«200 человек громили окна в Хоум Офисе». История эмиграции Иры Путиловой

Дискурс завершает серию материалов о гражданах России, которые уехали в Великобританию — в поисках лучшей жизни или из страха за свою безопасность. В прошлом выпуске «Вэлком ту Грэйт Бритн» бывший священник Том Вечелковский рассказал о разногласиях с Самарской епархией и о том, каково быть ЛГБТ-беженцем в Англии. В последнем материале цикла историей о своей эмиграции делится активист_ка и сквоттер_ка Ира Путилова. 

В жизни Иры было много событий: участие в протестах и акциях группы «Война», побег из российского суда, заключение в депортационную тюрьму в Великобритании, волонтерство в лагере беженцев в Кале. Беседа с Ирой прошла на английском языке, так как Ира считает русский язык сложным для общения из-за того, что он привязан к гендерной системе. Мы убрали из текста слова, которые бы указывали на гендерную принадлежность Путиловой.

О детстве в Калининграде, переезде в Питер и правильных местоимениях

Мой родной город — Калининград. Там прошло мое детство. Там был танцевальный театр, где мне довелось играть. Все и началось с танцевальных экспериментов в этом театре. Я думаю, что это были 2003–2009 годы. Из танцевальной группы мы плавно переросли в политическую. В середине этой истории случился переезд в Питер. Время в Питере проходило за чтением, в кругу интеллектуалов (в большинстве — цисгендерных мужчин). Постоянное вращение в левацких кругах, общение с интересными людьми. Они были моими учителями, моими друзьями. Иногда оказывали поддержку, иногда — нет. Я больше не общаюсь почти ни с кем из них.

Всё это было очень важным для меня: учёба в университете, активизм, преподавание. Тогда же у меня появились сомнения по поводу моей гендерной принадлежности.

Я — белый человек, биологически женского пола. Я не ощущаю себя женщиной, но выгляжу как женщина — это мой выбор по многим причинам. Люди постоянно ошибаются в моей гендерной принадлежности, используют неправильные местоимения — это очень частое явление. Когда я их поправляю, то кто-то извиняется, кто-то злится. Сейчас мне не приходится делать это так уж часто, поскольку меня окружают люди, которые по большей части не совершают подобных ошибок. Очень люблю этих людей, и хорошо, что не нужно их поправлять.

«Какое местоимение ты используешь?» — это довольно обычный вопрос. Он корректный и правильный: ты видишь кого-то и не утверждаешь изначально, что если человек выглядит как мужчина, то он использует по отношению к себе мужской род. Здесь эта культура куда более развита, чем в России, и язык позволяет практически не использовать гендерно окрашенных слов.

Лондон отстает от Калифорнии, куда я планирую переехать в ближайшее время, потому что там тебе не дадут с чьим-то гендером ошибиться… Там с этим строже, так что мне даже комфортнее в американской культуре. 

Люди в Калифорнии скорее запомнят местоимение, которое ты используешь, чем твое имя, и это важно.

Например, если бы наш с тобой разговор шел на русском языке, мне пришлось бы обращаться к себе как к человеку женского или мужского пола, использовать определенные виды местоимений и прилагательных. Я себя из-за этого чувствую некомфортно, и предпочитаю говорить на языках, менее зависимых от бинарного гендерного деления.

Английский — один из таких языков.

О политических акциях в Питере

В России у меня был образ жизни, который можно назвать badass‌. У меня были друзья, активистская деятельность и огромные политические амбиции, которые практически невозможно было воплотить в жизнь.

В Питере мы начали проводить политические акции, участвовать в кампаниях в поддержку арестованных активистов. Не только анархистов, но и либералов, художников. Была акция в поддержку [украинского публициста] Александра Володарского, которого арестовали [в Киеве] и посадили за его акцию — секс у Верховной Рады Украины, когда он протестовал против принятия закона о морали. Еще мы делали акции в поддержку [художника] Артёма Лоскутова, которому полицейские подбросили наркотики.

Мы делали какие-то штуки вместе с арт-группой «Война», но недолго. Я не назову это постоянной совместной работой, потому что это не было на равных. Я, конечно, не соглашаюсь со многими вещами, которыми «Война» занимается сегодня, но, честно говоря, я не задумываюсь об этом так серьезно и глубоко.

Сейчас забавно это вспоминать: в акциях принимали участие в основном цисгендерные мужчины. Мне недавно довелось пересмотреть видео с некоторых акций, моя девушка из Калифорнии попросила меня их показать.

Большинство этих видео были сняты десять лет назад, а это немало — 3650 дней. Ты смотришь эти видео, и понимаешь — вроде как это все еще имеет какой-то смысл. А иногда я замечаю в них какую-то нехорошую политику. Это было очень давно, я с трудом могу вспомнить, что мы тогда имели в виду, но, заглядывая в прошлое, я могу заметить, как мы были необразованны и как неаккуратны в своих политических заявлениях.

Многое изменилось.

О протестах, уголовных делах и о гомофобии в России

Мой отъезд совпал с протестами 2012 года. У меня тогда было очень специфическое мировоззрение. За год до отъезда состоялся разговор с моим другом, который очень хотел уехать из России. Это сильно повлияло на меня: мне хотелось, мне было нужно уезжать, а все оставались. У меня не было сильного вовлечения в болотный протест. Меня занимали раздумья о своих собственных планах на жизнь. История с протестами в России для меня кончилась. Мой друг считал, что надежды нет, что смысла нет. Это чувство безнадёжности было хорошо мной усвоено, поэтому всё происходящее в тот момент было безразлично.

Нужно было срочно пересекать границу, поэтому не было возможности даже увидеть родителей. Все как в тумане. Из России надо было уехать из-за пары уголовных дел. В Питере мы облили мочой полицейских. Нас всех арестовали, привезли в полицейский участок, где мы провели целую ночь, а на утро нас повезли в здание суда. И мы сбежали оттуда до начала заседания. По сути, мы совершили побег.

Сейчас я думаю, что возможно, эти дела и не были такими серьезными, но никогда ведь не знаешь. Предпочитаешь, конечно же, не проверять. Мне в любом случае хотелось уехать. По многим причинам, в России мне было некомфортно, и уголовные дела — лишь одна из них.

Был риск, что я еще долго не смогу путешествовать, покидать Россию в любое время, когда захочу — короче, буду там в ловушке черт знает сколько времени, не буду видеть родителей…

Еще одной причиной уехать из России была гомофобия, из-за которой сложно, почти невозможно жить в этой стране. У людей очень пуританское представление о реальности. С ними тяжело сосуществовать.

Поэтому и пришлось уехать. Перед отъездом удалось сделать визу. Мой друг помог мне попасть в Беларусь. Потом — прямой рейс в Лондон. Билет был, по понятным причинам, без пересадок в России — и стоил дорого.

С тех пор прошло уже шесть лет.

О приезде в Великобританию и знакомстве с лондонскими анархистами

Самолет сел то ли в Хитроу, то ли в Гэтвике. Самочувствие по прилету было отвратительным. Предыдущие пару дней прошли практически без сна. Сердце ныло от тоски по друзьям.

Мне было абсолютно некуда идти, в Лондоне у меня не было знакомых. Вдобавок, на моих плечах был огромный рюкзак, размером с меня — там были все вещи, которые удалось забрать из дома. И вот, я стою с этим рюкзаком, а кто-то меня окликает и протягивает Oyster‌.

— Эй, ты выглядишь, как тот, кому это может пригодиться.

— Ну что ж, хорошо, — говорю я.

С английским у меня проблем не было.

Еще в школе, в Калининграде, мы занимались языком с британскими миссионерами, читали библию на английском. Потом получилось зарабатывать преподаванием языка. Так он выучивается еще быстрее. Это вещь, которую я советую абсолютно всем — попробуйте начать преподавать язык. Заработаете немного карманных денег и выучите язык, это классный способ.

А еще лет десять назад была поездка в Штаты для занятий волонтерством. Было много грязной работы, обращались с нами очень плохо. Такого опыта раньше у меня не было, и во времена моей юности было важно понять, каково это — жить вот так.

Денег у меня было немного, зато была уверенность, что я обязательно найду место, где смогу остаться. Так и вышло. Мне повстречались люди, выглядевшие как анархисты.

— Пойдем с нами, — сказали они и привели меня в книжный магазин FREEDOM. С его командой я до сих пор поддерживаю близкие отношения.

О социальных центрах, волонтерстве во Франции и любви к Великобритании

Это было мое первое место в Лондоне. Там меня накрыло чувство восторга от количества непрочитанных книг. В магазине мы провели два часа, потом переместились в сквот. Затем мне удалось попасть в анархистский социальный центр LARC. Там был матрас, можно было просто лечь на него и проспать полдня. Люди думали, наверное, что на матрасе лежит труп. Там проходили воркшопы, мимо ходили люди, иногда они подходили и проверяли, все ли со мной в порядке.

После этого — поездка в Кале. Мы готовили еду для беженцев в лагере «Джунгли», где жили люди, которые хотели пересечь [Британскую] границу. Многие из них потеряли родных и друзей. Они были усталыми, но полными надежды. У них не было ни денег, ни еды. Порой люди погибали, пытаясь добраться до Англии — но, конечно не так много, как среди тех, кто хотел пересечь Средиземное море. Сейчас [французские] власти уничтожили этот лагерь, а ведь в нём сформировалось целое сообщество. Люди теперь живут в куче маленьких разрозненных мест.

Из Кале мы вернулись в Лондон. Жили в очень приятном сквоте, и этот сквот на 70% сформировал мое решение остаться в Великобритании. Мне было весело с живущими там людьми, за пару месяцев мы создали крупный социальный центр с большой языковой школой, куда люди приходили и обучались чему-то. Это было круто. Вообще моим первоначальным планом было поехать в Германию, но быстро пришло осознание: «Мне нравится быть здесь». Это была настоящая любовь.

Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы найти юристку. К этому вопросу надо было подходить придирчиво: мне не хотелось связываться с мужчинами или людьми, которые стремились научить меня правильно врать власти. 

Врать и преувеличивать здесь, как меня часто вынуждали делать в России, мне казалось неправильным. У меня не было желания начинать с этого свою жизнь. 

Как мне казалось, того, что со мной реально произошло, должно было хватить и без всяких преувеличений. Государство оплатило работу юристки, она мне очень помогла и подала заявление на предоставление политического убежища.

Власти отправили меня в депортационный центр, где пришлось провести несколько дней. Я не знаю, почему они это сделали. Кажется, они хотели избавиться от меня и выдать в Россию как можно скорее.

О депотрационных центрах и поддержке

Депортационный центр — это тюрьма, но очень фешенебельная тюрьма. У каждого есть своя комната с душем. Это было так шикарно в сравнении со сквотом. Там тепло, там дают одежду, довольно приличную — спортивный костюм. Можно смотреть фильмы, можно ходить в библиотеку, у них много книг. Если ты веган, тебе делают специальное веганское меню. У меня было такое. Это то, что они называют «заботой». Власти прикладывают максимум усилий, чтобы выглядеть хорошо. Но с людьми [там] все равно обращаются ужасно.

Было несколько пугающих моментов. Например, человек в комнате рядом со мной покончил с собой. Спустя день или два — ещё один. Каждые десять минут у людей случались нервные срывы. В столовой, в библиотеке, в коридоре, где угодно. Срывы в самых разных формах. 

Лучше ночевать на улице, чем в депортационной тюрьме. Я вообще не представляю, кто бы выбрал жизнь в депортационном центре.

В заключении мне удавалось сохранить абсолютное спокойствие. Был лишь один момент, когда мне хотелось сдаться…

У меня был телефон, их там не отбирают. Мне постоянно писали и звонили друзья. Один раз они позвонили, когда проходила демонстрация в мою поддержку. 200 человек громили окна в здании Хоум Офиса! Было слышно, как бьется стекло! Так круто!

Короче, благодаря юристке, моим близким меня быстро отпустили.

[Из сквота] нас выселили спустя три дня после моего освобождения. Почти сразу после этого последовал разрыв с моей девушкой, друзья как-то разделились, и «медовый месяц» с Лондоном был закончен. Но мне все равно пришлось остаться здесь.

На бюрократию у меня ушел еще год.

О лондонских сквотах, своих людях и взаимопомощи

Итак, на дворе 2014 год и я снова живу в сквоте. В Лондоне сумасшедший рынок недвижимости, собственность очень дорогая. Если кто-то приобретает в собственность целое здание… Это как планету купить. Люди предпочитают инвестировать деньги в собственность, но не использовать ее, потому что очень тяжело получить разрешение на перестройку здания. Иногда нужно изменить цели эксплуатации здания, это дорого и у людей зачастую просто нет денег на это, поэтому они предпочитают здание просто снести. Обновлять здание в десять раз дороже, чем просто снести и построить новое. В целом тут очень много пустых зданий — просто из-за этих ебанутых правил рынка недвижимости и людей, которые покупают здания в собственность и не используют их. Вообще, сквотами могут стать любые незаселённые постройки. Мне удалось пожить более чем в 30 таких местах.

Ночевать [в неиспользуемых зданиях] законно — если, конечно, ты не бьешь стекла, или типа того. И если тебе не прислали бумаги с требованием освободить здание. До этого момента может пройти три дня, а может пять месяцев, никогда не знаешь. Обычно сквот, благодаря договоренности с хозяином, удается занять на месяцев на пять. Даже не договоренности, а его похуизму. Он говорит: «OK. Оставайтесь здесь, только не умирайте внутри, пожалуйста, там опасно. Оставайтесь, пока здание нам не понадобится». Может пройти месяц, может год, но это веселое занятие — открывать новые и новые здания. Порой приходится переезжать каждые несколько дней.

Мои знакомые засквотировали виллу, и устроили в ней тусовку на несколько дней! Сквотирование — это коллективный труд. Всегда есть команда. То есть я хочу сказать, что ты никогда не живешь где-то один, и я знаю несколько объединений, которые хотят стать популярными. Сделать своего рода карьеру [на сквоттиинге]. Это прикольно, но всегда временно, потому что в таких местах, как вилла, никогда надолго не задерживаешься. [Жизнь по сквотам] — это ведь жизненный выбор, на годы, годы и годы.

Сейчас я хочу заниматься своими собственными проектами — снимать фильмы, писать, поэтому мне нравятся более стабильные места, чем фешенебельные здания олигархов. Иногда хочется чего-то, может быть, менее прибранного, но зато более постоянного. Я теперь так на это смотрю.

Слишком большая часть моей жизни ушла на то, чтобы постоянно открывать для себя новые места, знакомиться с людьми, делать проекты с людьми из социальных центров… На самое разное. Сейчас я хочу чего-то нового.

У нас всегда есть какая-то дружественная команда, которая сквотирует здание в том же районе, и, если один из сквотов расселяют, то на время поиска нового можно пожить у соседей. Поэтому, в случае проблем ты собираешь свои вещи, идешь к ним. Все двигаются как единая команда. В том районе, где мы живем сейчас, не так много было сквотов, поэтому мы переехали сюда несколькими командами и создаем себе маленькое сообщество. Получается совершенно новый район. Мне он очень нравится, он не хипстерский, здесь сравнительно мало белых и очень дружелюбная атмосфера.

А вот например, Шордич мне не нравится. Это ебаный хипстерский рай. Он очень дорогой и привилегированный, много среднего класса. Рай творческих людей. Сто из ста — активные участники капиталистического общества и очень этому рады, даже не задаются вопросами ни на секунду.

В Лондоне много неприятного, но так же много и восхитительного. Здесь тебе никогда не будет скучно. Здесь так много вещей, которыми можно заняться, и если хочется изучать что-то или просто расширять горизонты, то для этого здесь очень много возможностей. Огромное количество лекций, библиотек, ивентов, да и вообще людей много, так что сложно не найти своих людей.

Это круто.

Об учебе в лондонской киношколе, крепкой дружбе и заботе о родителях

Через какое-то время после освобождения была поездка в Европу, примерно на год. Мне в документ не поставили штамп, поэтому там удалось оставаться так долго, как хочется. Потом в Дании меня поймали, и пришлось ехать обратно.

После возвращения в Лондон была учеба в киношколе. Но у меня не было на неё средств, так что она продлилась лишь полгода. Для беженцев не предусмотрено никаких грантов или стажировок, это ужасно. Мне пришлось платить за себя самостоятельно.

Год пришлось потратить на поиск спонсора, но найти его не удалось. Была кампания по краудфандингу, плюс заработная плата, плюс займы у всех друзей. Но было слишком дорого, поэтому удалось проучиться всего две четверти. К тому [моменту] стало понятно, что вся программа нацелена на художественные фильмы. Все равно это было полезно, и я до сих пор контактирую с людьми оттуда, мой бывший преподаватель в этой школе, мой тьютор стал моим хорошим другом. Он там больше не преподает, а мы остались хорошими друзьями. Большое счастье, что мы встретились, это дороже любых денег, это очень важный человек в моей жизни.

Потом была работа на проектах других людей, на их фильмах. Меня разрывало на части — сначала хотелось снимать кино, потом писать, потом была работа монтажером.

Каждый год мне нужно три-четыре тысячи фунтов, чтобы дать возможность моим родителям приехать в Европу. Сами они не могут [позволить себе] приехать, а я не могу приехать к ним. Приходится много работать, чтобы привезти их ко мне в Европу. Они очень необеспеченные люди, не могут себе позволить практически ничего. Поэтому я оплачиваю все поездки и показываю им реально крутые места. И они счастливы, потому что им 70 лет, они практически никогда не бывали вне России. Так что когда я везу их в Париж, или в Альпы, или в Пиренеи — они в шоке, они плачут от счастья. Так что я много работаю, и мои собственные проекты продвигаются куда медленнее, [чем мне бы хотелось].

О заработке, собственных проектах и самоопределении

Год назад стало понятно, чем я хочу заниматься, и что я знаю, как это делать. Сейчас я работаю над документальный фильмом о трансгендерных и небинарных сквоттерах Лондона.

В последний год… Вообще-то планировалось, что я самостоятельно буду монтировать его, но потом появилась мысль, что нужно найти кого-то для сотрудничества. Я хочу, чтобы в проекте принимали участие трансгендерные люди. В то же время я снимаю клипы для квир- и транс-коллективов, которые играют музыку, но не владеют навыками видео-продакшна. Так что у меня своя собственная маленькая продакшн-компания. Я делаю очень много разных вещей.

Я преподаю в университете русский, работаю в двух барах, помогаю с исследованием другу, который пишет книгу, и делаю кучу других случайных вещей, если они попадаются под руку.

Сейчас у меня одновременно где-то пять абсолютно разных работ, но недавно мои приоритеты поменялись. Теперь моя основная цель заниматься своими проектами, пусть даже я буду получать меньше денег.

Я зарабатываю преподаванием русского. Я обучаю людей, которые на нем не говорят. Студенты учат много языков, хотят говорить больше, чем на одном. Правда, сейчас они не хотят учить русский, и я подумываю уволиться. Лондон — очень мультикультурное место, столько людей со всех концов света, и это нормально — постоянно учить языки. Я всегда стараюсь учить хотя бы один. Говорю по-русски, по-английски, немного по-французски, хотя начинаю терять этот навык. Также учу итальянский, который уже понимаю и немного говорю. Арабский еще был. Но на нем я сейчас не говорю.

Я не описываю себя через страну, через расу или нацию. Я больше, чем это. Чувство принадлежности — это как ностальгия: промывка мозгов и не более. 

Эмоция. У меня нет никакой связи с этими эмоциями. Стереотипов о Британии у меня нет, я всегда такие штуки стараюсь выбрасывать из головы.

Об отсутствии чувства принадлежности и страхе перед депортацией в Россию

Переезд в Великобританию стал для меня довольно серьезной переменой, но я не разделяю свою жизнь на «до» и «после» переезда. До этого мне доводилось ездить в другие страны, иногда на длительный срок. Поэтому говорить, что сначала была жизнь только в России, а потом только в Соединенном Королевстве, думаю, неверно.

C июня 2013 у меня есть документы, позволяющие находиться в UK. Их действие заканчивается в 2019. 

В теории, власти могут выслать меня обратно, но этого не случится. Я остановлю это любой ценой — спрячу в теле оружие, и если вдруг что-то произойдет — устрою драму. Но я не вернусь в Россию. Черта с два. Только через мой труп. 

И я стараюсь мыслить позитивно на этот счет.

Так что я просто получу свежие бумаги и поеду в Калифорнию на год, закончу проекты, в которых участвую. Я думаю поехать в США, но там нельзя оставаться больше трех месяцев, надо перекантоваться где-то еще — так что я проведу три месяца в Калифорнии и три месяца в Южной Америке или Канаде. Так как мне придется провести много времени в испаноговорящих странах, я очень хочу выучить испанский.

Технически, как беженцу мне позволено проводить 3 месяца вне Великобритании — но я получу новые документы в этом году, и срок увеличится. В любом случае, сейчас я провожу по меньшей мере 3 месяца за пределами Великобритании и всегда стараюсь найти способ смухлевать, и покидаю страну на более долгое время — обычно на полгода.

У меня никогда не было мысли, что я принадлежу какому-то месту. У меня вообще нет чувства принадлежности. Почему бумажка должна влиять на мои чувства? Это всего лишь глупый кусок целлюлозы, я получаю его лишь потому, что нужно. Сейчас я пытаюсь получить гражданство, мне нужен паспорт. Это позволит мне целый год находиться вне Великобритании. Для этого придется изучить английскую культуру, пройти тест, поклясться королеве.

У меня есть уверенность, что выслать меня будет трудно, но в то же время даже малейшая возможность этого заставляет меня волноваться.

Мне бы хотелось приехать в Россию ненадолго, и отчасти поэтому я пытаюсь сделать себе гражданство Великобритании — это единственный путь приехать в Россию еще раз. Под защитой другого государства меня не арестуют, а жить в России я совершенно не хочу. В России дерьмово, и было бы здорово, если бы мой отъезд состоялся раньше. То есть, ни о чем в жизни я не жалею, но было бы круто.

Да, у меня есть собака, пес, ему пять лет. Он родился в Великобритании, и у него есть паспорт, потому что собакам нужен паспорт, чтобы путешествовать. Так что у него документы появились раньше, чем у меня, и у него настоящий британский паспорт, а у меня — нет.

Расшифровка и перевод: Ира Щепетильникова
Иллюстрации: Екатерина Заславская