Наиболее естественно для человека интересоваться не тем, «кто я» и «что я делаю в этом мире», а «где добыть еды» и «как пережить сегодняшний день». Но обстоятельства меняются и в мире умных производств, высокоскоростных вычислений и нарастающей неопределенности мы сталкиваемся с новой неизбежной всеобщей повинностью — задумываться о своей роли в мире и персональной ответственности за все происходящее.
Илья Розовский рассуждает о том, как не впасть в депрессию на фоне наступления прекрасного завтра.
Мы живем в странную эпоху. Эпоху глупостей и раздутых мелочей. Эпоху победившей второстепенности. Всё первично-необходимое отступает на задний план. Это не новость. Нет, кто-то, конечно, еще занят в «серьезных» отраслях, но все эти заводы-пароходы все активнее строят и эксплуатируют себя сами. Они не перестали быть нужны, но ими уже не занимаются поголовно все. Еще немного, и тотальная автоматизации приведет к тому, что ими не будет заниматься почти никто, а все мы займемся чем-то другим, по определению — несерьезным. Почему? Потому что серьезным, как ни крути, мы всё ещё называем жизненно необходимое.
Возможно, вам покажется, что разговор о «серьезном» в подобном ключе не очень актуален сегодня и вряд ли кто-то сейчас рассуждает об этом именно так. Но по моим наблюдениям проблема несерьезности — не то что не разрешается само собой, но только обостряется. Все претензии к поколению миллениалов, бесконечные шутки над блогерами и лайф-коучами, нарастающий по всему миру конфликт между людьми дела (от Техаса до Красноярска) и бездельниками на креативной ренте (от Пало-Альто до Москвы) — это совсем не смешно.
Когда-то мы были жизненно необходимы друг другу, но, кажется, не так далек тот день, когда эта необходимость останется в прошлом.
Глобализация размывает государственные границы, но на их смену приходят новые, идеологические.
Креативные кластеры как центры притяжения уже сегодня практически самодостаточны. Полезные ископаемые и человекоемкие производства сменяются активами другой природы. Люди сами по себе — уже не залог ни экономического, ни военного превосходства. Империи сегодня совсем не так притягательны. Так зачем же их строить и не проще ли добровольно разделиться по идейным принципам?
Современная культура и технологии, с другой стороны, вызывают не меньше вопросов. Снимать развлекательное кино и делать воодушевляющие игры на основе базы уже существующих вот-вот сможет искусственный интеллект. Новые массовые технологии — это беззастенчивые доилки. Смесь наркотика и маркетингового исследования. Затянувшийся, по мнению многих, постмодернистский период создает провокативное и раздражающее непонятно что вместо искусства и идеологии. В итоге никакой ценности для народов Земли все эти деятели креативных индустрий не создают, зато их предприимчивые представители в Голливуде и Кремниевой Долине умудрились создать уже не просто корпорации, но целые империи, власть которых концентрируется даже не в руках монархов, а у каких-то непонятных зарвавшихся выскочек. Ситуация нуждаются в срочном контроле, ограничении и вмешательстве. И, да, если национальные границы им больше не помеха, время создать другие.
Так вырисовывается карта нового мира, и нейтралитет между сторонами вряд ли будет возможен. Остается только вопрос, в чем же разница между сторонами на самом деле. Где, собственно, пролегает грань серьезности и почему я, собственно, считаю, что серьезность — это про участие в производстве базово-необходимого.
Причин много. Я перечислю основные:
Во-первых, базово-необходимое наиболее понятно как товар. Есть нужно всем, смещать границы восприятия прекрасного — не так чтобы. То есть, потребность в еде объективна, а потребность в философском диалоге на темы искусства — навязанная игра. То ли злой умысел, то ли просто баловство.
Во-вторых, труд людей дела — это обмен сил и времени на деньги, а «креативная рента» к трудовому дню привязана в значительно меньшей степени. По-простому говоря, креаторы умудряются отлынивать от работы в привычном значении этого слова, а это на интуитивном уровне подразумевает, что работает за них кто-то другой.
В-третьих, потребности высокого уровня куда более переменчивы, чем базовые. Хлеб мы едим веками, а весь цикл существования профессии архитектора виртуальных миров может занять несколько лет. Искусственный интеллект не дремлет. Автоматизируются не только заводы с пароходами. Надо все время создавать что-то новое, да так, чтобы машины не сделали этого раньше. То есть, серьезной проверки временем такие истории не проходят, это по всем признакам мода.
Все вышесказанное наглядно показывает не только разделенность и непонимания между двумя лагерями, но и значительные фундаментальные разногласия, с которыми мы сталкиваемся уже — и судя по всему будем сталкиваться все больше. Но неужели это какое-то принципиальное различие внутри человечества — и мы от рождения, или в какой-то момент оказываемся с теми или другими? Не думаю.
Поначалу почти каждый из нас трудится, чтобы было где жить и что есть. В такое время права на ошибку у нас нет. Нет запасов, нет страховки. Важность своего каждодневного труда невозможно переоценить. Не поработал — не поел. Сама работа тоже представляет собой именно обмен времени и сил на зарплату, достаточную для выживания. Затем мы чему-то учимся, «наращиваем жирок» и в какой-то момент, при удачном стечении обстоятельств, вопрос обеспечения первичных потребностей переходит в категорию условно-решенных.
Мы начинаем формировать новые интересы, у нас возникают новые желания. В это же время и то, чем мы занимаемся, становится все менее понятно стороннему наблюдателю, как с точки зрения процесса, так и с точки зрения результата. Мы впервые начинаем на самом деле искать себя уже не в качестве стандартного участника какой-то системы, но в своей уникальной роли и именно уникальность становится нашим главным преимуществом.
Проще говоря, на пути развития есть такая специфическая реперная точка, после которой мы естественным образом начинаем жить другими ценностями, которые при любом мало-мальски честном сопоставлении ни в какое сравнение не идут с тем, что мы отбрасываем на периферию своих приоритетов.
С точки зрения стороннего наблюдателя, мы занимаемся непонятной ерундой и на прибыль покупаем непонятную ерунду.
Наблюдается парадокс. Получается, работая на самых неважных проектах «для новичков», мы решаем самые значительные личные задачи, а когда наконец обретаем достаточно знаний, опыта и репутации для того, чтобы перейти к чему-то общественно важному — это уже совсем не так значимо для нас самих. Мы, конечно, не перестаем поглощать пищу, но работаем уже не для того, чтобы набить желудок, а ради удовлетворения своих странных для окружающих амбиций и желаний.
В глазах стороннего наблюдателя условный курьер, доставляющий пиццу, несет риски куда более высокие, чем такой же условный ученый, исследующий вопросы старения. Первого за опоздание на 10 минут оштрафуют на незначительную сумму, при этом необходимую ему для того, чтобы выживать и помогать родным, второй в случае неудачи, откладывающей бессмертие еще на 30 лет и тем самым обрекающий каждого из нас на неминуемое увядание, вполне резонно сошлется на обстоятельства за рамками возможного прогнозирования и отправится топить горе в бокале коньяка по абсурдной цене полугодового запаса базового набора питания.
Чтобы почувствовать несправедливость ситуации, не нужно обладать дополнительными знаниями, достаточно простой эмпатии. Невозможно гуманными способами привязать общественную значимость задачи к индивидуальной объективной важности ее реализации для исполнителя. Несправедливость кроется в масштабах наказания: «за это тебе будет нечего есть» или «за это ты будешь лишен всех своих накоплений на черный день» — явно чрезмерно, но никакой альтернативы по сути нет. Человеку, у которого ничего нет — нечего терять, а значит бояться ему тоже практически нечего.
Добавим к этому еще и степень социального порицания: «старался, но не вышло» воспринимается обществом куда легче, если речь идет о чем-то глобальном, а не о повседневной рутине быта. Мы можем смириться с гарантированными зарплатами для профессоров-неудачников, но не для официантов-неумех. Поддержка неэффективного крупного работодателя — меньшее зло, чем поддержка такого же неэффективного ларька с хот-догами. Концепция «Too big to fail» — это защита сильного от слабых, но для нас это вполне нормально. В этом основа общей стабильности для каждого, которая ценнее справедливости для всех. Мы учим своих детей слушаться старших, хотя прекрасно понимаем, что возраст не лечит ни дураков, ни негодяев. Просто таков наш путь, в начале сложнее. Мы и сами не хотели бы обратного.
Ученый-исследователь тоже сначала старательно отрабатывал повинность лаборантом без права на ошибку, чтобы сегодня ошибаться на передовых медицинской науки, каждой новой ошибкой лишь закрепляя и расширяя свой опыт. И он знает, что это работает именно так. Уверен, и вы бы тоже скорее предпочли врача, проводившего процедуру обретения бессмертия 100 раз с 70% удачных случаев, чем 3 раза со 100% (если, конечно, допустить, что средний показатель успеха на момент принятия решения, например, 50%). У второго доктора за плечами реальная практика, у первого — просто удача, пока не доказано обратное, не так ли? Опыт в наших глазах превращает ошибки из почти преступления в банальную неизбежность.
Да, мы читаем умные книги про то, как важно ставить собственную шкуру на кон и про черных лебедей, от которых опыт не лечит, но многого ли это стоит, когда все мы вместе и каждый по отдельности стоим на страже текущего порядка вещей.
Все вышестоящие ступени пирамиды Маслоу вместе «объективно» стоят меньше, чем та, над которой они расположены. Но в денежном эквиваленте жизненно важный хлеб при этом несравнимо дешевле совершенно бесполезного ретро-автомобиля. Чтобы не нарушать эту сомнительную гармонию и сохранять цены на хлеб доступными, мы легко соглашаемся на жестокие правила хищной рыночно-конкурентной эволюции в регуляции его производства, а создание объектов красоты и товаров для личной самореализации выдерживаем в этично-тепличных условиях. Мы не будем пользоваться приложениями от компании с репутацией потогонки, мы согласимся ограничивать социальные сети с низким уровнем этики по отношению к пользователям.
Мы готовы переплачивать за ценности, в частности ценности гуманизма, но те для кого цена — абсолютный приоритет, такого выбора лишены.
И вот, наш собственный гуманизм позволяет нам экспериментировать и дебатировать с производственным сегментом верхних этажей пирамиды, ведь ничего страшного случиться не может: они производят не продукты первичной необходимости, в конце концов, это для души — а значит нет причин ставить бесчеловечную «объективную», измеряемую по результатам эффективность во главу угла. Человеколюбие, не позволяющее сказать «отсутствие голодающих не стоит того, в каких условиях производится дешевая еда» легитимизирует существование того самодостаточного нижнего мира, из которого мы когда вырвались, а кто-то так и не смог.
Перед нами, по существу, типичная элитаристская модель общества — с той только поправкой, что эксплуатация и раскол как бы рационально обоснованы завышенным уровнем риска вмешательства в производство базово-необходимого и современным, гуманным подходом к тем, кто делает что-то уважаемое, но эфемерное и несерьезно-возвышенное, а значит выведен за рамки целесообразности. Серьезное и несерьезное вступают в схватку на неравных условиях — и парадигма меняется. Но ум инертен и вот мы живем в состоянии постоянного когнитивного диссонанса, в мире, где все вроде правильно, но, вместе с тем, неприемлемо.
Выход из этого капкана для ума придется поискать — и начать лучше всего сразу с истоков. С того, как возникла сама система ценностей, которая формирует современный рынок, и почему она так разительно отличается от наших собственных воззрений на справедливость в этом вопросе.
Мировой рынок по большей части формировался самостоятельно на протяжении многих веков. То есть, его состояние не чей-то злой умысел или ужасная ошибка. Что-то приводит положение весов именно к такому динамическому равновесию, которое мы наблюдаем.
Мы называем это «невидимой рукой рынка» — но она не внешняя сила непостижимой природы, она порождена нами.
Но кем именно — «нами», и в каком качестве?
Экономисты, в этом смысле, верно уловили дух происходящего. Они не говорят о рынке, как о социальном договоре. Рынок — не свод законов, а простая закономерность баланса спроса и предложения. То есть, в конечном итоге, рынок — это случайность, согласованная потребителем.
Именно он, Всесильный Потребитель, выбирает, что становится общественной ценностью, а что ширпотребом. Что дорого, а что дешево. Но тут кроется небольшой секрет. Каждый отдельный потребитель тут совершенно не имеет голоса. Всесильный Потребитель — это ни про кого-то из нас. Мы имеем только свою субъективную пирамиду ценностей и универсальны они лишь на первый взгляд.
Да, голодному важен хлеб, бездомному — ночлег, отверженному — признание. Каждый из нас мог побывать и может вновь оказаться на любой ступени пирамиды потребностей. Каждый из нас испытывал объективное страдание в отсутствии предмета вожделения, но никто из нас не может оказаться носителем потребностей всех ступеней одновременно. То, что мы испытываем — лишь субъективные кратковременные импульсы, мимолетные капризы.
По существу, мы не являемся даже объективной репрезентацией самих себя. Попробуйте оценить свои потребности, расставить их в иерархическом порядке, присвоить веса, — ничего дельного из этого не получится. Сегодня одно, завтра другое. Хаотичный калейдоскоп желаний, вот и всё.
Всесильный потребитель, в отличии от нас, не человек, и потому такая проблема перед ним не стоит. Он предсказуем достаточно, чтобы цены в магазине каждый раз не были для нас какой-то непонятной величиной вроде расстояния между Маракайбо и Баркисимето. За эту стабильность мы делегируем ему право быть единственным репрезентативным членом общества.
Мы стараемся философски и аналитически подходить к оценке важности вещей для себя и для других, но на деле лишь выбираем между жаждой удовлетворения чьих-тосубъективных, сиюминутных нужд и счастьем Всесильного Потребителя, который вообще никакими квалиа не обладает. Второе кажется абсурдным. Попробуем тогда первое.
Серьезную нехватку еды испытывает более восьмисот двадцати миллионов человек. Больше ста миллионов нуждается в крыше над головой. Их страдания наиболее наглядны, но наиболее ли они в связи с этим объективны? Станет ли повсеместное удовлетворение базовых нужд реальным инструментом повышения уровня общего, или хотя бы частного счастья?
Исследования показывают, что уровень самоубийств, например, не связан с положением на пирамиде потребностей. Это прозвучит цинично, но я не погрешу против истины, сказав, что даже голодный и бездомный может быть счастлив в своей нужде, но выбравшись из нее он может испытать глубочайшую фрустрацию, постоянный стресс и, в конечном итоге, внутреннюю пустоту. Как часто, в конце концов, мы слышим обороты в духе «счастье не в деньгах»? Оно ведь как раз об этом.
Теоретически, человечество могло бы отказаться от своих глупых и вторичных потребностей, накормив, дав жилье, медицину и образование каждому. И это могло бы стать тем самым «Серьёзным делом», но стали бы хотя бы те, для кого мы стараемся счастливее? Не война ли это с ветряными мельницами?
А если все же попробовать обратиться к Всесильному Потребителю? Что говорит он? А он, как и полагается архетипическому человеку, этакому Адаму Кадмону, говорит: «Дайте мне все».
И, как ни странно, утоление его бесчувственной, неодушевленной жажды приносит каждому из нас какое-то облегчение. Мир в котором мы живем, не смотря на свою абсурдность, все же лучше, чем мир прошлого. Не во всем, не для всех, но в измеримом среднем, мы все же образованнее, здоровее, сытей, свободней в желаниях и возможностях.
Получается, что мы, хоть и способны испытывать эмпатию друг к другу, не способны понять даже себя — здесь и сейчас, а уж тем более себя из какого-то другого, прошедшего момента времени. Мы смотрим на собственное общество как на завезенный из далёкого космоса неведомый артефакт, в котором непонятно, почему все настроено именно так и на что вообще влияют эти настройки.
Зато Великий потребитель вполне его понимает. И он говорит, что нет в обществе серьезных и несерьезных потребностей, это человеческие понятия. Он говорит, что сравнивать боль миллиардов и боль единиц омерзительно и невозможно, а потому омерзительно и невозможно предпочесть боль голодающего боли отвергнутого, боль презираемого боли нереализовавшегося в жизни. Эти оценки субъективны и потому чужды ему. Это мы можем сравнивать цену на хлеб с ценой на коллекционный коньяк, понять, или не понять обоснования им, но не он. Он требует отдать столько, сколько каждый готов заплатить за избавление от своей личной субъективной боли.
В его глазах сытость и осознание, что кладовые набиты хлебом, стоит столько же, сколько удовлетворенность от возведенного в твою честь небоскреба. И то, и это стоит целое состояние. Целую жизнь посвященную одной цели. Целое мгновение, проведенное в борьбе с сиюминутной потребностью.
Он — довольно странное несущество. Но, что поделать, Он — это наше порождение. Он состоит из нас и ничего более. Не известно, умнее ли он, чем кто-то из нас, но однозначнее опытнее.
Смелым решением, был бы отказ от его услуг, но для этого нам надо самим разобраться в чьих интересах и какой ценой. Не приведут ли нас наши собственные идеалы к окончательному разделению и небывалому противостоянию внутри человечества. Готовы ли мы вообще доверить себе столь хрупкие опоры нашего существования? Хотели бы вы обрести полный контроль над собственным сердцебиением и дыханием? В чьи руки вы бы хотели передать управлением сердечными ритмами человечества?
В конечном итоге, получается, чтобы мы не делали, как бы не оценивали важность и значимость своего дела и справедливость вознаграждения за него, как бы много не было доступных нам нерешенных серьезных задач, которыми стоило бы заняться, — мы не должны поддаваться рациональному самообману.
Великий потребитель свой выбор сделал, а понять его не представляется возможным. Не исключено, что мы лучше того эволюционного процесса, которым идем. Но сейчас у нас точно нет на руках правильных ответов. Может быть со временем, но пока — Temet nosce!
Иллюстрации: Ольга Аверинова
