В этом году вышла первая книга переводчика английского и французского языков Елены Девос «Уроки русского», в которой главная героиня пытается преподавать русский язык иностранцам. Дискурс публиковал главу книги — «Взятие Бастилии».
Елена рассказала Дискурсу о своих взглядах на двуязычные книги, поведала о детстве и первых шагах в литературе, fun education, влиянии русской классики и поиске идеального читателя.
Двуязычная книга даёт вдумчивое чтение, умное чтение, любопытное чтение. Если ребенку дать такую книгу, он и читать её будет по-другому.
— Для начала, поскольку вы переводчик, как относитесь к идее о двуязычной литературе?
Я убежденный сторонник двуязычной литературы, у нас ее резко не хватает. По моему глубокому убеждению, переводная книга вообще не должна издаваться без оригинала: чтобы можно было посмотреть, как фраза построена в родном языке, найти слово, прочитать комментарий, и вообще — чтобы у читателя было стереоскопическое видение: как изначально выглядел текст. Неважно, насколько хорошо вы владеете языком оригинала. Визуальное восприятие информации еще никто не отменял, и я считаю, мы многое теряем в образовании из-за того, что у нас рядом с переводами, какими бы они гениальными ни считались, нет оригинала. Двуязычная книга дает вдумчивое чтение, умное чтение, любопытное чтение. Если ребенку дать такую книгу, он и читать ее будет по-другому.
Помните, как говорит Лев Толстой — «Если б я был царь, то я бы издал закон…» Вот мой закон касался бы переводов: страница оригинала, страница перевода — для всех книг. Мне кажется, людей, знающих языки, сразу стало бы больше. От простого любопытства. У парижского издательства Globe когда-то была замечательная серия «Перевал», они именно так делали книги. Какое же наслаждение было их читать! И, что интересно, их все раскупили — все, абсолютно. А спрашиваю у руководителя проекта: когда будете переиздавать, и он отвечает: «Не будем пока. Невыгодно». И вот тут у меня, конечно, случается какой-то сдвиг сознания. Я логически не могу это совместить: факт, что весь тираж раскупили, и люди хотят «Ещще!» — и тем, что мне говорит этот человек. Вообще, у меня многое в издательском бизнесе выходит за привычные рамки понимания. Там надо с иным состоянием сознания, наверное, ко всему подходить. Что-то мистическое есть в издательско-литературном бизнесе, и не только в России. Что-то такое там витает в воздухе, что можно ощутить под хрустальными люстрами казино в незабвенном Рулеттенбурге. Это для меня воздух «Игрока» Достоевского.
— У вас необычная фамилия — Девос, вы родились во Франции? Или это псевдоним? И где ставить ударение?
Я оказалась во Франции в 2001 году, сначала по работе, а потом по воле судьбы: у нас франко-русская семья. Что касается фамилии, то Девос — это и есть моя настоящая фамилия, по мужу. Французов она абсолютно не удивляет. Ударение на последний слог. Она только по-русски так «выдуманно» звучит. К тому же очень легко транскрибируется, на всех языках звучит одинаково. В общем, по реакции двух-трех издателей я поняла, что это имя — дар небес и мне надо забыть про псевдонимы.
— Будучи во Франции, вам как-то удается следить за литературным процессом в России?
Я думаю, за литературным процессом в России, чтобы получать от него удовольствие, надо не следить, а в нем участвовать. Мне всегда нравилось, как писатели переносят литературу со страниц в залы библиотек, школьные классы, организуют фестивали и конференции, проводят поэтические конкурсы, и сами собираются вместе. Вот в Липках бывает Форум молодых писателей, на котором мне довелось побывать, и это было крайне интересно. Вот Юрий Нечипоренко, мой старинный друг, прекрасный детский писатель, с незапамятных времен организовывает, и очень успешно, самые разные литературные события: я помню, роскошные Юрины хэппенинги в начале 90-х вокруг древних мифов и современных стихов, и сейчас у него чудесные фестивали детской книги. Русская литература, чтобы выжить, становится интерактивной, вступает с читателем в диалог. И вот это мне очень нравится.
— Расскажите немного о себе, когда вы впервые начали писать? И что это было: стихи, проза?
Я думаю, мне было года четыре, когда я попыталась первый раз записать свой рассказ — огромными буквами, зелеными чернилами в школьной тетради в линейку. Рассказ был про стрижа, кажется. Это если отвечать, когда начался именно процесс письма, сочинения на бумаге. Рифмовала я вслух довольно рано и диктовала свои бесконечные сказочные повести терпеливым близким, которые записывали их в тетрадь для рисования, а я потом малевала рядом поясняющие рисунки.
— Ваши родители не подталкивали вас к писательству?
На самом деле моя мама очень хотела, чтобы я стала великим музыкантом и композитором — таким, как Моцарт, например, или, на худой конец, Мусоргский. Лично мне больше нравилась жизнь менестрелей и трубадуров, которые ничему не учились и жили очень весело, все время либо в гостях у кого-нибудь, либо путешествуя. Но огорчать маму не хотелось, поэтому я делала вид, что играю технические этюды и учу сольфеджио. Когда мне исполнилось 15 лет, семья переехала в Москву. Кота взяли, а пианино оставили в гараже. И я поступила совсем не в консерваторию, а туда, где можно было практически не учиться, — на факультет журналистики МГУ. Я уверена, что именно там собрались бы все трубадуры и менестрели, если бы такой факультет открыли в Средневековье.
— А после университета?
Закончив журфак МГУ — к моему изумлению, с красным дипломом и трехлетней дочерью, — я поняла, что теперь, наконец, я готова к учебе. Чтобы дочитать школьную программу и другие хорошие книжки, защитила кандидатскую диссертацию в ИМЛИ (РАН), одновременно пытаясь работать журналистом, редактором, переводчиком, копирайтером, секретарем, event-, PR- и аккаунт-менеджером, учителем русского языка и матерью двоих детей.
Маршака трудно было «достать» в 80-е, и мне мама сама сделала книжку, сшила страницы и переплела: там были стихи, отпечатанные на машинке, и ее собственные иллюстрации.
— В аннотации вашей книги «Уроков русского» написано: «Безумно популярный сегодня формат fun education — когда люди за короткое время учатся новой профессии или просто новому знанию о чем-то — преподнесен автором как новая жизненная философия». Если говорить об эволюции в образовании, то будущее за «fun education»?
Ну, а что такое, вообще говоря, образование? Человек учится [только] тогда, когда ему нравится это делать. Вот в этом, наверное, и будет fun — момент веселья, момент кайфа в образовании. Но, с другой стороны, вам не кажется, что это модный термин, а феномен такого образования существовал всегда? И всегда людям требовалось определенное мужество, чтобы начать изучать то, что им действительно нравится, а не то, что от них требует семья, школа, универ, работа. Хотя для европейца все же проще на это решиться: у них общество более эгоцентрично. У нас, традиционно, совесть человека куда жестче управляется долгом и виной, так что и мужества на то, чтобы стать счастливым, требуется больше.
— Вы, как и ваша героиня, Светлана, живёте и преподаете во Франции, и наверное тоже вели дневники?
Да, я, как и она, жила во Франции и преподавала русский язык иностранцам. А дальше пойдет [только] текст. Я рада, что вы в нем нашли «дневниковость», реалии — но я дневников не вела, мне просто повезло, что я общалась с огромным количеством замечательных людей, преподавателей русского и не только, и у них были чудесные истории, из которых можно что-то строить на бумаге.
— Один из персонажей книги — Груша (Аграфена) — невольно провоцирует ассоциации с Грушенькой Достоевского в «Братьях Карамазовых». Это совпадение? Или вы назвали ее в честь героини Федора Михайловича?
Это прекрасно, если имя Аграфены ассоциируется у вас с Достоевским. Разумеется, в именах и фамилиях в «Уроках русского» нет ничего случайного. Да, это обращение к русской классике, к «программной» литературе, к «культовым» персонажам литературы французской — взять «Трех мушкетеров», например. Это все игра. Даже фамилия Светланы (главная героиня) — мадам Бонасье — это тоже игра.
— Какое-нибудь влияние русская литература на вас оказала?
Конечно. Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, Бунин — вот моя золотая полка, к которой рука тянется каждый день. Там же Булгаков, Арсений Тарковский, Мандельштам, Цветаева, Ахматова. Чтобы в жизни была какая-то гармония, надо все это перечитывать. Ни дня без строчки. Только не писать — вернее, не только писать, как у Олеши, но еще и читать. Для Набокова — отдельная полка: это книги, которые можно разбирать и штудировать бесконечно. Вдумчивое, разборчивое чтение литературы у меня не началось бы без работ Лотмана, Бахтина и замечательных книг Вадима Руднева. Англоязычный автор, который, я уверена, войдет в десятку лучших авторов XXI века, это Хэлен Девитт; ее роман The Last Samurai– это один из самых новаторских литературных экспериментов с текстом, я считаю. Начать, вероятно, правильнее было бы с детских книг. Огромное впечатление на меня произвели Астрид Линдгрен, Михаэль Энде, Нина Бодэн — это же глубокие, прекрасные авторы, обманчиво прозрачные (что драгоценно само по себе и только подчеркнуто оправой прекрасного перевода), которые до сих пор со мной.
— Астрид Линдгрен, Нина Бодэн… А есть у вас любимые русские книги для детей?
Скажу честно — до дыр были зачитаны именно зарубежные детские писатели. Понимаете, у меня в детстве как-то сразу русская литература XIX века взошла на книжную полку, уселась там и до сих пор сидит. Рано случились у меня «Повести Белкина», допустим, или толстовское «Детство», и «Детство Никиты» Алексея Толстого, и, конечно, «Вечера на хуторе» Гоголя… А из «общепризнанно» детских… Маршак и Чуковский, конечно — как у любого нормального советского ребенка, до школы. Маршака трудно было «достать» в 80-е, и мне мама сама сделала книжку, сшила страницы и переплела (книжки у меня больше нет, увы): там были стихи, отпечатанные на машинке, и ее собственные иллюстрации. Это был чистый восторг, причем как-то от всей книги целиком: картинки эти гуашевые, машинописный текст в стиле «самиздата», и шершавая на ощупь бумага.
А сейчас мне очень нравятся детские сказки Улицкой и как ее иллюстрирует художница Светлана Филиппова — это блестящий тандем.
— У вас как у писателя, пусть и дебютанта, уже сложилось представление об идеальном читателе?
Набоков говорил, что, когда пишешь, нужно найти в гуще собеседников единственный голос, и с ним говорить, то есть найти единственного читателя, для которого и пишется роман. Я согласна, что это, наверное, он и есть, идеальный читатель, но получается, что это тоже игра воображения. К счастью, есть очень много прекрасных читателей — вполне себе живых и настоящих, — которые принимаются за дело, когда книга уже написана, и я им за то благодарна. Вообще, хорошее чтение хорошей книги — это сотворчество, и еще неизвестно, кто там больше старается — писатель или читатель.
