«Закон суров, но это закон», — часто говорят в ситуациях, когда закон кажется несправедливым. Если его не соблюдать, то общество может скатиться в хаос, продолжают они. Достаточно построить государство, где закон будет непреложно исполняться, а каков он будет — не дело морали, ведь справедливость для всех видится по-разному.
Но можно ли преступить закон ради спасения жизни человека? Какая добродетель важнее: законопослушность или справедливость? Магистр юриспруденции ВШЭ Ибрагим Аллахвердиев рассказывает, как неутихающие споры теоретиков права и разные правовые интуиции влияют на судебные решения и почему разговор о справедливости права — не просто интеллектуальные упражнения, а то, что определяет нашу жизнь.
Три задачи на правовую интуицию
Проведем мысленный эксперимент, который позволит определить ваши правовые интуиции.
1) Представьте ситуацию: возвращаясь ночью домой, вы замечаете, что рядом с вашим подъездом лежит незнакомец и просит о помощи. Он указывает на находящуюся недалеко от вас аптеку и говорит, что в ней (и только в ней и ни в какой другой) есть препарат, который может спасти ему жизнь. Принять препарат нужно в ближайшие минуты, иначе смерть. Оснований не верить этому человеку у вас нет. Проблема лишь в том, что эта аптека закрыта. Единственная возможность помочь человеку — разбить окно учреждения и фактически совершить кражу. Но вы помните, что за кражу предусмотрено уголовное наказание. Закон прямо запрещает совершать такого рода действия.
Как вы поступите в данной ситуации?
2) А теперь представьте, что вы судья. Обязанность судьи — рассматривать дела и выносить свои решения строго в соответствии с законом. При этом вы судья высшей инстанции, и ваше решение будет окончательным. Вы рассматриваете следующее дело.
Полицейский А.А. остановил речное судно, перевозившее почту, чтобы арестовать скрывавшегося на судне убийцу. Несмотря на успех своей операции, А.А. привлекается к ответственности за нарушение закона, запрещающего каким-либо образом и по каким-либо причинам препятствовать или затягивать прохождение почты.
Какое решение вы примите? Ваш приговор будет обвинительным или оправдательным?
3) Представим другую ситуацию. Вы снова судья высшей инстанции, и вам предстоит рассмотреть дело с такими обстоятельствами.
Между страховой компанией и перевозчиком заключен договор, предусматривающий страхование ответственности перевозчика за утрату груза. В процессе перевозки груз был похищен. Перевозчик решил, что страховой случай наступил, а значит, есть основания для получения страховой выплаты. Но страховая компания отказалась выплачивать возмещение за утрату груза. Она настаивала на том, что условие договора о страховании ответственности недействительно (ничтожно), поскольку закон не предусматривает страхования таких рисков (похищения груза). Суды нижестоящих инстанций поддержали позицию страховой компании и отказали в иске перевозчика.
Согласитесь ли вы с позицией нижестоящих судов и страховой компании? Какие аргументы лягут в основу вашего решения?
Если вы считаете, что кража допустима в ситуации, когда это единственный способ спасения жизни человека; если вы сомневаетесь в оправданности обвинительного приговора для полицейского, действия которого были разумны и направлены на задержание преступника; если вас смущает поведение страховой компании, заведомо заключающей недействительные договоры, получая за это плату; то вам, скорее всего, будут близки непозитивистские теории права. Если же ваши ответы были другими и вы считаете, что все ваши действия должны строго соответствовать закону, а законопослушность — великая добродетель, то в вашем сердце, скорее всего, откликнутся позитивистские теории права.
Так о чем идет речь? Речь идет о неутихающих на протяжении всей истории юриспруденции спорах о том, что есть право и должно ли оно быть справедливым. Это центральные вопросы философии и теории права. Для кого-то это может показаться странным, ведь право и справедливость — слова однокоренные, а латинское слово «justitia» означает и справедливость, и правосудие. Но все не так просто.
Почему важно разбираться в теории права? Так уж сложилось, что в России о праве говорят мало, и в основном его обсуждают специалисты. Уровень российской правовой культуры достаточно низок. Меж тем современные научные данные позволяют нам заметить определенную корреляцию между уровнем развития правовой культуры и верховенства права, с одной стороны, и уровнем развития гуманистических ценностей и человеческого благополучия — с другой.
Важно понимать, что философско-правовые теории — это не развлечения кабинетных ученых, а то, что непосредственно определяет нашу жизнь.
Позитивизм и непозитивизм: «dura lex sed lex» vs «jus est ars boni et aequi»
В свое время известный русский правовед Б. А. Кистяковский метко подметил, что «ни в какой другой науке нет столько противоречащих друг другу теорий, как в науке о праве. При первом знакомстве с нею получается даже такое впечатление, как будто она только и состоит из теорий, взаимно исключающих друг друга». Тут и добавить нечего. Головокружение от огромного количества определений права присутствует порой даже у специалистов. Однако, чтобы получить ясную картину об основах права, достаточно ознакомиться с базовыми тезисами двух типов правопонимания.
Так, с эпистемологической точки зрения типы правопонимания можно разделить на позитивистские и непозитивистские.
Нетрудно догадаться, что позитивистские течения основываются на эмпирической эпистемологии, где источником и критерием истинности знания выступает опыт. А непозитивистские течения могут основываться как на метафизической эпистемологии, в основе которой лежат умозрительные рассуждения, так и на идеалистической, согласно которой мир состоит из некоторых фундаментальных идей, открывающихся благодаря изучению человеческого сознания.
С точки зрения позитивистов отличительной чертой права выступает возможность принудительного применения правовых норм (например, государство может посадить нас в тюрьму, ограничить наши передвижения, отобрать имущество и т. д.). Важно отметить, что принудительность в позитивистских концепциях не ограничивается именно организованным государственным насилием. Принудительность может обеспечиваться также и общественным признанием тех или иных правовых норм (социологические течения) или же внутренними психическими переживаниями (психологические течения).
Позитивистские концепции права не предъявляют требований к его содержанию — право может быть любым. По формальным признакам для позитивиста нет разницы между законами нацистской Германии и законами, воплощающими самые разумные и гуманистические идеалы. И то, и другое является правом. Это связано с тем, что лежащая в основе позитивизма методология направлена на изучение того, «что есть и как было», а не на рассуждения о том, как «должно быть».
Тезисы непозитивизма в свою очередь сводятся к тому, что право должно быть «правильным», «справедливым». Непозитивисты предъявляют содержательные требования к праву, поэтому одни законы и судебные решения для них право, а другие — нет. При этом данный тип правопонимания не стоит отождествлять с идеями о естественных правах человека. Это лишь одна из возможных теорий. Непозитивизм может проявляться как через современные либеральные идеи, так и через идеи об избранности того или иного этноса, расы, пола или религии.
Подведем итог. Для позитивизма категория справедливости является моральной (а между правом и моралью должна проходить четкая грань), поэтому справедливость не может выступать критерием правового и неправового. При этом для позитивистов типичен моральный релятивизм, утверждающий невозможность универсальной справедливости. Для непозитивизма наоборот — именно справедливость есть основа права. Законы и судебные решения, не отвечающие требованиям справедливости, правом не являются.
«Закон суров, но он закон», — скажет позитивист. «Право есть искусство доброго и справедливого», — возразит непозитивист.
Justitia: справедливость и правосудие
Тип правопонимания начинает определять нашу жизнь, когда ложится в основу важнейших правоприменительных решений. Вот некоторые из наиболее ярких примеров:
1) Кейс «Риггс против Палмера», окончательное решение по которому вынес апелляционный суд Нью-Йорка в 1889 году. Он оказал огромное влияние на развитие доктрины «недостойного наследника», нашедшей свое отражение в том числе и в современном российском законе (статья 1117 Гражданского кодекса).
Фабула дела такова. Эрик Палмер убил своего деда, чтобы немедленно вступить в наследство, поскольку сомневался в возможности получения завещанного ему имущества (дед собирался вступить в брак и мог изменить завещание). Палмер был осужден за убийство и отбыл назначенное наказание, но, несмотря на это, претендовал на свою долю в наследстве. Позиция Палмера сводилась к тому, что наследодатель мертв, а завещание составлено в надлежащей форме, поэтому в соответствии с законом он имеет право на завещанное ему имущество.
Как указано в самом решении, единственный вопрос для разрешения спора звучит следующим образом: может ли лицо, виновное в убийстве своего наследодателя, получить завещанное ему имущество?
Судья Роберт Эрл, подготовивший решение от имени большинства, отметил, что законодательные нормы, регулирующие составление и действие завещаний, при их буквальном понимании и применении действительно предоставляют убийце право на вступление в наследство. Но далее судья обратился к телеологическому толкованию. Благодаря этому приему он пришел к выводу, что законодатель, регулируя наследственные отношения, никогда не имел и не мог иметь своей целью предоставление преимуществ убийце.
Законодатели не всегда точно выражают свое намерение, поэтому судьям стоит исходить в том числе и из рациональных предположений о намерении законодателя. Ссылаясь на работы Аристотеля, Ф. Бэкона, У. Блэкстоуна и других, судья Эрл подчеркнул, что буква закона иногда может быть ограничена либо расширена соображениями справедливости, разумности и здравого смысла.
После этого судья подчеркнул, что все законы находятся под воздействием общих принципов права. Одним из них является принцип, согласно которому никто не вправе удовлетворять свой интерес обманным путем. Это значит, что никому не позволяется извлекать выгоду из совершенного им преступления, а также предъявлять требования, основываясь на собственном противоправном поступке.
Далее судья Эрл проводит своего рода аналогию закона. Он пишет, что если преступник силой отберет у кого-то имущество, то он не получит титул собственника; если преступник силой или обманом принудит составить на него завещание, закон не позволит ему завладеть имуществом. Судья приходит к выводу, что если закон запрещает такого рода противоправные действия, то нет оснований для поощрения действий, совершенных Э. Палмером. Судья предполагает, что, американские законодатели считали достаточным наличия общих принципов права для разрешения такого рода споров и не сочли нужным регулировать их специальным законом.
Наложив свои рассуждения на фактические обстоятельства дела, судья Эрл заключил, что Палмер получил статус наследника, совершив убийство, и преследует цель завладения имуществом как плодом своего преступления, чего нельзя допустить. Таким образом, судья Эрл опирался во многом на категорию справедливости, то есть рассуждал о содержании права — это говорит о том, что он был привержен непозитивизму.
Однако с таким решением не согласился один из судей, рассматривавших дело. Он составил свое особое мнение к решению. В нем судья прямо пишет, что если бы он считал, что на вынесение решения могут повлиять соображения справедливости, то он бы без колебаний согласился с позицией большинства. Но, добавляет он далее, рассматриваемое судом дело не относится к сфере «совести и справедливости», поскольку суд связан «жесткими нормами права», которые были установлены законодательным органом и в рамках которых ограничивается решение суда по делу. Таким образом, можно утверждать, что особое мнение несогласного судьи было вынесено не в связи с разным пониманием применимых к делу норм наследственного права, а в связи с различием во взглядах на фундаментальные вопросы философии и теории права.
Из сказанного выше следует, что на окончательное решение оказали влияние взгляды судей на то, что есть право. Мнение большинства судей опиралось на категорию справедливости (рассуждения о «правильном» содержании закона). Мнение же несогласного судьи сводится к необходимости буквального применения закона вне зависимости от его содержания и последствий.
2) Рассмотрим другой интересный кейс. Это дело из практики Конституционного суда Германии, решение по которому вынесено в 1996 году.
Фабула дела следующая. После объединения Германии некоторые высокопоставленные партийные лица и военные из ГДР были осуждены за убийство людей, пытавшихся бежать в ФРГ через Берлинскую стену. Осужденные лица подали в Конституционный суд жалобу на то, что по отношению к ним были нарушены принципы «никто не может быть наказан за поступок, не запрещенный законом» и «уголовный закон не может иметь обратной силы». Заявители, помимо прочего, «единогласно подчеркнули, что соблюдали закон ГДР во всех приказах и распоряжениях», в связи с чем на них нельзя накладывать наказание за совершённые ими преступления. То есть позиция заявителей заключалась в том, что их преступные действия были оправданными на основании закона, действовавшего в ГДР в период совершения этих действий, и не должны были повлечь за собой уголовное наказание.
Конституционный суд Германии отклонил все эти доводы, указывая на то, что «время господства нацистов показало, что законодатель может совершать серьёзные нарушения права, и поэтому такие нормы с самого начала не должны подлежать применению ввиду их непреодолимого противоречия принципу справедливости».
Суд поддержал развитую ранее в Германии практику, согласно которой «основание, исключающее ответственность, не должно применяться, когда оно прикрывает умышленное убийство людей, которые не хотели ничего более, чем пересечь внутригерманскую границу без оружия и без угрозы для общепризнанных правовых благ. Ведь такое исключающее ответственность основание, которое ставит реализацию запрета на пересечение границы выше, чем право человека на жизнь, является недействительным ввиду очевидного и непреодолимого нарушения элементарных требований справедливости и защищенных международным правом прав человека. Это нарушение носит настолько тяжелый характер, что идет вразрез с общими для всего человечества правовыми убеждениями в отношении ценности человеческой жизни и достоинства человека. В подобном случае законодательные предписания должны отступать перед справедливостью».
Как видно, принятое высшим судом Германии решение основано на непозитивистских тезисах, окрашенных в идеологию либерального гуманизма.
3) Последний кейс — особое мнение судьи А. Л. Кононова к постановлению российского Конституционного суда от 28 июня 2006 года. Возможно, это один из важнейших юридических текстов современной России, вышедший из-под пера настоящего Судьи. В этом тексте восхищают не только ясные и последовательные правовые рассуждения, но и живая эмоция, которую Анатолий Леонидович не постеснялся привнести в официальный юридический документ высшего суда.
Суть этого дела следующая. В Конституционный суд обратились родственники людей, признанных террористами и погибших в ходе контртеррористической операции. Они просили признать неконституционными некоторые положения Закона о погребении и похоронном деле, а также утвержденные постановлением Правительства «Положения о погребении лиц, смерть которых наступила в результате пресечения совершенного ими террористического акта». Обжалуемые положения позволяли государственным органам не передавать тела погибших террористов их родственникам, а также сохранять в тайне места захоронения.
Конституционный суд отказал в удовлетворении жалобы и признал оспариваемые положения соответствующими российской Конституции. Позиция суда сводится к тому, что «захоронение лица, принимавшего участие в террористическом акте, в непосредственной близости от могил жертв его действий, совершение обрядов захоронения и поминовения с отданием почестей как символу, как объекту поклонения, с одной стороны, служат пропаганде идей террора, а с другой — оскорбляют чувства родственников жертв этого акта и создают предпосылки для нагнетания межнациональной и религиозной розни». Помимо этого, суд указывает, что «выдача родственникам для захоронения тел лиц, смерть которых наступила в результате пресечения совершенного ими террористического акта, способна создать угрозу общественному порядку и спокойствию, правам и законным интересам других лиц, их безопасности, в том числе привести к разжиганию ненависти, спровоцировать акты вандализма, насильственные действия, массовые беспорядки и столкновения, что может повлечь за собой новые жертвы, а места захоронений участников террористических актов могут стать местами культового поклонения отдельных экстремистски настроенных лиц, будут использоваться ими в качестве средства пропаганды идеологии терроризма и вовлечения в террористическую деятельность».
Вот несколько отрывков из особого мнения Кононова:
Первый. «Право издавна считалось искусством добра и справедливости. Представляется, что моральные основания и этические принципы являются главным и неопровержимым критерием правомерности всякого закона. В данном деле они были безнадежно нарушены. Оспариваемые нормы, запрещающие выдачу родственникам тел погибших и устанавливающие анонимность их захоронения, являются, по нашему мнению, абсолютно аморальными, отражающими самые дикие, варварские и низменные представления прошлого».
Второй.«Едва ли требует особого обоснования или даже письменного закрепления в законе право каждого человека быть похороненным достойным образом в соответствии с традициями и обычаями его рода. <…>
Столь же естественно и бесспорно право каждого осуществить погребение родного и близкого ему человека, иметь возможность проявить свой моральный долг и человеческие чувства, проститься, скорбеть, оплакивать и поминать умершего, каким бы он ни был для общества и государства, иметь право на могилу, которая во всех цивилизациях представляет сакральную ценность и символ памяти.
<…> Эти права слишком чувствительны, слишком деликатны, слишком приватны, что принципиально не позволяет вмешательство в них государства, их правовую регламентацию и тем более ограничения их в публичных интересах. Законодатель может устанавливать лишь санитарные и экологические требования к местам погребения, что вполне объяснимо, но не может затрагивать эмоциональную или моральную сторону самого обряда, который представляется сугубо личным делом каждого».
Третий. «Ссылаясь на гарантированное и охраняемое государством достоинство личности (статья 21) как общее условие осуществления всех иных прав и свобод независимо от фактического социального положения человека, Конституционный Суд воспроизводит и соответствующий конституционный запрет на бесчеловечное или унижающее достоинство личности обращение или наказание. Это положение представляется ключевым для оценки оспариваемых норм, поскольку уважение достоинства личности является базисным принципом в сфере личных прав и свобод. <…> Оно должно гарантировать достойное отношение к памяти человека, то есть обеспечивать человеку возможность рассчитывать на то, что и после его смерти соответствующие личные права будут охраняться, а государственные органы, официальные и частные лица — воздерживаться от посягательства на них. Ну и где это все? <…>
В свете конечного вывода все провозглашенные ценности приобретают пафосно-декларативный, если не сказать издевательский тон, поскольку оправдание запрета на выдачу тел и анонимность их захоронения не оставляет родным и близким умершего никаких личных прав и никакой надежды. Это даже не ограничение или умаление их прав, это полное их отрицание».
Четвертый. «Отсылая к указанной рекомендации, в которой признается, что апокалипсис или священная война могут использоваться для оправдания террористических актов, Конституционный Суд сам создает апокалиптическую картину катастрофических последствий, к которым якобы может привести выдача родственникам тел погибших и их последующее погребение — создание угрозы общественному порядку и спокойствию, разжигание ненависти, межнациональной и религиозной розни, провоцирование актов вандализма, насильственных действий, массовых беспорядков и столкновений, в том числе на почве кровной мести (хотя мстят, очевидно, за убийство, а не за похороны). Слабо сказать, что это преувеличение, скорее — чудовищная подмена смысла. Процесс погребения здесь прямо отождествляется с самим террористическим актом, исполнение похоронного обряда — с пропагандой терроризма, а проявление родственной скорби — с террористической идеологией.
Помилуйте, это всего лишь похороны. В чем виноваты отец или мать, когда они просят выдать им тело сына для погребения? Какое бы тяжкое и ужасное преступление он ни совершил, упрек государства к нему заканчивается с его смертью.
Современные цивилизованные доктрины уголовного права не допускают ответственности умершего лица, применение наказания к его телу после смерти».
Пятый. «В свете этого весьма вероятным выглядит утверждение, что невыдача тел для захоронения по своему замыслу представляется посмертной местью или карой за совершение актов террора, а за требованием анонимности погребения скрывается ведомственный интерес правоохранительных органов в нежелательности контроля за их деятельностью и сохранении тайны расследования таких дел. Таким образом, оспариваемые нормы нельзя признать справедливыми и обоснованными ни с моральной, ни с правовой точки зрения».
Вместо заключения
Наверно, вы заметили, что за юридическими решениями, определяющими наши судьбы, явным и неявным образом скрываются ответы на вопросы о природе права и его целях. За сложными юридическими текстами, теориями и доктринами стоят обычные люди со своими убеждениями о правильном и неправильном, о справедливом и несправедливом, о добре и зле.
Право неразрывно связано со справедливостью, а справедливость в свою очередь — это объективно обусловленный и неизбежный социальный феномен, необходимый для защиты человеческого достоинства, свободы и равноправия. Приблизиться к такому пониманию права мы можем не только за счет воспитания в себе и распространения идеалов гуманизма, но и за счет простых разговоров о праве.
