На такой «школьный» вопрос серьезная наука не удостаивает дать прямой ответ, а зря стесняется: ведь без эмоционального отношения к заглавному герою никак не обойтись, так не лучше ли аргументировано в этом разобраться? Статистического учета голосов не ведется, навскидку предпочитаю заключить, что негативное отношение к Онегину преобладает; многократное изъявление симпатии поэта к своему герою в расчет не принимается, а отношение к герою подменяется отношением к предмету: чего хорошего можно видеть в светском хлыще (тут он «счастливый талант» имеет, но тем хуже для него); он, правда, свет покинул, да ничего путного не нашел, зато милую девушку страдать заставил, друга убил, а под конец даму строгих правил соблазнить попытался. В романе в стихах обычно усматривается антитеза – нравственной Татьяны знатоку «науки страсти нежной» Онегину, для чего считают достаточным финальной отповеди Татьяны. Это в корне неверно. Попробуем разбираться, а не декларировать.
Одного визита Онегина к Лариным оказалось достаточно, чтобы Татьяне «в сердце дума заронилась». Поступок Татьяны, ее письмо к Онегину, смел и решителен. Не шутка – сметь объявить: «То в вышнем суждено совете… / То воля неба: я твоя…» Безмолвно вздыхать можно и на расстоянии; Татьяна идет навстречу любимому.
Намерения Татьяны чисты и благородны. Она плохо знает своего кумира: неоткуда взяться знанию. И в письме ее возникают резкие альтернативные вопросы: «Кто ты, мой ангел ли хранитель, / Или коварный искуситель: / Мои сомнения разреши». Конечно, она всей душой надеется на первое и гонит страшную мысль о втором, уповая на защиту: «Но мне порукой ваша честь…» Конечно, Татьяна сильно рискует: у искусителя нет заботы о чести, но в Онегине она не ошиблась. (Все же Онегин ей попеняет: «Не всякий вас, как я, поймет…».) М.Л. Гаспаров проницательно противопоставляет авторское решение читательским ожиданиям: «Вот Евгений Онегин получил письмо от Татьяны. Чего ждали первые пушкинские читатели? “Вот сейчас этот светский сердцеед погубит простодушную девушку, как байронический герой, которому ничего и никого не жаль, а мы будем следить, как это страшно и красиво” . Вместо этого он вдруг ведет себя на свидании не как байронический герой, а как обычный порядочный человек – и вдруг оказывается, что этот нравственный поступок на фоне безнравственных ожиданий так же поэтичен, как поэтичен был лютый романтизм на фоне скучного морализма. Нравственность становится поэзией – разве это нам не важно?
А теперь – внимание! Пушкин не подчеркивает, а затушевывает свое открытие, он пишет так, что читатель не столько уважает Онегина, сколько сочувствует Татьяне, с которой холодно обошлись. И в конце романа восхищается только нравственностью Татьяны (“Я вас люблю… но я другому отдана”), забывая, что она научилась этому у Онегина. А зачем и какими средствами добивается Пушкин такого впечатления – об этом пусть каждый подумает сам, если ему это интересно…» .
В этом замечательном размышлении есть одна неточность. Пушкин отнюдь не затушевывает свою позицию, а прямо выставляет ее на вид, поскольку четвертой главе романа предпосылает эпиграф (из Неккера): «Нравственность в природе вещей» (в подлиннике по-французски). Так что главное наблюдение М.Л. Гаспарова не только не слабеет, а увеличивает силу: читатели не просто поддаются своему своеволию, но в этом идут наперекор заявленной воле автора. А не взять ли этот эпизод как повод оценить начальный опыт Онегина в любовной сфере? Тогда надо погрузиться в атмосферу дома, где устраиваются три бала ежегодно. Бал – это ведь не только само мероприятие, но и переполох во всем доме, причем загодя, когда оно готовится, а потом и разговоры о нем. Подростку нет места в играх взрослых, но отголоски шума в доме доносятся и до детской. Как искрит напряжением ожидания незамысловатое словечко: «И наконец увидел свет»! Нет преувеличения в аттестации поэта: «наука страсти нежной» была для Онегина тем,
Онегин быстро набирается опыта любовной игры, поскольку одарен в этой сфере. «Как рано мог он лицемерить…» На три строфы развертывает Пушкин описание преуспеяний своего героя, которые, в общем-то, его не красят. Но учтем: Онегин прибегает к обманам и коварству, а в сущности никого не обманывает, поскольку действует в среде, где обманы и коварство сделаны образом жизни. Самое же главное – его натура оказалась здоровой и отвергла принятые обыкновения. Перед Татьяной предстал нормальный человек, достойный ее любви, отнюдь не светский лев.
Скучную проповедь влюбленной девушке прочитал? Всё будет скучным, поскольку нет главного – ответного признания… «Нежданное» появление Онегина на ее именинах перевернуло Татьяне всю душу. Какие контрастные впечатления! С одной стороны – бесценный ей подарок:
Он молча поклонился ей,
Но как-то взор его очей
Был чудно нежен. Оттого ли,
Что он и вправду тронут был,
Иль он, кокетствуя, шалил,
Невольно ль иль из доброй воли,
Но взор сей нежность изъявил:
Он сердце Тани оживил.
Тут Онегин как будто напрямую откликается на ее письменную просьбу: «Я жду тебя: единым взором / Надежды сердца оживи…». А вслед за тем Онегин расточает знаки внимания ее сестрице… У Татьяны уже была бессонная ночь, отданная ее письму. Такой же выдалась ночь после злосчастных именин.
Одна, печальна под окном
Озарена лучом Дианы,
Татьяна бедная не спит
И в поле темное глядит.
Связать поведение Онегина воедино нет сил.
Его нежданным появленьем,
Мгновенной нежностью очей
И странным с Ольгой поведеньем
До глубины души своей
Она проникнута; не может
Никак понять его; тревожит
Ее ревнивая тоска…
Татьяне очень трудно сделать выбор, и все-таки загадочное поведение Онегина на именинах, видимо, больше не дает оснований считать его ангелом-хранителем, но вынуждает признать «коварным искусителем». Однако сила любви героини такова, что она не может противиться своему чувству и приемлет Онегина даже таким! «То воля неба: я твоя…» – писала она. Только что он вновь блеснул своим неотразимым обаянием, но обнажил и коварство. Татьяна подтверждает свое признание.
«Погибну, – Таня говорит, –
Но гибель от него любезна.
Я не ропщу: зачем роптать?
Не может он мне счастья дать». –
Такие детали не различают сторонники концепции суда «нравственной» Татьяны над «безнравственным» Онегиным. А надо видеть все! В том числе – глубину влияния героя на героиню, даже независимо от конкретного содержания этого влияния.
Авторское сопереживание принадлежит к разряду не сбывающихся прогнозов. Об этом писал Л.С. Выготский: «…Пушкин дает ложное направление своему роману, когда оплакивает Татьяну, которая отдала свою судьбу в руки модного тирана и погибла. На самом деле погибнет от любви Онегин» . Однако извлечем из наблюдаемой ситуации максимум. Да, прогноз не сбывающийся, Татьяна не погибла. Но прогноз должен быть правдоподобным. В чем это подобие правды (а лучше – часть правды)? Татьяна могла погибнуть, была готова погибнуть, и если не погибла, то потому, что Онегин (перед Татьяной) не был ни искусителем, ни развратителем.
Еще в данном эпизоде можно видеть, что безошибочная интуиция Татьяны (человеческое свойство, не дар небесный) вновь идет впереди ее рассудка – и вновь не обманывает ее... «Не может он мне счастья дать». Вот и сказано очень важное слово. А совсем скоро это слово будет осознано.
Важнейший рубеж духовного развития Татьяны – школа, пройденная в усадьбе Онегина. «Вход Татьяны в дом Онегина воспринимается как вход в его внутренний мир, в его душу» . «В кабинете Онегина… Татьяна начинает понимать своего героя не только интуитивно, но и осознанно» .
И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее – слава богу –
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной...
Правда, у Пушкина далее задается вопрос: «Что ж он?» – и следует серия предположений, так и не снимающая вопросительной интонации. Поэт сохраняет верность принципам своего повествования и отказывается дать готовое решение, оставляя ответ на поставленный вопрос на додумывание и выбор читателей.
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
И сколько же критических копий сломано вокруг этой концептуально важной строфы!
В пушкиноведении очень сильна тенденция нравоучительного противопоставления Татьяны Онегину. Ю.М. Лотман вовсе снял пушкинский знак вопроса и все предположения включил со знаком плюс: «Онегин – “подражанье”, “пародия”, “ничтожный призрак”, “Москвич в Гарольдовом плаще”» . На вопрос, поставленный в романе: «Уж не пародия ли он?», И.М. Дьяконов отвечает торопливо и безапелляционно: «разумеется: “Да, пародия”» (аргументы при этом почитаются излишними).
Поскольку Онегин воспринимается глазами Татьяны, много усилий прилагается для того, чтобы понять психологическое состояние героини. С.М. Бонди пишет о роковой ошибке Татьяны, которая делает «неверный, скороспелый вывод о причине сходства Онегина с героями прочитанных ею поэм и романов. Она решает, что Онегин просто в своих чувствах и действиях копирует этих героев, подражает им, строит свою жизнь по литературным образцам» . Я не принимаю это предположение, хотя чувствую его силу: человеку свойственно экстраполировать на других собственные обыкновения, и если Татьяна живет по нормам книжных героев, почему бы ей не допустить, что и Онегин берет в пример – только других героев из других книг. Несомненно и то, что герои онегинских книг (по пушкинскому изложению) Татьяне вряд ли понравились. Пушкин, продолжает ученый, иного мнения о герое. «Между тем Татьяна твердо убеждена в правильности своего вывода, и это делает ее положение совершенно безнадежным: она не может разлюбить Онегина и в то же время знает, что это человек, недостойный ее любви, ничтожный подражатель литературных образцов, пародирующий в своем поведении героев модных романов...» (с. 34). Но последнее суждение и делает всю гипотезу нереальной. Татьяна – идейный человек, и у нее ум с сердцем в ладу. Невероятно, чтобы Татьяна любила, если бы ум ее это запрещал.
Даже после заочного общения с героем нет нужды преувеличивать степень понимания Онегина Татьяной. Пушкин точен: «яснее» не означает «ясно». В перечень определений героя попадает странное: «Москвич в Гарольдовом плаще». Почему – москвич? Онегин – петербуржец. Это связи Лариных тяготеют к Москве, в их «зоне» и Онегин попадает в москвичи. Между прочим, наличие в перечне одной заведомо неточной детали не понуждает и все остальные подозревать в неточности, но наличие хотя бы одной неточной детали – знак, что и весь перечень бездумно, без проверки принимать не следует. Для Татьяны многое попрежнему основано на интуиции. Одно можно утверждать определенно, то, что в пушкиноведении принимается реже. Лучше узнав Онегина, Татьяна не разочаровалась в нем: если бы разочаровалась, значит, разлюбила бы, а она продолжает любить его. «Яснее понимать» означает не разъединение, а сближение героев.
В кабинете Онегина Татьяна не только открывает новые для себя книги: она проникает в душу Онегина-читателя.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
Так что не надо механически переносить впечатление от предмета (книг в кабинете героя) на понимание хозяина. Основы такой позиции заложены еще в критике Белинского, писавшего по поводу понимания Онегиным своего сходства с героями любимых книг: «Это еще более говорит в пользу нравственного превосходства Онегина, потому что он узнал себя в портрете, который, как две капли воды, похож на столь многих, но в котором узнают себя столь немногие, а большая часть “украдкою кивает на Петра”. Онегин не любовался самолюбиво этим портретом, но глухо страдал от его поразительного сходства с детьми нынешнего века. Не натура, не страсти, не заблуждения личные сделали Онегина похожим на этот портрет, а век» . Кстати, тут содержится и ответ на вопрос, почему Онегин – не подражатель книжным героям. Подражать можно тогда, когда тянешься за героем, как за идеалом. Онегин угадывает свое сходство с героями, подражать которым ему не хочется; уловить такое объективное сходство – значит обнаружить свойства глубокого, аналитического ума. Татьяной, думается, главное было понято верно. И новый – уже не романтизированный, а реальный – Онегин не мог ее разочаровать, он стал для нее проще, понятнее – и ближе. «Идеализация героя кончилась, но вера в его человеческое достоинство осталась, осталась и любовь» .
А как быть с версией, что Онегин возвращается к опыту «науки страсти нежной»? Вроде бы тут можно опереться на отповедь героини:
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна…
<…>
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
Только в самой нарочитости этих резких слов не правомочнее ли видеть просто попытку и в себе, и в нем заглушить голос подлинного чувства? Татьяна понимает, что любовь Онегина не наигранная, а настоящая; это засвидетельствовал поэт: «Его больной, угасший взор, / Молящий вид, немой укор, / Ей внятно всё». Почему же Татьяна отказывается от такой любви, о которой когда-то мечтала? Потому, что именно через Онегина она поняла, что «есть для человека интересы, есть страдания и скорби, кроме интереса страданий и скорби любви» . Вот так получается, что Татьяна не внушает Онегину нечто неведомое для него, а всего лишь возвращает ему усвоенный урок («Вы были правы предо мной: /Я благодарна всей душой»). Но Татьяна – не копиист, она даже чужие уроки усваивает творчески. Она дописывает на знамени слово «долг», важное и очень созвучное декабристскому времени слово. Сможет ли Онегин воспользоваться этим уроком?
Впрочем, онегинские искания ни в какие формулы не укладываются, их надо рассматривать в полноте, да и в движении.
Использована иллюстрация к роману Лидии Тимошенко, 1952.
