового зрителя ничего от этой жесткой цензуры не поменялось.
Да, есть. Люди идут на то кино, на которое они в других обстоятельствах и в другой стране не пошли бы. Я думаю, что зрители соглашаются на все больше компромиссов, от чего они готовы получать удовольствие, потому что хочется отвлекаться от реальности. Но поскольку социологии в России сегодня всерьез нет (люди боятся отвечать на вопросы честно), мы можем только предполагать, исходя из статистики.
— Но есть же множество платформ, на которых можно посмотреть хорошее кино по подписке. Зачем соглашаться на компромисс и идти в кинотеатры на то, что тебе дают?
Кинотеатр отличается от просмотра дома. В кино ты можешь выйти на свидание, отвести детей, которым сегодня в школе промывали мозги «разговорами о важном», можешь забыться среди других людей, которых не знаешь. Ты можешь просто на время потерять чувство одиночества, испытав иллюзию единения с другими людьми, которые одновременно с тобой смеются над какой-то, может быть, даже и тупой, но общей шуткой. Вот поэтому люди ходят в кинотеатры и будут ходить. Это другой, более сильный опыт.
— Есть ли у вас представление о том, что российские кинематографисты будут снимать дальше?
Это напрямую зависит от того, что будет с российским обществом: поменяется власть, закончатся военные действия* — будут снимать одно; будет продолжаться — будут снимать другое.
Понимаете, Россия — страна нерассказанных историй, в особенности за последние 25 лет. Наше прошлое чрезвычайно драматично и очень интересно. Представьте судьбу Владимира Соловьева, превращенную в какую-нибудь комедию. Представьте сериал про Вторую Чеченскую войну, или фильм про дело «Сети», или кино о жизни политзаключенных. Это все дико интересно, кишит нерассказанными сюжетами.
Поэтому, как только можно будет бесцензурно рассказать эти истории, кинематографисты кинутся их рассказывать. Никто, кроме россиян, не может такие истории рассказать, и российский бесцензурный кинематограф будет интересен всем. Но для этого должны произойти очень серьезные политические перемены.
*В разговоре собеседница и гость позволили себе использовать слова «война» и «вторжение». Автор материала отмечает, что они имели в виду СВО, конечно, а еще признает, что Минюст РФ считает Антона Долина иностранным агентом.
