Теперь, после смерти моего второго мужа Аристотеля Онассиса, я осталась одна на греческом острове Скорпиос, который до недавнего времени являлся частной собственностью моего покойного супруга, теперь же будущее этого острова представляется мне столь же неясным, как и мое собственное.
Впрочем, я достаточно обеспечена, поэтому, говоря о неясном будущем, я имею в виду вовсе не финансовые проблемы, а скорее психологические. Состояние моей психики несколько беспокоит меня в последнее время, что и не удивительно для вдовы, чьи дети повзрослели, а сама я вступаю в тот сложный для женщины возраст, когда различные страхи и непрошеные воспоминания могут внезапно сделаться навязчивыми и даже приобрести оттенок галлюцинаторной странности. Итак, я почти призналась самой себе, что меня стали мучить галлюцинации, а это признание дается мне нелегко. Часто я думаю о греческих священниках, о сладком и волнующем запахе ладана в местных церквях (особенно глубоко вдохнула я этот запах на церемонии отпевания моего мужа, и до сих пор не выдохнула: он так и застрял в моих ноздрях).
И все же, как истинная американка, я решила поделиться своими психологическими проблемами не с бородатыми священниками, а с гладко выбритыми психотерапевтами. Поэтому, говоря о своем нынешнем одиночестве на острове, я несколько покривила душой – со мной здесь постоянно находятся доктор Митчелл и доктор Абрахам. Это, без всякого сомнения, высококвалифицированные специалисты (что отражается на суммах, которые мне приходится переводить на их счета в ответ на профессиональную чуткость этих джентельменов), и состояние мое постепенно приходит в норму, как любит говорить Митчелл, и при этом он поблескивает выпуклыми стеклами своих очков, за которыми прячет свою отзывчивую душу, в то время как доктор Абрахам молчит с гримасой столь высокомерной, что у меня возникает непроизвольное желание оставить кровавый след своих холеных коготков на его лысом черепе. Тем не менее, именно следуя совету доктора Абрахама, я приступаю ныне к составлению данной записки почти исповедального типа, а терапевтическая роль таких записок, как говорят, проверена временем. Что же касается Митчелла, то он не так давно обратил внимание на то, что после смерти второго мужа у меня появилась привычка лизать свои руки в те моменты, когда я погружаюсь в задумчивость (что в последнее время случается нередко). Я оценила его наблюдательность, но пояснила, что не просто облизываю тыльную сторону своих ладоней, но рисую на них кончиком языка некие невидимые изображения: в основном я пытаюсь нарисовать лица нескольких людей, которые сыграли в моей судьбе определенную роль. В ответ на это признание Митчелл заметил, что слюна не оставляет следов на коже, поэтому не лучше ли использовать бумагу или даже холст, а также краски, чтобы выплеснуть вовне («объективировать» – как он выразился) те образы, что тревожат мое воображение.
На следующий день он явился ко мне с большим количеством красок и кистей, а также принес бумагу для рисования, и облик этой бумаги, должна признаться, пробудил во мне некие сладострастные вибрации. Так я начала рисовать, чего не делала очень давно, с тех пор как собственноручно проиллюстрировала небольшую книжку собственного сочинения, изданную мной в молодые годы. Странно, но сейчас я не в силах вспомнить ни название этой небольшой книжки, ни о чем в ней шла речь. Рисование доставляет мне удовольствие более острое, чем письмо, но и Митчелл добрее Абрахама, зато последний старше и, возможно, проницательнее. Я воспринимаю данную записку как подготовку к созданию пьесы, которую я задумала. Я деловая женщина и не люблю тратить время зря, поэтому и относительно собственных рисунков у меня имеются кое-какие планы (пока что вполне смутные, но не лишенные прагматизма), а именно я надеюсь впоследствии использовать их для создания коллекции женских платьев: яркие цвета акварели пленяют мое воображение и я живо представляю себе, как эти рисунки, которые на бумаге выглядят иногда слишком страстно, чересчур импульсивно и в целом служат цели обнажения души, но, будучи перенесенными на нежный шелк и на иные ткани, вполне могут послужить другим целям: вместо обнажения души, они облекут тело: таким образом неловкость, которая всегда сопутствует слишком искренним признаниям, сможет обернуться элегантностью. Врачи поощряют мои честолюбивые творческие планы, хотя, может быть, я и не стану претворять их в жизнь, а вместо этого уеду в Россию и уйду там в женский монастырь. Такие шутки доктор Митчелл ненавидит, а вот у доктора Абрахама они даже могут вызвать холодную усмешку. Однако вернемся к пьесе, которую я задумала. Действующие лица следующие:
1. Я, урожденная Жаклин Бувье, впоследствии Жаклин Кеннеди, бывшая первая леди Америки, жена, а затем вдова президента Джона Кеннеди, убитого в Далласе 22 ноября 1963 года. Я же (она же) Жаклин Онассис, супруга одного из наиболее состоятельных обитателей Европы, а ныне двойная вдова, известная у себя на Родине как Джеки О. – именно этой кличкой (в которой присутствует неустранимый порнографический элемент) я и подписываю нынче свои рисунки.
2. Джон Фицджеральд Кеннеди, мой первый муж, Президент США, выдающийся политический и государственный деятель, чьей кровью до сих пор забрызган мой любимый розовый костюм от Chanel,
который ныне находится в охраняемом хранилище с климат-контролем, принадлежащем Национальному Архиву США – здание хранилища располагается в Колледж-Парке (Мэриленд).
3. Ли Харви Освальд, человек, который, согласно выводам комиссии Уоррена (официальное название – «Президентская комиссия по расследованию убийства Джона Ф. Кеннеди), убил моего первого мужа выстрелом из итальянской винтовки Mannlicher-Carsano, найденной впоследствии на шестом этаже склада школьных учебников в Далласе. Эта винтовка теперь хранится в том же здании Национального Архива, где обитает ныне мой розовый костюм от Chanel. Там же содержится почти целая трехсантиметровая пуля со свинцовым сердечником и медной оболочкой, которая была найдена возле каталки в мемориальной больнице Паркленда (Даллас) в день убийства.
Освальд заказал эту пулю по почте и заплатил 24 доллара. Комиссия Уоррена пришла к выводу, что эта пуля, вылетевшая из винтовки Освальда, прошла и сквозь тело президента Кеннеди, и сквозь тело губернатора Техаса Джона Конелли. Эта версия называется «версией одной пули». Кстати, Митчелл осуждает мой педантизм, зато Абрахам относится к этому качеству моего нынешнего нрава одобрительно.
4. Джон Руби, бывший хозяин стрип-клуба «Карусель», застреливший Ли Харви Освальда в тот же день, когда произошло покушение на моего первого мужа.
5. Мерилин Монро – трагически погибшая звезда, которая являлась (согласно общепринятому мнению) любовницей моего мужа. Абрахам интересуется, любил ли он ее так же сильно, как люблю ее я.
6. Марина Освальд, русская девушка, не лишенная своеобразной славянской красоты, которой было всего лишь 22 года, когда ее муж застрелил моего.
7. Аристотель Онассис – мой второй муж, о котором мне напоминает запах ладана в моих ноздрях, греческий предприниматель, бывший владелец приватного острова Скорпиос, прекрасного уголка Земли, что жалит меня своим ядовитым хвостом. Смерть Аристотеля – это всегда катарсис для его близких.
8. Мария Каллас – великая певица, бывшая возлюбленная моего второго мужа. Говорят, она потеряла голос после того, как он ее бросил, что не означает, что этот потерянный и прекрасный голос не мучает меня по ночам.
9. Ангел Свободы. Чудовищное существо нечеловеческого происхождения, отчасти напоминающее своим обликом статую Свободы в Нью-Йорке. С этим ангелом меня связывают общие французские корни.
Таковы действующие лица моей будущей пьесы, которую я, возможно, не напишу никогда, так как желание рисовать языком на тыльной стороне ладоней не исчезло – иногда это желание становится столь непреодолимым, что это препятствует процессу письма. Абрахам порой бывает бестактным и даже вульгарным: в частности он позволил себе вздорное предположение, что я зализываю некие невидимые стигматы на своих руках, чье происхождение связано с моим католическим вероисповеданием. Глупый старикан! Лизание рук не мешает мне воображать будущую постановку моей пьесы (рабочее название «Букет ужаса») во всей ее запредельной яркости: отчасти эта постановка должна напоминать эстетику бродвейского мюзикла, но и воскрешать в памяти публики образы русских сезонов в Париже в начале ХХ века: образы Дягилева и Нижинского, а впрочем, грациозные дефиле, демонстрирующие мои фантасмагорические коллекции женской моды, будут перемежаться феерическими танцевальными и вокальными взрывами. Кроме главных действующих лиц, которых я перечислила (они сплетают в благоуханный «букет ужаса», чьи ароматы не в силах развеять даже соленый морской ветер),
присутствуют также толпы второстепенных лиц и фигур, в основном это древнегреческие мифологические существа, в изобилии рассеянные по подмосткам моего кратковременного психоза: фавны, кентавры, сатиры, нимфы, дриады, тритоны, наяды, нереиды и прочие статисты, которыми забиты европейские музеи. Избавиться от этих существ сложнее, чем от летних насекомых, да я и не стремлюсь к избавлению от них, хотя их непристойная оргиастическая активность, разворачивающаяся в периферийном поле моего внутреннего зрения, вызывает у меня смесь брезгливости и сексуального возбуждения, которое мне, вероятно, следует скрывать от публики, но не от лечащих врачей. Короче действие пьесы (не стану употреблять словечко «психодрама», которым часто злоупотребляет Митчелл) разворачивается на фоне воображаемой и мифической войны между современными Соединенными Штатами Америки и Древней Грецией.
Хтоническим толпам козлоногих противостоят американские супремы, чистые и возвышенные формы, чьи края, впрочем, бывают столь бритвенно острыми, что оставляют на коже долго не заживающие царапины. Чаще всего супремы атакуют с воздуха, это скорее авиация, нежели наземные силы. Я так сильно полюбила русский супрематизм: в этом искусстве мне чудится нечто глубоко американское, хотя с Россией у нас непростые отношения. В толпах резвящихся нимф и вакхов встречаются восточнохристианские священники-кентавры, воскуряющие свой опьяняющий благовонный ладан, а их человеческие тела перетекают в лошадиные, блестящие на ионическом солнце. Также в этих античных разнузданных толпах можно разглядеть некоторых известных политических деятелей: например Хрущева и де Голля в виде сатиров с бесстыдно возбужденными фаллосами, а также Кастро, который предстает в образе кастрированного фавна, печально теребящего свою курчавую бороду. Пожалуй, мои рисунки, сделанные за последние два месяца на острове Скорпиос, можно воспринимать в качестве эскизов к грандиозной постановке моей будущей пьесы, а я вложила в эти рисунки столько старания и прилежания!
Я всегда была трудолюбивой и прилежной девчуркой, к тому же рисование отвлекает меня от зализывания невидимых стигматов, а также от того странного сексуального возбуждения, которое в последнее время стало овладевать мной совершенно неожиданно – настолько неожиданно, что я, наверное, попыталась бы соблазнить дисциплинированных врачей Митчелла и Абрахама, если бы, признаюсь, они также не являлись бы продуктом моего воспалившегося воображения. Никаких Митчелла и Абрахама здесь нет, я одна, но скоро я покину этот ядовитый остров с жалом на хвосте. Я сильный человек и справлюсь со своим сознанием без помощи врачей, но с помощью рисунков, где встречаются их лица. Куда я отправлюсь? Перед возвращением на Родину мне хотелось бы посетить Советский Союз, а именно Минск, где когда-то Освальд познакомился с Мариной. Мне так хочется увидеть дом, где произошла их первая встреча, где затем происходили их необузданные соития – в этом доме, если доберусь до него, я спрячу свои рисунки и данную хаотическую записку. А после вернусь в Штаты и займусь неотложными делами.
Жаклин О. Остров Скорпиос. 1975
В начале 2016 года одни мои знакомые, чьих имен я здесь называть не буду, привлекли меня к весьма интересной и необычной работе. Мне сообщили, что недавно в Минске (республика Белорусь) было обнаружено некоторое количество рисунков, подписанных Jackie O. Вместе с рисунками обнаружена записка, начертанная от руки по-английски, чье содержание намекает на то, что автором рисунков (равно как и самой сопроводительной записки) является вдова бывшего президента США Жаклин Кеннеди Онассис (в девичестве Жаклин Бувье).
Дополнительная странность этой находки заключается в том, что папка с рисунками была обнаружена в доме, где в конце пятидесятых годов некоторое время жил Ли Харви Освальд, будущий убийца президента США Джона Ф. Кеннеди. Из содержания записки следует, что эти рисунки были сделаны Жаклин на греческом острове Скорпиос вскоре после смерти ее второго мужа Аристотеля Онассиса в 1975 году. Мне предложили принять участие в работе экспертной комиссии, чья деятельность призвана внести ясность в вопрос об авторстве и происхождении этих рисунков. Эксперты достаточно быстро пришли к заключению, что рисунки действительно были сделаны в семидесятые годы XX века, однако единого мнения о том, кто на самом деле является их автором, пока что нет. В настоящее время комиссия продолжает свою работу, и некоторые ее члены (впрочем, остающиеся в значительном меньшинстве) высказывают осторожные предположения о том, что Жаклин О. действительно могла создать эти рисунки. Однако совершенно неясно, каким образом рисунки оказались в Минске: никаких сведений о том, что Жаклин Кеннеди-Онассис посещала СССР, не имеется. Поскольку работа экспертной комиссии явно обещает затянуться надолго, я внес предложение собственноручно повторить рисунки, приписываемые Жаклин, и показать сделанные мною копии на выставке в Нью-Йорке, поскольку, даже в том случае, если создателем рисунков был человек, не имевший к Жаклин Кеннеди-Онасис никакого отношения, эти странные картинки все равно могут представлять интерес для американского зрителя как пример загадочного вживания в чужую роль или же как пример реконструкции чужого невроза, о котором «записка Жаклин» сообщает так мало, что нам не остается ничего другого, кроме как попытаться воссоздать картину этого невроза (или, может быть, картину некой сокровенной мечтательности), вглядываясь в эти яркие, не лишенные детскости изображения. Меня сподвигли на эту кропотливую работу воспоминания о том, как в возрасте лет пятнадцати я был в течении нескольких месяцев одержим образом Жаклин, а также убийством Кеннеди и несколькими персонажами, связанными с этим делом, которые, по выражению Джеки (или Псевдо-Джеки), сплетаются в некий «букет ужаса».
Хотя сам я принадлежу к скептикам, которые не верят в авторство Жаклин, тем не менее магия ее образа овладела сознанием неведомого автора этих рисунков, как когда-то овладела моим собственным – мне кажется, в подростковом возрасте я влюбился в Джеки, когда увидел ее фотографию, где ей 17 лет и она одета в костюм индианки с большой свастикой, вышитой на бахромчатом переднике. Я всегда обожал этот древний знак счастья, присущий всем изначальным культурам, и мне невероятно горько, что этот прекрасный знак присвоили себе нацисты, после чего в западной части земного шара он стал ассоциироваться со злом. Смелая девушка Жаклин Бувье, бросившая вызов этим зловещим стереотипам, очаровала меня. Перерисовывая рисунки, найденные в Минске, я чувствовал, что даже если Жаклин и не создавала этих рисунков, то все равно их автор – женщина, скорее всего молодая девушка, не так давно покинувшая пределы первого переходного возраста – поэтому в своем письме от имени Жаклин она с такой легкостью фантазирует о галлюцинаторной стороне второго переходного периода, который подстерегает ее в будущем.
Признаться, в процессе копирования я не удержался и внес в эти рисунки некоторые элементы и детали, которые отсутствуют в оригиналах. Все оригиналы подписаны Jackie O. (с педантичным добавлением drawing by), а после подписи часто поставлен знак «сердце милующее» – сердце с крестом внутри. Под этим значком я, как правило, ставил свою подпись или инициалы, а также дату копирования (2016 год), переосмысляя таким образом крест в качестве знака «плюс». Я позволил себе также перенести три рисунка на холст, воспроизведя их акриловыми красками (оригиналы все выполнены акварелью и тушью на бумаге). Я не стал перерисовывать многочисленные эскизы женских платьев, взволновавших мое воображение своей прихотливой элегантностью, надеясь что когда-нибудь все эти платья будут выполнены в материале и в них будут щеголять современные модницы, как того желала Жаклин (будь то истинная или ложная). Кто бы ни был подлинным автором рисунков, найденных в Минске (согласно одной из версий их нарисовала дальняя родственница Марины Освальд, ученица англоязычной школы в Минске, что объясняет несколько преувеличенную роль, отведенную Марине в этой психодраме, тогда как в реальности она не сыграла практически никакой роли в этой истории), я чувствую здесь волшебное присутствие Жаклин. Я ощущаю в этих простодушных и ярких картинках, неведомо зачем явившихся из-под неведомой кисти, живое дыхание американской Королевы, столь же вечно юной, сколь вечно свежа американская мечта!
Павел Пепперштейн, Москва 2016 год.
