Петька строит город

Ярый коммунист Петька после института возвращается в родной город и узнает страшную новость — умер Сталин, семь лет назад. На него разом наваливается взрослая жизнь с ее главным вопросом — какое дело для себя найти? Проведя всё лето в расстроенных чувствах, он, наконец, находит новую цель в жизни — строить в недрах сибирской тайги город Звездогорск. По приезде Петька попадает в заснеженную пустоту с хлипким домишкой посреди ничего, но не сдается и очень по-советски начинает справляться с трудностями. Какие испытания его ждут на великой стройке и как ему удастся с ними справиться — читайте в повести Кима Кострова «Петька строит город», наполненной отборным коммунистическим юмором, неповторимой советской эстетикой и яркими героями — от медсестры Сабли до инженера Глеба Молотова, который изобрел систему ускоренного конструирования СУК.

Глава 1. Возвращение коммуниста

После института Петька вернулся в родной городок.

Семь лет, если считать еще и армию, он бывал дома очень редко. Родители его вышли на пенсию: за достижения сына в строительстве коммунизма пенсия им была положена гораздо раньше обычного. С-ск, в отличие от Петьки, не изменился, как говорится, ни на звездочку.

Петька отказался от автобусов и такси и шагал с вокзала по весенней солнечной улице, вспоминая детство. Вот красивый хоккейный стадион, где играл его любимый клуб «Иосиф»: какие чудеса творил в воротах голкипер Броневиков! Вот автобусная остановка, с которой ездили они с друзьями Сеней и Борькой за пескариками на Чапаевку. А вот, неподалеку от дома, и школа, где Петька придумывал сталинбол, влюблялся и терял любовь, читал стихи Дениса Отвагина и свои собственные на уроках литературы.

Он свернул во двор. Рекой Чапаевкой нахлынули щемящие чувства. Это был тот самый двор, где он когда-то загонял котят в колхоз и ждал возвращения снегиря Владимира Ильича. Знакомый подъезд, ступеньки. Петька поднялся и позвонил в синюю дверь. Она открылась…

─ Петька!

─ Мама!

Так рад он был видеть отца.

После получаса объятий, молотовской ухи, винегрета по-фрунзенски с котлетами и чаем, родители, наконец, рассказали Петьке все новости. Оказалось, что Борька навсегда остался в Ленинграде, где служил и учился. Сеня, наоборот, приехал неделю назад и уже двенадцать раз заходил, спрашивал про Петьку. Двое учителей из петькиной школы, которых много лет назад выслали из СССР, подавали прошение о разрешении вернуться обратно. Но на внеочередном съезде Дворца пионеров в Москве решили не пускать их на родину. Петька снова наливал чай, надкусывал уху и слушал, слушал.

Ему было грустно, что Борька теперь живет так далеко. Конечно, пионерская дружба не ржавеет и на расстоянии, но увидеть Борьку ему очень хотелось. Каким он стал: усатым или безусым, отрастил деникинский живот или, наоборот, сдулся до состояния товарища Дзержинского… Мама принесла из прихожей несколько Борькиных писем, и Петька решил прочитать их и ответить уже завтра. Казалось, что они с родителями поговорили обо всем, все вспомнили, всех обсудили. Но что-то не давало Петьке покоя. Какой-то вопрос вертелся в голове.

─ Да! ─ воскликнул он вдруг. ─ Куда пропал товарищ Сталин? Я, как ушел в армию, ничего о нем не слышал. Все отказываются отвечать: как будто это какая-то тайна!

Родители переглянулись, а папа украдкой посмотрел на календарь на стене. Спасская башня, величественные ели и цифры: 1, 9, 6 и 0.

─ Мы не хотели тебе говорить… ─ трагически начал папа. Петька напрягся.

─ Он уехал, ─ перебила мама, ─ работал в последнее время страшно много, переутомился и уехал на дачу, в Сочи. Живет там, играет в шахматы, слушает пластиночки. Веселье у него там, сталинизм!

Петька задумался.

─ Как же он мог бросить все, ─ сказал он, ─ разве коммунизм уже построен?

Папа снова посмотрел на маму и сказал:

─ Ну, Петька, это уж ты махнул, с коммунизмом-то. Не может же товарищ Сталин один горбатиться! Так никаких усов не напасешься. Нет уж, пусть теперь другие поработают!

─ Верно, ─ сказал Петька, ─ как же ты прав папа, молодец!

Папа еле заметно выдохнул.

─ Надо будет съездить к товарищу Сталину на дачу. Заодно и к Борьке заехать.

─ Да, да, сынок, к Борьке надо обязательно.

И мама с папой переглянулись в третий раз.

─ Ну, что, пожалуй, теперь к Сене схожу: столько лет его не видел!

─ Одиннадцатый час, Петя, потерпи уж до завтра.

Они еще несколько раз поели, Петька заново пересказал о своей учебе в институте, почистил зубы и пошел спать. Чистая отглаженная простыня, маленькая детская подушка, наволочки со штампом «Собственность КПСС» и старенький диван ─ вся эта последовательность навалилась вдруг на Петьку, и он, не успев ни о чем подумать, крепко уснул. Еще день назад он ехал в поезде, а теперь уже спал на родном диване: тут кто хочешь уснет настоящим глубоким сном.

Глава 2. Борькино письмо и светлая детская грусть

«Дорогой Петька», ─ так начиналось последнее письмо Борьки, которое Петька распечатал сразу же, как только проснулся на следующее утро. Он решил начать с последнего, чтобы узнать все самое свежее.

«Погода у нас в Ленинграде хорошая, хоть и постоянно дождь и гололед. Надеюсь, ты получил мои письма и прочитал их. Если нет, то вот их краткое содержание. Пишу самое основное, как ты всегда учил.

Учась на пятом курсе института, я встретил хорошую девушку Мотоциклиду. Она мне сразу понравилась, да так, что совсем скоро у нас родится сын. Я чувствую, что будет именно сын, и прошу Мотоциклиду о сыне. Так я и решил остаться в Ленинграде. Нам дали комнату в общежитии, плюс еще обещают две в коммуналке на Васильевском. В связи с этим решил назвать сына Василием. Как называть, если дадут на Лиговке, ума не приложу.

Я еще в институте пристроился на галошевый комбинат. Работаю в почетном десятом цеху: мы производим галоши исключительно для товарища Хрущева. Раз в месяц их на „Красной стреле“ доставляют в Москву.

Как дела у твоих родителей? На каком месте идет „Иосиф“? В местных спортивных газетах этого не печатают. Говорят, их бывший вратарь, Броневиков у них теперь тренером.

Приезжай обязательно ко мне, как только сможешь. Комната у нас большая: шесть метров, и это только вверх! До скорой встречи, друг детства Борька.

P. S. Куда запропастился товарищ Сталин? Кого ни спрошу, все только смеются. Думаю, ты должен знать. До встречи, еще раз!

P. P. S. Я совершенно не изменился и не отрастил даже усов!»

Петька соскочил с дивана, сделал две зарядки по разным методикам, съел завтрак и сел писать ответ.

«Дорогой мой друг Борька, ─ писал он, ─ начинаю с самого главного. Товарищ Сталин сейчас отдыхает на даче…» Тут раздался звонок в дверь. Петька очень быстро дописал письмо и побежал открывать. Это был Сеня. Друзья крепко обнялись и так, в объятиях, поспешили на кухню. Петька заварил крепчайший чай и достал из хлебницы крепчайший сухарь. Сеня макнул сухарь в чай, и началась бесконечная игра в «А помнишь?» Выиграть в нее никто не мог часа четыре.

Наконец перешли к настоящему. Оказалось, что Сеня нигде не работает и ждет чего-нибудь масштабного: операции по осушению степных болот, возведения космодрома в лесу и тому подобных размашистых действий.

─ Нам ведь по двадцать четыре! Сталин в эти годы был уже знатным революционером, ─ сказал Сеня, ─ ты, кстати, не знаешь, где он?

─ Отдыхает на даче в Сочи, ─ ответил Петька, ─ что же ты будешь делать, если в ближайшее время космодром не подвернется?

─ Учительницей, может, пойду: хорошие математички всегда нужны. А ты?

─ Не знаю, Сеня, ─ задумался Петька, ─ в армии-то ведь как было. Проснулся, штык-нож надел и побежал на макете фашистской армии приемы отрабатывать. Потом отбой, обед. Потанцуешь с кем-нибудь в казарме. В институте тоже. Пришел на лекцию по ленинской анатомии, поизучал. Потом ─ в буфет, там чаю напился, иногда даже с сахаром. Прибежал в общежитие, помог отстающим, пришпорил опережающих, чтоб не выбивались. Все за тебя решено, все понятно. А тут собственная жизнь. Судьба, что ли, не знаю, как сказать.

─ Да-а, ─ Сеня задумчиво отхлебнул чаю прямо из чайника, ─ у меня примерно такие же мысли. Только противоположные.

Друзья замолчали.

─ Вернуться бы сейчас в детство, ─ сказал вдруг Сеня, ─ когда коммунизм был интересной игрой. Когда у всех ласточек, летящих на юг, были советские имена. Страшная взрослая жизнь… Что нам в ней делать… Может, наше место там, среди весенней росы и теплого овсяного печенья…

Петька не отвечал. Умолк и Сеня.

─ Пойдем, по городу пройдемся, ─ сказал, наконец, Петька, ─ посмотрим, как он не изменился.

─ Пошли. Заодно ко мне зайдем, я тебе свою коллекцию бабочек покажу. Увлекся, ага, представляешь. Есть один экземпляр: бабочка-коммунист… Что, кстати, товарищ Сталин делает на даче? Отдыхает?..

Друзья надели башмаки и вышли на улицу.

Глава 3. Город становится тихим

Много дней проходил так Петька по родному городу ─ пять, наверное, а то и все шесть. Он часто бывал у Сени, приглашал его к себе, они пили чай, болтали о родителях и о настоящей мечте, размером с Черное море. Твердо-натвердо условились они, что, как только подвернется им что-нибудь стоящее, они соберутся и поедут вместе.

Они съездили на Чапаевку и даже с ночевкой. Детство никак не хотело отпускать их. Петька знал, что будь он один, он давно бы нашел себе дело, пусть не такое грандиозное, каким оно непременно представлялось, пусть помельче, с небольшое озерцо. Но с ним был Сеня: живой и энергичный, как воробей, свидетель его детства. И вместе они в который раз окунались в сладостные волны воспоминаний.

Сеня, впрочем, окунался не только в сладостные волны: нырял он и в Чапаевку, несмотря на то, что до лета оставалось еще две недели и майские воды были прохладны. Он вылез из речки в коммунистических плавках и вытянулся на покрывале. С коротко стриженных волос его капала холодная вода.

Они молчали минут десять.

─ Представляешь, какая штука, ─ сказал, наконец, Сеня, что-то вспомнив и не раскрывая глаз, ─ шел вчера за пшенной кашей для наживки, меня остановил какой-то старик. И спрашивает: «Сынок, да что ж это такое? За что я двенадцать лет отсидел? Чтобы опять?» А сам дрожит! Чего это он?

Петька рассмеялся, но вдруг нахмурился.

─ Слушай, ─ сказал он, ─ а ты не заметил, что городок наш как-то переменился? Я сейчас припоминаю… Я в последний раз года полтора назад приезжал: все улыбались, цветы цвели, зимой даже на балконе у наших соседей гладиолусы поперли… А вчера иду: все настороженные какие-то, шепчутся, домой бегут. Дворничиха тетя Шура как завидела меня, так за метлу спряталась и так, спрятанная, домой и поспешила. Все окна закрывают…

─ Верно! Заметил! Давай сейчас, когда домой поедем, расспросим кого-нибудь, ─ предложил Сеня. Они сложили бамбуковые удочки, отпустили безымянных пескарей обратно в реку и заторопились на автобус.

─ Давай с водителя и начнем.

Водителя они хорошо знали: это был дядя Игнат с Мавзолейной улицы. Он всегда был рад видеть Петьку и Сеню и помнил их если не с малых лет, то с прошлой недели точно. Ребята сели на переднее сиденье и наклонились к нему:

─ Привет, дядя Игнат!

Но водитель молчал.

─ Что такое, дядя Игнат, что случилось? Почему все такие перепуганные?

Дядя Игнат натянул посильнее картуз и ровным тихим голосом сказал:

─ У меня все хорошо, я ничего не замышляю. Вот сейчас смена кончится, домой пойду. Спать. А может, и не спать, но одно известно: никаких действий я предпринимать не собираюсь. Честь имею!

Петька и Сеня сильно удивились. Они заметили, что одна старушка на заднем сиденье истово крестится.

─ Ерунда какая-то, ─ сказал Сеня, когда они вылезли из автобуса, ─ давай, что ли, газету купим, там всегда только правду пишут.

Он порылся в кармане, вытащил достаточное количество копеек, и они с Петькой направились к ближайшему газетному киоску.

─ «Ильича для молодежи» дайте, за четыре копейки, ─ попросил он в окошко. Дрожащая рука протянула ему газету. ─ Так, посмотрим. «Товарищ Сталин живет на даче»… Так, и что же? Ничего не пойму.

Недоумевал и Петька.

─ Дайте «Ленинградца-трудягу» за шесть копеек, ─ снова наклонился в окошко Сеня, ─ посмотрим, может, из Северной столицы нам что объяснят. Так-с. «Товарищ Сталин жив».

Женщина, проходившая мимо, упала, подскочила и бегом побежала прочь. Сеня в третий раз обратился в недра киоска.

─ Жив товарищ Сталин-то! ─ гаркнул он, чем вызвал второй обморок: было слышно, как газетчица рухнула на пол. ─ Ну так это нам и без вас известно. Тоже мне ─ газетчики-разведчики, разве ж это новости?

Петька взял у Сени «Ленинградца-трудягу» и «Ильича для молодежи».

─ Может, родители что-то знают, ─ пожал он плечами, ─ побежали по домам! Всеобщий сбор завтра!

Глава 4. Страшная новость

Вечер того дня Петька до самой старости вспоминал как один самых страшных вечеров в своей жизни. Даже когда в шестом классе он по ошибке принес выздоравливающему учителю Хемингуэя вместо Дениса Отвагина, было не так страшно.

Папа нашел его сидящим за сараями у пшеничного поля. Папа, который двумя часами ранее, бледнея от ужаса предстоящих слов, сказал: «Товарищ Сталин вовсе не отдыхает на даче. Он…» Папа, которому лично пришлось идти в местную газету и давать опровержение, а после ─ звонить в Ленинград и объясняться с ленинградцами.

Петька думал. «Вот и нет товарища Сталина… А что дальше? Тухачевский? Ленин?» На этом месте он вспоминал, что их-то и вспоминать уже глупо, и слезы его капали на густую советскую пшеницу.

Папа тихо подошел. Что сказать ─ он не знал, а говорить было нужно. Слова никак не хотели строиться и были вроде плохих солдат.

─ Понимаешь, Петька, ─ заговорил он в конце концов, ─ мы же с мамой, это самое, только тебя. Больше ж только ты! И никогда, и никто. А тут товарищ Сталин! Товарищ Сталин, задери его кулак. И как нам быть? И его жалко, и тебя…

─ Давно? ─ вдруг тихо спросил Петька.

─ Семь лет уж.

─ Семь лет. Совсем мальчик, ─ зарыдал Петька. Папа обнял его за плечи. Петька вытер слезы.

─ Ты иди, папа, я еще посижу.

─ Теперь уж не посидишь, Сталин-то тю-тю, ─ попытался папа кривоватой шуткой исправить ситуацию. Петька вдруг увидел, как тяжело папе. Как он старается помочь.

─ Ладно, ─ сказал Петька, ─ пошли. Коммунисты не плачут!

Он вскочил так, что заколыхалось пшеничное поле.

─ Эге-ге-ге-гей! ─ закричал он. ─ Гей-ге-ге-эге!

Папа пристально смотрел на него.

─ Да мы с тобой, папа, таких дел наворотим! Сами коммунизм построим! Везде! Во всей стране! Во всем мире!

─ Ты, Петька, в мире-то поосторожнее с таким строительством…

Но Петька уже не слушал:

─ Считай, что товарищ Сталин мне лично наказ передал: построить! А я уж такой человек: получил наказ, так уж выполню! Пошли домой, папа! Ать-два, майна!

Как ни хорохорился Петька перед папой, с того дня стал он совершенно другим человеком: грустным, неулыбчивым, точно постаревшим разом на тысячелетие… Бывает, найдет себе человек свет в жизни: неважно, кто это. Старый учитель по литературе и родному языку, щенок с соседского двора или даже девчонка. Ходит-греется в теплых лучах его. И вдруг уедет щенок, скажем, в Куйбышев или еще подальше, а человеку как-то надо жить дальше…

Петька для виду пристроился работать директором комбината, но в основном лежал дома на диване, смотрел старые фотографии Сталина и грустил. Вот Сталин за границей, улыбается, усищи как смоль… Вот врага народа в колхозном амбаре застукал… Та же улыбка, усы, отеческий взгляд…

Так прошло лето. Родные и Сеня пытались растормошить Петьку, но ему все было невесело. Сеня даже беляком вырядился, но Петька только к стенке отвернулся и стал пальцем на обоях знакомые черты выводить. А Сеню на обратном пути изловили и продержали два часа в камере до выяснения обстоятельств. Все знали, что спасти Петьку может только какое-нибудь чрезвычайно большое и важное дело. Но оно не нарождалось.

Однако как-то сентябрьским вечером Сеня забежал к Петьке, но побежал не к нему, а заскочил к родителям на кухню. Вид у него был взъерошенный и подмигивающий. Минут пятнадцать они шептались и от волнения пили чаю сверх меры. Наконец Сеня увлек петькиных родителей за собой в комнату. Они открыли дверь и с порога закричали хором:

─ Собирайся, Петька, ты едешь в Звездогорск!

Глава 5. Чудный город Звездогорск

─ Ну, давай, Сеня, прочитай еще раз! ─ просил Петька…

Ровно до сегодняшнего утра Сеня думал, что Петька так и сгинет молодым, не потоптавшим родной земли коммунистом. Он просто не знал, что придумать. Конечно, сам он тоже любил Сталина, но ясно было, что петькина любовь крепче и масштабнее. И поэтому спасать требовалось именно Петьку.

Сеня переодевался беляком, звал Петьку в гастролирующий цирк, посмотреть на представление «Как клоун Филимон удава раскулачил», смастерил для Петьки лодку для рыбалки на Чапаевке и даже приручил колорадского жука. Петька смотрел на подарки, да и на пробегающие мимо дни, будто сквозь какое-то толстенное мутное стеклышко.

Город между тем оживал после недавних событий. Вернулись после инфарктов на хлебобулочный завод пекари. Приехали пожарные. Отперли киоски продавщицы газет. В одном из них и купил Сеня свежий номер «Ленинградца-трудяги». Вся последняя полоса, кроме кроссворда, разрешенных анекдотов и рецептов, была посвящена одной статье, которая называлась «Чудный город Звездогорск». Сеня отгадал кроссворд, запомнил пару особо удачных рецептов и принялся за статью. Она была настолько заманчивой, что Сеня то и дело принимался хохотать. Еще он выкрикивал:

─ Ну-у!

А иногда:

─ Врешь! Иди ты!

А один раз даже:

─ Ну, Петя, тут-то мы тебя и прикрутим!

В волнении он накинул картуз куда-то на плечо и побежал к Косоуровым. И вот сейчас Петька просил его:

─ Ну, давай, Сеня, прочитай еще раз!

Родители Петьки улыбались, а Сеня громко читал:

─ В недрах сибирской тайги стоит удивительный город Звездогорск. Удивителен он тем, что города еще нет. Но он будет, обязательно будет!

Тысячи кубометров леса будут вырублены здесь, сотни диких зверей уничтожены, десятки и сотни жилых домов поднимутся в небо, школы и больницы возникнут на холодной еще вчера безлюдной земле. Чтобы это произошло, молодому городу очень нужны строители, бригадиры, экскаваторщики, трактористы, электрики, плотники… Главное требование к ним такое: у всех должно быть честное и горячее советское сердце, сердце, которое и в лютую стужу погонит мастера на работу, которое не испугается темноты и непогоды, которое обладает соответствующим дипломом.

Мудрое советское руководство обращается к вам, о, коммунисты. Бросайте фабрики, заводы и цеха. Собирайте чемоданы, сумки и узлы. Звездогорску ─ быть! Как завещал великий Ленин!

─ Ну, а дальше адрес и всякие другие мелочи, ─ закончил Сеня.

Петька сидел и молчал. И улыбался ─ впервые за несколько месяцев.

─ Расскажи, что ты еще знаешь, ─ попросил он Сеню.

─ Не так уж много… В статье почти все сказано. Я позвонил туда: есть примерно сорок бревенчатых изб с печками. Есть план, в котором сказано, что Звездогорск должен быть построен к концу лета… Вот и все…

─ К концу лета. Это же всего десять-одиннадцать месяцев… Как же?

И он удивленно взглянул на папу. Но тот не растерялся:

─ Да ты что же, Петька, боишься не успеть? Не ты ли в пшенице тогда кричал эге-ге-ге-гей и гей-ге-ге-эге? Не ты ли хотел весь мир коммунизмом принакрыть? Не ты ли…

Петька вскочил. Глаза его сияли, как штыки.

─ Едем! ─ заорал он. И через мгновение снова:

─ Еде-ем!

Но, увидев грустные глаза Сени, осекся.

─ Ты прости, Петька, но я не поеду! ─ сказал Сеня и заплакал.

Глава 6. Есть ли у вас таежный свитер

Уже второй день бегал Петька по городу, покупая, выменивая и одалживая вещи. В эти дни он говорил только просьбами.

─ Будьте так добры, дайте мне кипятильник, который не треснет при минус пятидесяти! (В отделе кипятильников.)

─ Пожалуйста, полное собрание сочинений Дениса Отвагина. Да, срок необычный ─ год. Но меня хорошо знают в местной партъячейке, я не подведу. (В библиотеке.)

─ Есть ли у вас таежный свитер? Дайте! (В галантерее.)

После каждого магазина, после каждой покупки и приобретения Петька забегал или звонил Сене и звал его с собой, как они прежде договаривались. Особенно он, Петька, напирал на то, что они договаривались. Но Сеня был непреклонен. И его можно было понять.

Дело в том, что, когда Сеня, сбившись с ног, придумывал развлечения для Петьки, он повстречал чудесную, милую, словно кудрявый дубовый веник для бани, девушку. Ее звали Коммунина, они встречались уже три недели, и, конечно, она была любовью всей Сениной жизни. Поэтому Петька хоть и настаивал, но понимал ─ он не вправе мешать простому женскому счастью Сени.

А еще он думал: «Вот у Сени появилась Коммунина. Борька в Ленинграде связал судьбу с Мотоциклидой. А ведь мы ровесники, я даже на два месяца старше Борьки и на пять ─ Сени. Может, и мне пора обзавестись любимой девушкой, встать в очередь на комнату, устроиться на работу в нашем городе?» Но тотчас же он горячо возражал самому себе, будто был на собрании: «А кто же поедет строить Звездогорск? Кто построит сотни Звездогорсков по всей стране, чтобы дети Мотоциклид и Коммунин могли ходить в школу даже в Сибири? Я! И потом ─ не всем же достаются жены с такими героическими именами. Выпадет мне какая-нибудь Кулачина или Буржуэлла ─ и что тогда? Позор. Самоотвод из партии. Даже думать неприлично».

И Петька, хоть и продолжал уговаривать Сеню, уже твердо знал, что поедет один.

Он сходил на вокзал и приобрел билет до Звездогорска. Удивительно, что хоть города еще и не было на карте, поезда туда уже ходили. Кассирша на вокзале сказала Петьке:

─ Звездогорск строить едете. Хорошо это. У меня там отец живет в тайге, совсем без школы. Он учитель: знаний полно, а учить некого. Пишет, мол, выйду иной раз из избы, крикну лисице, мол, Гавана ─ столица Кубы. А лисице какой прок? Ей бы зайца задрать. Вот отец и мучается, письма пишет. Почитайте.

И она протянула в окошко билет и заплаканное письмо. В нем все было ─ чистая правда. И про зайца, и про Кубу. И Петька снова убедился, что дело его ждет ─ верное.

Билет он взял только себе. А родителям сказал:

─ Налажу быт, приезжайте ко мне. Я Борьке и Сене отдельно адрес напишу, приезжайте все вместе или по одиночке.

Поезд его отходил через три дня.

За это время ему удалось разузнать кое-какие сведения о месте назначения. Затерянная в Сибири, стояла деревянная станция с единственным кассиром, который целыми днями грелся у костра, а билеты выписывал от руки, на страницах книги «Споемте, комсомольцы» советского писателя Серго Костридзе. Петька еще в армии прочитал эту повесть и знал, что каждая ее страница дороже любой гербовой бумаги с водяными знаками.

От станции до изб в тайге раз в день ходил грузовик, перевозил строителей Звездогорска. Поскольку поездов здесь останавливалось три, то тем, кто приехал утром и днем, приходилось до вечера ждать пассажиров вечернего поезда из Ленинграда. Ждать без отопления, без буфета.

В будущем Звездогорске уже трудилось около двух сотен рабочих: из Москвы и Ленинграда, Казани и Перми, Твери и Торжка. Петьке предстояло стать бригадиром одной из очень непростых бригад. Народ там подобрался крутой, не признающий авторитетов. Был среди них даже один такой, которого выгнали из партии. Начальников эти рабочие не уважали, но трудились на совесть. Этих-то матерых волчищ и нужно было укротить Петьке…

За сборами время бежало: Петьке оставалась одна ночь в родном доме. Вечером приходили Сеня и Коммунина, они принесли увесистый вафельный торт, петькина мама заварила полведра чаю, и все допоздна сидели и смаковали петькино будущее. Сеня даже поначалу боялся, что Коммунина, увидев петькину смелость, начнет стыдить его, Сеню, за то, что он не едет. Но Коммунина оказалась настоящей советской девушкой и уже без памяти любила Сеню. Тогда он успокоился и налег на весь торт.

─ Ты там главное не робей, ─ говорил он Петьке, ─ сейчас мы тут устроимся немного и потом к тебе приедем.

Петьке было грустно вновь со всеми расставаться, поэтому он делал вид, что пьет чай, а сам ─ не пил. Он думал, как нескоро вернется сюда. Уже ушли гости, мама постелила ему постель, а он все не спал. Если бы он курил, то обязательно закурил бы сейчас, но он не курил.

Утром его провожала вся та же компания: родители и Коммунина с Сеней. Петька отнес свой чемодан и узел в пустое купе и выскочил в коридор, помахать своим. Поезд стоял на их станции всего четыре минуты. Было уже почти холодно, но Петька открыл створку окна и высунулся. Говорить было особо нечего, Петька старался улыбаться. Вдруг родители и Сеня, как когда-то в детстве, достали плакат. На нем было написано: «Возвращайся с победой!» Едва сдерживая слезы, Петька развернул ответное полотно: «Вернусь, когда построю Звездогорск!»

Поезд дернулся и, медленно набирая ход, покатил от станции. Через пять минут ее уже не было видно.

Глава 7. Первое знакомство в поезде

Петька сидел в купе и задумчиво открывал и закрывал сетчатую полочку для полотенец. Потом он запел:

Враги рогаты и когтисты,
Идут шеренгой грозовой,
Но не сдаются коммунисты
Советской Родины живой.

Отходят недруги садами,
Бегут по волнам у реки,
Трясут трусливыми задами,
Боятся выстрела руки!

Но выстрел грянет из траншеи
И встанет парень во весь рост!
И не заметит, что по шее
Вдруг пуля чиркнула до слез!

И он рукой придержит рану,
Другой нацелится в врага.
«Беги! В тебя стрелять не стану»,
И капнет кровь у сапога…

Пропев все одиннадцать горьких куплетов этой старой песни, Петька немного успокоился. За окном разгорался ясный осенний день. Петька выпил горячего чаю с сахаром и бутербродом и снял свою дорожную куртку. Потом он положил куртку под голову и ненадолго задремал, прямо так, без белья. Проснулся он на ближайшей станции. У него обнаружились попутчики.

В купе вошел старичок, которого, несмотря на почтенный возраст, так и тянуло назвать «колосистым», моложавым. За руку его держала его жена, такая же старая бабушка. Петька помог им закинуть чемодан на третью полку, сбегал за чаем и предложил пряники, которые нашел у них же в сумке с провизией. Старички с улыбкой смотрели на него. Наконец они заговорили.

─ Садись, молодец, познакомимся, а то нам выходить вечером, а ты все так и будешь с чаем суетиться, ─ сказал старичок, ─ меня звать Серп Анатолич.

─ Петя, ─ сказал Петька, ─, а вас как зовут, бабушка?

─ А я бабушка Звезда.

─ Вот здорово! А я как раз Звездогорск еду строить! А как же ваше отчество?

─ А к чему оно мне ─ отчество? Меня уже лет семьдесят так кличут ─ бабушка Звезда.

─ Говоришь, едешь Звездогорск строить? Хорошее это дело! ─ вмешался Серп Анатолич.

─ Неужто вы про него тоже знаете? ─ удивился Петька.

─ Хех, кто ж про Звзедогорск не знает, ─ усмехнулся старичок, ─ у нас там сын младшой и собака.

─ Как это ─ собака?

─ А вот так! Лайка Пехота! Очень ее сын любил, расставаться не хотел. И увез. Соорудил там себе саночки и ездит на Пехоте в магазин или на станцию.

Петька подумал, что встретит в Звездогорске десятки знакомых людей, которые о нем даже еще и не подозревают.

Какое-то время они ехали молча: старичков занимал чай, а Петька опять повернулся лицом к своим грустным мыслям.

─ Что ж ты такой грустный, Петя? ─ спросила бабушка Звезда. ─ На такое дело едешь, а печалишься.

Петька рассказал, что тяготится разлуки с родителями, что друзья повстречали девушек и стали строить не Звездогорск, а семьи, что ему несколько месяцев жить одному. Серп Анатолич отложил сухарик и серьезно посмотрел на Петьку.

─ Звезда, родная, оставь нас с Петей, я ему кое-что сказать хочу, ─ сказал он жене. Бабушка Звезда вышла в коридор и прикрыла дверь купе.

─ Я, Петя, знаешь, сколько вытерпел, чтобы с женой своей воссоединиться, не чета тебе!

─ Как это?

─ Стал я к ней свататься еще в одиннадцатом году. Сам-то уже против царя был, а отец ее ─ помещик ─ стало быть, за. Я, говорит, настолько помещик, что за просто так дочь родную не уступлю. А за сто ударов розгами ─ пожалуйста. Вытерпишь, твоя Звезда! Скинул я тогда армячишко. Секи, говорю, моя Звезда будет!

Серп Анатолич расстегнул пиджак, задрал свитер и рубашку и повернулся к Петьке спиной. На спине виднелись ровно сто шрамов: длинных и аккуратных. Серп Анатолич продолжал:

─ Прихожу на следующее утро, говорю, отдавай Звезду. А он мне и отвечает, подумал я, слишком малая цена. Вон видишь, стекло битое в углях костра лежит: пройдись-ка по нему босиком туда и обратно. Не вскрикнешь ─ отдаю Звезду безоговорочно. Снял я сапоги да портянки ─ и по костру да по стеклам.

Серп Анатолич снял старенькие сапоги, стянул носки и показал иссеченные пятки. Каждое помещичье стеклышко, каждый уголек оставил свой след на крестьянской ноге.

─ Наутро еле явился к нему, извозчика пришлось брать. Верни Звезду, хриплю. А он вдругорядь: вытерпи-ка ты распоследнее испытание. Гляди, у озера старые доски валяются, со ржавыми гвоздями вверх. Пройдешь по ним на коленях, значит, поверю: любишь Звезду, забирай ее с приданым.

Серп Анатолич встал, расстегнул старенький солдатский ремень и спустил толстые суконные брюки. Все колени его были в зазубринах, а кое-где даже виднелись проржавевшие гвоздевые шляпки.

─ Отдал он Звезду-то? ─ нетерпеливо спросил Петька.

─ Звезда-то, выяснилось, в отъезде была, у свояченицы, а отец ейный дома скучал, вот и развлекался. Так-то он даже не против нашего брака был. Потом, когда семнадцатый год наступил, я лично к нему с наганом забежал, но рука не поднялась стрелять, да и застрелился он уже сам к тому моменту, как я забежал. Вот так-то… Звездочка, вернись к нам, ─ позвал Серп Анатолич.

Бабушка Звезда вошла в купе и, увидев, что старый муж ее стоит перед Петькой в одних трусах, все поняла. Она заплакала, утирая слезы кончиком цветастого платка.

─ Ну, что, Петя, до сих пор страшишься разлуки с родными-то?

Петька молчал, но вдруг поднялся и сказал:

─ Построю ─ и только тогда вернусь! Цель ─ она в жизни всего важней!

Серп Анатолич принялся одеваться. Успокоилась и села на место и бабушка Звезда.

Глава 8. Вагон-ресторан

Они еще долго разговаривали, Серп Анатолич показывал шрамы и уже бросил одеваться, не стесняясь бабушку Звезду. Вечером старички сошли, тепло попрощавшись. А на их место ─ не успел проводник еще убрать белье ─ сел новый пассажир ─ довольно толстая и не очень опрятная женщина.

─ Голень Кирилловна, ─ представилась она, хотя Петька даже не спрашивал ее имени. Оказалось, она ничего не слышала про Звездогорск, очень много ела и болтала. Петька знал, что в советской стране встречаются всякие люди, и терпеливо рассказал ей про родной город и вежливо послушал ее рецепты исключительно жирных блюд. К счастью, скоро пришло время ложиться спать. Он немного почитал при свете карманного фонарика и лег спать. Рано его разбудила Голень Кирилловна. Проезжали что-то вроде Ленинграда, но маленькое и в Сибири.

─ Ну, что, комсомолец, пошли в вагон-ресторан, завтракать.

Петька хоть и попутешестоввал на поездах, но на дальние расстояния не ездил давненько и поэтому не помнил толком, что к чему.

─ Вагон-ресторан? ─ переспросил он. ─ Это что еще за новость?

Голень Кирилловна усмехнулась.

─ Ну, ты даешь! Ваш С-ск, конечно, город маленький, но неужели вы там совсем ничего не знаете? Вагон-ресторан! Пошел, поел и свободен, сиди «Трех мушкетеров» читай. А хочешь ─ «Признания Мегрэ». Я вот ─ хочу.

Петька сел на койке и сказал:

─ А где же ваша еда, которую вы с собой взяли?

─ А я вчера все доела.

─ Мне вот мама картошки положила, голубцов, хлеба ржаного, квас, курицы немного и еще побольше, сало, чесно…

─ Ну, хватит, хватит, я сейчас в окно выпаду от твоих разносолов. Зачем все это с собой таскать, когда я могу в вагон-ресторан пойти? Там кофе цикориевый, кубики бульонные, яишенка на воробьиных шкварках! Эхх, вкуснота!

─ Не дело это! Еду можно и с собой взять, а целый вагон зря пропадает!

─ Зачем же тебе нужен он, вагон-то?

─ Да уж зачем-нибудь и нужен, ─ не нашелся сразу Петька.

─ Вот то-то и оно, что нипочем не пригодится твой вагон! Ты давай, ешь свои голубцы, а я пошла. Приятного мне аппетита!

И Голень Кирилловна вышла из купе. Петька крепко задумался. Он взял карандаш, обрывок простыни Голени Кирилловны и стал что-то энергически писать, то и дело откусывая от холодного голубца. Минут через двадцать он вдруг вскрикнул: «Эврика, товарищ Сталин!», докончил голубец и помчался в вагон-ресторан. Голень Кирилловна как раз расплачивалась за завтрак.

─ А, пришел все-таки! Проходи. Садись. Яишенка ─ объедение!

Но Петька вежливо миновал ее и побежал прямиком на кухню, к начальнику вагона-ресторана. Это был очень упитанный мужчина, похожий на деревенский горячий чугунок с пшенной кашей. Петька назвал свое имя, чугунок представился Мельхиором Петровичем.

─ Чем могу, так сказать? ─ спросил Мельхиор Петрович.

─ В том-то и дело, что можете, ─ сбивчиво начал объяснять Петька, ─ я уж сразу к самому главному перейду. Штука в том, что ваш вагон-ресторан надо закрыть.

Мельхиор Петрович не поверил ни ушам, ни глазам, ни прочим органам. Он был вообще человеком недоверчивым. Все-таки директор вагона-ресторана: то кто-нибудь мясо на узловой станции с поезда продаст, то в солянку насуют такого, чего в компот насовать стыдно. Поэтому он переспросил:

─ Чего-чего?

─ Нужно закрыть ваш вагон-ресторан.

Выходило, что органы не врали: малец действительно намекал на уничтожение его детища.

─ Как же так ─ закрыть?

─ А вот так, закрыть и все!

─ А что ж я на его месте открою? Царский лицей?

─ Нет! Надо открыть на его месте партийный вагон!

Мельхиор Петрович достал толстой рукой из толстого кармана очки угрожающей толщины. Да, нет, все верно, обычный советский парень, вроде не жулик: жуликов Мельхиор Петрович повидал на узловых станциях и у кастрюль с солянкой.

─ Партийный вагон?

─ Да, ─ с жаром заговорил Петька, ─ я сейчас пробежался по поезду, и, знаете, сколько беспартийного народу едет! Двадцать шесть человек, две собаки и кот! И Голень Кирилловна вот, что со мной едет, о ней отдельный разговор. Надо закрыть ваш вагон-ресторан и вместо этого, прямо в дороге, принимать людей в партию. Представляете, какой коммунизм начнется! Выехал из дома человек, так, ни уха, ни биточки, говоря вашим языком, а приехал назад уже самый настоящий говяжий язык! В партии состоит, вес имеет, Родине ─ служит!

Мельхиор Петрович попытался возразить.

─ Я все, конечно, понимаю, молодой человек, но и вы меня поймите! Народ же ─ партейный али беспартейный ─ он шибко кушать хочет, особливо в дороге! Вот примем мы его в партию, а он, собака партейная, судака у меня спросит! Что тогда, а?

Но и этот Петька парировал не хуже, чем вратарь Броневиков ─ шайбу соперника.

─ А я на что? Мне мама картошки положила, хлеба, голубцов…

И он перечислил весь свой съедобный список. Мельхиор Петрович еще сопротивлялся:

─ Ты же не всегда со мной ездить будешь. Небось спрыгнешь на своей станции, и больше я тебя ─ кукиш с маслом увижу. Как тогда пассажирское население кормить?

─ Уверяю вас, все с собой что-нибудь везут. А для нашего человека с ближним поделиться ─ только радость. Мчатся, допустим, в купе четверо, а у одного из них при себе ни котлеты, ни варенца. Так что ж ему попутчики колбасы не отсыпят? Да сколько угодно.

Мельхиор Петрович молчал. Петька нанес решающий укол.

─ Вот и посмотрим, Мельхиор Петрович, какой вы начальник этого вагона: настоящий, советский или так, сарделька американская!

Мельхиор Петрович глянул в ясные петькины глаза.

─ Здорово ты меня подловил, Петр. Здорово! Сейчас я тебе докажу, что… А ну, ─ неожиданно крикнул он, ─ хватай солянку!

Они с Петькой взялись за огромную алюминиевую кастрюлю с надписью «Солянка», открыли окно на полную и стали ее раскачивать.

─ Раз, два, взяли… Раз, два, взяли…

Но дело почему-то не шло. Раскачивание производилось невпопад. Тогда Петька предложил:

─ Давайте по-моему!

И начал отсчет:

─ Раз, два, Сталин! Раз, два, Сталин!

Мельхиор Петрович подхватил:

─ Раз, два, Сталин!

Дело пошло: кастрюля улетела в осеннее поле, едва не утянув Мельхиор Петровича. Но он уже не замечал таких мелочей.

─ Хватай ромштексы!

Ромштексы унеслись в заоконную даль. Мельхиор Петрович выкрикивал:

─ Пельмени!

─ Квашеная капуста!

─ Клюквенный морс! Туда его, к белогвардейской бабушке!

Повара и подавальщицы, среди которых было трое беспартейных, следили за ними с неподдельным ужасом. Посетители с криками выбегали из вагона-ресторана…

Через час на вагоне-ресторане появилась надпись: «Партийный вагон». Мельхиор Петрович не захотел ждать станции и, рискуя жизнью, на полном ходу переправил название на нужное. До самого Звездогорска они принимали в партию пассажиров, тут же потянувшихся в новый идейно-правильный вагон. А через три года Петька получил от Мельхиор Петровича письмо, в котором тот писал, что его назначили сперва начальником всего поезда, а после ─ директором целой комиссии по упразднению вагонов-ресторанов и возведению на их месте партийных вагонов. А значит, они тогда приняли единственно верное решение…

Глава 9. Поезд прибывает на станцию

Бывает, предстоит тебе праздничный день, которого ты долго ждал. Ну, например, когда отец тебе новую пилу купил, чтоб сосну валить, или собрание какое-нибудь, где надо отстающего подтянуть. Всю ночь тогда ворочаешься и просыпаешься под утро, не в силах уговорить себя поберечь силы.

Так и с Петькой случилось… В шесть утра он выпроводил Голень Кирилловну из купе, приготовился снова спать ─ и не смог. До Звездогорска оставалось еще двенадцать часов, и он не сомкнул глаз…

Почти все это время, не считая походов за чаем и в партийный вагон, он мечтал. Мечтал о том, что Звездогорск станет особенным городом. Непохожим на все остальные. Да, там будут школы и заборы, булочные и бани, пешеходные дорожки и трамваи. Не будет там воровства и пережитков прошлого, вроде книжек про царя или церковных лавок. Можно будет вывести специальный сорт яблок ─ сталиновку, устроить в центре Звездогорска филиал мавзолея (не со всем Лениным, а только с его частью), открыть университет, где будут изучать исключительно деяния великих коммунистов, запустить в пруды бородатых дзержинских карпов ─ да мало ли чего еще. Каким станет город, как расцветет!

Почетных строителей Звездогорска ─ а Петька будет одним из первых ─ наградят. И вот он будет идти по центру города, там, где еще год назад вьюжили снежные бураны, а начальник милиции будет отдавать ему честь и махать только что испеченным золотым калачом. В трамвайном депо придумают в этот день перевозить только нарядно одетых детей. И назовут этот праздник…

─ Звездогорск, ─ раздался вдруг громкий голос. Петька очнулся.

─ Что?

─ Звездогорск через полчаса.

Вот так размечтался!

Петька стал быстро собирать белье, менять специальную купейную одежду на обычные брюки и гимнастерку, выбросил мусор, поплотнее застегнул чемодан. Еще двадцать девять минут. Нетерпение нарастало. Петька решил, что в тамбуре время пойдет быстрее. По пути он спросил у проводника, сколько еще народу выходит в Звездогорске. Оказалось, что из его вагона только он один. Основная масса должна приехать вечером, ленинградским поездом. Увидев, что у Петьки есть еще минут двадцать, проводник показал ему пару карточных фокусов, спел что-то антибуржуйское.

И наконец ─ Звездогорск. Поезд остановился ровно на две минуты. Петька попрощался с проводником, спустился по решетчатой лесенке и ─ застыл. Не то чтобы он ожидал увидеть готовый город с двумя-тремя недостроенными зданиями, но такого не ожидал точно.

Здесь густо лежал снег. Прямо у конца платформы, которая состояла из трех бетонных плит, стояло низкое дощатое строение. От него к далекому лесу тянулась дорога. И все. Больше в ассортименте у этого пейзажа, кроме снега и неба, ничего не имелось.

Петька с грустью оглянулся на уходящий поезд и пошел к домику. Подойдя, он толкнул дверь. Внутри творилось что-то невообразимое.

Прямо посреди домика, на кирпичах, горел костер, дым уходил в пролом в крыше. Около костра сидел человек в собачьем полушубке и спокойно читал книгу. Вокруг него сидели, греясь, люди. Кто-то из них выпивал, кто-то закусывал, периодически они объединялись, и процесс шел еще упоительнее. Один человек жарил на гармошке какие-то непотребные частушки (Петька услышал строчку «как у Сталина ─ костыль» и скривился), четверо других стояли рядом, пританцовывая и подпевая. Всего было человек пятнадцать, и каждый, кроме сидящего с книгой, производил какое-то действие. Вдруг человек с книгой обратил внимание на вошедшего Петьку. Он захлопнул книгу и вскочил, радостно крича.

─ Так это поезд приехал, а я сижу! А ты, наверное, Косоуров, молодой бригадир. А если это ты, то мне про тебя докладывали, мол, обязан приехать! Если, конечно, это не ты, то ─ милости просим. Заходи, грейся. Водку будешь?

И он вырвал свободной от книги рукой бутылку у выпивающего и протянул Петьке. Петька оторопел.

─ А, да, я начальник станции ─ Поспехаев.

─ Поспехаев ─ людей насмехаев, ─ выкрикнул кто-то. Все засмеялись, хотя шутка была явно не свежая.

─ Ай, да ну их, зубоскалы, ─ рассмеялся и сам Поспехаев.

─ Начальник станции? Я слышал, кассир… ─ начал Петька.

─ Во-во, кассир, ─ крикнул тот же голос, ─ давай, малец, разжалуй его! Я тебе, Поспехаев, сто раз говорил ─ кассир! Нет, заладил, начальник станции, начальник станции.

─ А, ладно, ─ снова засмеялся Поспехаев, который почти все фразы начинал с «А», ─ в общем, будем знакомы.

─ Так это вы «Споемте, комсомольцы» на билеты изводите? ─ спросил Петька, представившись.

─ Я! И читаю, и извожу! Дочитал до того, как комсомольцы в городском саду встретились, а что дальше ─ не знаю! Ты не знаешь?

─ Так это ж самое начало, ─ удивился Петька, ─ третья страница.

─ Все остальное на билеты извел! У кого ни спрашиваю, никто продолжения не знает! А что с них взять?! Рабочий люд.

Петька в армии читал эту книгу четыре раза и вкратце накидал Поспехаеву содержание.

─ А! ─ закричал он. ─ Ура! Значит, все-таки споют! Теперь можно другую книгу смело начинать!

И он достал из укромных складок полушубка «Победа ─ дело советское» Агриппины Солдатовой.

Они сели к костру. Представление, похожее на антракт в буфете, продолжалось.

─ Когда же будет машина? ─ спросил Петька, чуть попривыкнув.

─ А черт ее знает! Вечером! Вот ленинградский придет в половину десятого, может, часам к одиннадцати и машина нагрянет. Ты водку-то будешь?

Петька увидел, что Поспехаев все еще держит в руках початую бутылку. Он взял ее из рук кассира, повернулся и отдал ее хозяину ─ скверно выбритому кудрявому бугаю на две телогрейки.

─ Спасибо, ваше высокоблагородие, ─ оскалился тот, ─ не изволили отведать? Гнушаетесь?

─ Зачем вы так?

─ А вы зачем мою водку не пьете?

─ Я вообще не пью, ─ сказал Петька, ─ и вам не советую. На водке мы Звездогорск не построим.

Поспехаев пробормотал что-то вроде «…товарищи, не ссориться». Но кудрявый уже вскочил. Все вокруг притихли. «Главное ─ ничего не бойся, ─ подумал Петька, ─ Буденный тебе в помощь!»

─ А ты кто ж такой будешь? ─ грозно спросил кудрявый. Ростом он был на голову и шапку выше Петьки.

─ Я ─ новый бригадир, ─ спокойно ответил Петька. Кудрявый захохотал.

─ Бригадир! Вы слышали? Бригадир! Видали мы таких бригадиров!

Кто-то из толпы заменил «видали» на кое-что совсем невозможное. Кудрявый наступал.

─ А ну, Коля, врежь ему! ─ зашумели вокруг. Кудрявый ступил еще ближе, но вдруг посмотрел на Петьку и остановил занесенную, сжатую в кулак руку. Многие потом не верили в произошедшее, хотя видели все своими глазами.

─ Ну! ─ орал кто-то. ─ Давай!

Но кудрявый стоял, не шевелясь. Наступила тишина. Коля тихо опустил руку и отошел. На него набросились приятели.

─ Ну что же ты? Что?

─ Не могу! Не могу! ─ отвечал он, как в лихорадке. ─ Как будто сам Сталин глянул!

Толпа отодвинулась от костра поближе к холодной дощатой стене. Они с опаской смотрели на Петьку.

─ Товарищи, ─ сказал он, ─ я не враг вам. Я действительно бригадир и приехал сюда строить Звездогорск.

Он сел к костру. Поспехаев был восхищен.

─ А это как это ты? А? Что это? Гипноз?

─ Да так, ерунда, ─ засмеялся Петька, ─ пара уроков зрительной гимнастики по методу товарища Тухачевского. И принял из рук Поспехаева пирожок с капустой.

Так и произошла первая Петькина победа на новой звездогорской земле.

Глава 10. Ночь на станции

Все стали ждать ленинградский поезд. Петька вдруг понял, что очень устал, ведь он не спал с шести часов, воображая чудесное будущее, а сейчас было уже почти девять. Наконец, пришел ленинградский. К тому времени кто-то уже спал у костра, обмотавшись телогрейками, кто-то так и остался стоять у стены.

В помещение ввалились еще человек пять: они быстро замерзли и жаловались, что костер горит слабо, хотя он полыхал чуть не до потолка. Одно ожидание сменило другое: теперь нужно было дождаться вечерней машины.

Но примерно через полчаса в здание станции вошел человек и сказал, что машина будет только утром. Тех, кто спал, разбудили неприятной новостью, и спросонья они были очень сердиты, как буржуй, который уронил цилиндр в болото.

─ Замело овражистый участок дороги, машина вязнет, ─ сказал человек.

─ А вы-то сами как сюда добрались? ─ спросил Петька.

─ А я на собаке, мне легко, я нипочем не увязну. А Пехоту за дверью привязал.

Петька вдруг что-то вспомнил.

─ А вы не бабушки Звезды ли сын будете? ─ спросил он.

─ Я ─ он и есть! Младшой! Комдор Правдин! Будем знакомы.

─ Петр. Комдор? Это что такое?

─ Коммунистам ─ дорогу! А вы где же мою матушку видели?

Петька рассказал, как встретил в поезде Серпа Анатолича и бабушку Звезду. Правдин засмеялся и заторопился.

─ Пора мне, ─ сказал он, ─ там у Пехоты в Звездогорске щенок остался. От волка родила. Шибко тоскует по нему. А он ─ вольный зверь, с нами не поехал. В общем, сговорились с Пехотой, что мы туда-обратно. Одна лапа здесь, другая в Звездогорске.

Он попрощался с Петькой, пожал руку Поспехаеву и торопливо выскочил. За дверью раздался требовательный лай, который стал удаляться и в полминуты стих.

Прибывшие на ленинградском поезде заворчали.

─ Хорошо нас встречают здесь, ─ сказал один. ─ Сами заманивают, а потом морозят.

Петька, видя, что Поспехаев слегка растерялся, выпрямился, как маяк.

─ Проходите, товарищи, ближе к огню. Место советского человека ─ у огня.

Почувствовав доброе отношение «ленинградцы» оттаяли. Но тот, который боялся замерзнуть, все бормотал.

─ Я, может, есть хочу. У меня, может, вместо вагона-ресторана какой-то партийный вагон был. А я и так партийный, мне судака нужно, а не второй партбилет.

«Быстро дошла директива», ─ подумал Петька, а вслух сказал:

─ Налетай, товарищи, у меня тут еще осталось кое-что.

И он достал мамины припасы и консервы. Минут через двадцать все были сыты и повеселели. Кто-то развеселился настолько, что вспомнил, что им тут коротать ночь.

─ Места у костра всем не хватит. Померзнем.

Мерзнуть никто не хотел. Петька усиленно думал. Он уже завоевал здесь некий авторитет и утвердить его сейчас было бы совсем здорово.

─ Давайте строить печь! ─ воскликнул он, еще не придумав, из чего.

─ Ага, давайте, а из чего? ─ засмеялись в толпе.

─ А из бетонных плит на станции, ─ сказал Петька, придумав, из чего. Все недовольно зашумели.

─ Парень дело говорит, ─ сказал вдруг кудрявый Коля, ─ не сможем построить, так хоть согреемся. А сможем ─ Поспехаеву печка останется, заживет здесь нормально. Айда!

─ Чем мы резать-то будем эти плиты? ─ не унимались в толпе.

─ Ну, говори, пацан, чем резать-то? ─ сказал Коля. ─ Я и так за тебя вступился.

─ А «бетоновкой»!

─ Чем?

─ Советской ножовкой по бетону, ─ пояснил Петька. ─ Изобретение тульского мастера Гавриила Бетонова ─ ГБ-1!

Несогласных тотчас не осталось. Мужики в нетерпении стряпали себе факелы и окунали их в пылающий костер. Через минуту все уже были на станции.

─ Может, не будем трогать плиты? ─ неуверенно сказал Поспехаев. ─ Как потом пассажиры спрыгивать будут?

─ А мы завтра же сюда еще раз машину пустим, с кирпичами.

─ Ура! ─ закричал Поспехаев, нисколько не удивленный тем, что из кирпичей давно уже можно было сложить ему хоть самую захудалую станцию.

─ Ну, ─ скомандовал Петька, ─ навались!

И сорок рук подсунули сорок замерзших кистей под плиту.

─ Раз! Два! Сталин! ─ скомандовал Петька.

Плита шла туго: она глубоко увязла в снег. У кого-то пошла кровь, весело закапав на белый наст. Оказалось, что это Поспехаев, стоявший рядом, в волнении сильно прикусил палец.

─ За Родину! ─ орал Петька. За Родину плита немного поддалась. Петька кричал уже что придется.

─ Кремлевские куранты!

Плита с хрустом покинула насиженное место. Ее перенесли на полметра вперед. Дальше решено было поднимать ее с одного края и ронять по направлению к зданию станции. На это ушло полчаса. У двери, конечно, оказалось, что в проем плита не проходит. Но Петьку такие мелочи уже не пугали.

─ Разбирай стену! ─ крикнул он.

─ Как это ─ разбирай? ─ заволновался Поспехаев, чуть не откусывая злосчастный палец целиком.

─ Поставим новую, ─ не мелочился Петька. Стену очень быстро разобрали, а плиту ─ внесли внутрь. Еще через час все три плиты лежали у костра. Увидев, что стену начали собирать обратно, Поспехаев успокоился.

─ Ну, что? ─ крикнул Коля. ─ Где твои «бетоновки»?

Кричать уже не было необходимости, но как-то хотелось.

Петька стал доставать из рюкзака «бетоновки». Одну, вторую, третью, пятую, а потом, естественно, ─ четвертую.

─ Вот они, ГБ-1, вот они, родненькие!

Работяги радостно гудели. «Бетоновки» резали плиты, как сабля ─ фашиста. Вскоре плиты превратились в гору аккуратных кирпичиков. Шел второй час ночи.

─ А как же мы их без раствора положим-то? ─ спросил Поспехаев-то. Мечта об уютной печке рассыпалась на глазах. На этот вопрос у Петьки ответа не было. Как же он мог забыть об этом… Уважение грозило обратиться позором.

─ А зачем раствор? ─ вышел из толпы невысокий мужичок. ─ Знаете же, старые здания на яйцах сырых строили. Я ─ печник в восьмом поколении, и в курсе такого. Давай, Петька, сюда сырые яйца, я у тебя в сумке видел.

─ У меня только вареные, ─ с досадой прошептал Петька.

─ А еще и лучше, ─ сказал печник, ─ я ж в восьмом поколении, объясняю же. На чем только не клал печку. Один раз даже на свином фарше, в Угличе. До сих пор печка стоит, хотя дом тот сгорел давно, а фарш приготовился.

И он стал ловко прилаживать один кирпич к другому, скрепляя торцы крутыми яйцами. Мужики выстроились в ряд и медленно подавали ему бетонные кирпичи. Печь они запланировали большую, с лежанкой, поэтому работа продвигалась нескоро. Сильно мешал Поспехаев, который то и дело запрыгивал в середину печки и спрашивал:

─ Ну, все? Можно ложиться?

Работая, все вспотели, разгорячились. Многие сняли телогрейки и полушубки, оставшись в рубахах. Над будущей печкой поплыла песня:

Коль захочет наш советский,
Наш победный человек,
Сложит печь и потом смочит
Звездогорский крепкий снег…

Начало светать. Было уже восемь утра. Высокая убедительная печь возвышалась посреди домика. На печи лежал Поспехаев и победно глядел на окружающих. Печник сработал на совесть, выложив на одной из стенок печи профиль Ленина. Рабочие перенесли старый костер прямо в новенькую печь и подкинули дров. Пламя заполыхало. Поспехаев захохотал и раскрыл книгу.

Петька утер пот со лба и вышел на улицу.

─ Машина, ─ крикнул он, завидев вдалеке темно-зеленый «ЗИЛ». И рухнул, торжествуя, в холодный снег…

Глава 11. Сон на новом месте

Рабочие быстро погрузились в кузов. Там было холодно, но никто не жаловался: совместный труд так сплотил людей, что они замечали вокруг только светлое и теплое. Старый водитель поприветствовал Петьку так, словно знал его много лет:

─ Ну, здравствуй, сынок, наконец-то приехал.

Водитель забрался в кабину, а Петька спросил у Поспехаева, который слегка нехотя слез с новенькой печи, чтобы проводить их:

─ Чего это он, я же его впервые вижу?

─ А! Это старик Самосвалыч. Его на войне как шарахнуло покрышкой по голове, так он со всеми здоровается, как после долгой разлуки, и прощается, как навсегда.

Петька пожал Поспехаеву руку и пожелал не мерзнуть. Тот довольно усмехнулся и зашагал в здание станции. Петька залез в кузов, сидящий в начале человек постучал в окошко, и Самосвалыч поехал.

Сначала ехали довольно резво, а потом заехали в лес, и Самосвалыч сбавил скорость: можно было легко налететь на кабана или даже лося. Пошел редкий, но крупный снег.

─ Еще час ехать, ─ сказал один из «ленинградцев»: молодой парень с типичным советским лицом и в очках.

─ Надо как-то решать эту проблему, ─ откликнулся кто-то, ─ не может же машина каждый день туда-сюда ездить. Нужен какой-то транспорт.

─ Сейчас ничего решать не надо. К лету город должен быть здесь, у станции, а уж в городе будут автобусы, трамваи, так проблема и решится.

─ А что еще известно о Звездогорске? ─ спросил Петька у «ленинградца», который знал время. ─ В ленинградских газетах-то о нем, наверное, побольше пишут.

─ В ленинградских-то, может, и пишут, ─ отозвался «ленинградец», да только мы их не читаем, мы уже в Твери подсели. Знаем только, что сейчас первейшим делом надо больницу достроить. Баня-то есть, а больница недостроена.

─ А причем здесь баня? ─ не понял Петька.

─ Ха, ─ усмехнулся «ленинградец» из Твери, ─ это как раз просто. Отработают люди смену, пойдут в баню, возьмут водки, а потом в снег ─ прррыг! На следующее утро простуда, обморожение, звон в ушах. А лечиться негде: что там в больнице, три врача да три медсестры. Оборудование-то обещают из Томска выписать, а ставить-то его куда? На мороз?

─ Опять эта водка, ─ рассердился Петька, ─ взять бы и запретить ее.

«Ленинградец» посмотрел на Петьку так, как будто хотел ускорить строительство больницы, в особенности ─ психиатрического отделения.

─ Запретить?

─ Ну, не запретить, а подменить чем-нибудь.

─ Чем???

Петька пока не знал чем. В голове его, не знавшей отдыха уже больше суток, роились лишь какие-то детские идеи: мороженым, каруселями или рогатками.

─ Тебя как зовут? ─ спросил «ленинградец», не дождавшись ответа.

─ Петя. Я ─ бригадир одной из бригад.

─ Я тоже бригадир. Вадик Ряхин. Сокращенно: Варя.

И тут Петька уснул. Все завертелось у него перед глазами, и он откинулся назад, опрокинувшись спиной на бортик кузова. Секунд десять ему виделись какие-то кирпичи и лежащие на них люди, а потом наступил черный глубокий сон. Проснулся он в незнакомой пустой комнате. Проснулся и огляделся.

Комната была очень просто обставлена. Шесть кроватей, на одной из которых лежал Петька, обеденный стол у окна, шесть стульев и платяной шкаф размером с мавзолей. «Надеюсь, Владимир Ильич не там», ─ подумал Петька спросонья и устыдился собственных мыслей.

Кровати были неаккуратно заправлены, и, вообще, в комнате наблюдался некий беспорядок. На стульях висели неглаженые брюки и сорочки, на кроватях сушились словно изрешеченные неприятелем носки, везде валялись сигаретные окурки, на столе стояла недопитая бутылка водки, вокруг грудились тарелки с закуской. Было похоже, как будто люди несколько дней праздновали годовщину Октября, а потом вдруг резко встали и поехали на курорт, взяв только чистые хорошие вещи. Зато ─ и это было единственное положительное звено ─ в комнате было жарко натоплено. После поспехаевского сарайчика и холодного кузова это было очень приятно.

Петька поглядел на часы на стене: два. Сколько же он проспал? Как сюда попал? Чья это комната? За дверью раздалось какое-то лязганье. Петька встал и обнаружил, что он до сих пор в той же одежде, в которой сошел с поезда. Ему очень захотелось в баню.

На железной, крашеной белым, спинке кровати Петька обнаружил свою куртку. Он оделся и вышел за дверь. В холодных сенях спал Варя. Во сне он сильно дергал ногой и задевал порожнее ведро, стоявшее тут же у лавки. Звон стоял страшный, как на капиталистической фабрике. Петька взял ведро и поставил его подальше от ноги. Не услышав милого сердцу звона, Варя тотчас проснулся.

─ Где я? ─ спросил Петька.

─ А я? ─ спросил Варя. ─ А, я же у тебя. Ну, силен ты спать. Ты как в машине выключился, так до самого дома и проспал. И потом еще. Старик Самосвалыч уж так рыдал, когда тебя переносили. А я тебя сгрузил, побежал в отдел кадров, показался, про тебя рассказал, посмотрел, что где, и к тебе побежал. А то, думаю, проснешься, уедешь еще обратно. Да вот и сам задремал.

─ Не уеду, ─ заверил Петька и спросил, ─ что же мне теперь делать? Где моя бригада?

─ Бригада твоя только в шесть рабочий день закончит. Пока доберутся, часов семь будет. Тебе нужно в отдел кадров ─ трудовую отдать. Есть у тебя трудовая, или это первая работа?

─ Не первая, я уж и директором комбината у себя был, и…

─ Ладно, ─ перебил Варя, ─ тем лучше. Отдашь трудовую. Потом поешь. Ты же небось есть хочешь.

Петька вдруг понял, что съел бы зажаренного Деникина, а если с горчицей, то можно бы и сырого.

─ Очень хочу, только у меня мамины припасы все кончились.

─ В отделе кадров получишь рулоны на питание…

─ Талоны?

─ Нет, именно рулоны. Тут простой рабочий народ, не до изысков. Бумагу опять же берегут, на всех талонов не напечатаешься, тем более люди еще будут прибывать. Вот в отделе кадров тебе дают рулон туалетной бумаги, на нем подряд написано: завтрак, обед, ужин, завтрак, обед и так далее. Пришел, например, с «завтраком», показал в столовой, съел завтрак, а бумажку, ну, сам понимаешь… Использовал.

Петька подивился находчивости и спросил:

─ А если не хватит? «Завтрак»-то коротенькое слово, я уж об «обеде» с «ужином» не говорю. Вот «коллективизацией» или «продразверсткой» еще можно обойтись…

Варя рассмеялся.

─ Во-первых, пишут крупными высокими буквами, так что и «обеда» должно хватить, а во-вторых, ты же не после каждой еды будешь бегать. Будешь копить. «Завтрака» и «обеда» тебе точно хватит. Смотри, какой рулонище.

И он достал из-за пазухи огромный рулон бумаги, похожий на катушку подрывника.

─ На месяц! ─ веско сказал Варя. ─ Но мы же с тобой теперь друзья.

─ Друзья.

─ Если что, я тебе всегда с этим помогу.

И он потряс рулоном на питание.

─ Спасибо, ─ сказал Петька, ─ мне бы еще помыться.

─ С этим проблем не возникает. Баня начинает работать в пять и до десяти вечера. В субботу и воскресенье ─ весь день. Парься и мойся, сколько влезет.

Петька снова покосился на питательный рулон.

─ Вроде бы все понятно, ─ сказал он.

─ Ты больше есть хочешь или в отдел кадров? ─ спросил Варя.

─ В отдел кадров, ─ соврал Петька.

─ Ладно, тогда быстро зайдем туда ─ там никого нет, вся наша машина уже «орулонилась» ─ и пойдем в столовую. Ну, а потом посмотрим городок.

Варя спрятал рулон обратно, споткнулся о ведро, и друзья вышли на улицу. Светило яркое солнце, обещающее скорую зиму.

Глава 12. Какой чудесный день

Варя и Петька весело шагали по улице. Все Петьке казалось необыкновенным.

Широкая улица с одинаковыми низенькими домиками по обеим сторонам вела их к административному зданию, которое служило и почтой, и отделом кадров, и бухгалтерией, и магазином. Всего в Звездогорске было три кирпичных здания: больница, баня и это. Остальные постройки были одинаковыми, как будто даже типовыми, домами.

─ Так и есть, ─ сказал Варя, который за несколько часов узнал почти все о Звездогорске. ─ Эти дома делают в Новосибирске, а потом везут железнодорожными составами сюда. Как-то из Новосибирска ехала партия рабочих, так они прямо у себя на станции сели в два дома и за дорогу обжились. Приехали: уют, печь натоплена и даже белье в тазике замочено. Красота!

Они дошли совсем быстро, минут за десять.

Первый этаж здания занимали почта и большой магазин с разными отделами. Петька сразу же позвонил домой и сообщил все, что с ним произошло. От маминого голоса стало ему еще веселее.

Затем они с Варей поднялись на второй этаж и пошли в отдел кадров. Очереди действительно не было. Петька постучал.

─ Войдите, ─ раздался женский голос. Петька удивленно посмотрел на Варю. Женщина?

─ Их здесь немного, ─ прошептал Варя, ─ штук восемь всего на весь Звездогорск.

─ Вы там шутите со мной? ─ голос стал еще требовательнее. Варя, видя нерешительность Петьки, вошел первым, за ним вошел и Петька. За стойкой, отгораживающей крохотное приемное пространство от гор рулонов туалетной бумаги, сидела молодая женщина. Волосы ее были заколоты в пучок карандашом. Другим она писала на рулоне, лежащем перед ней: «Завтрак», «Обед» и «Ужин».

─ Ряхин? ─ удивилась женщина. ─ Ты же уже получил свой рулон. Неужели месяц уже пролетел?

─ Нет, я друга привел.

─ А, молодой коммунист. Ну, иди сюда. Давай свою трудовую.

Петьке не понравилось, что незнакомый человек, тем более женщина, ему тыкает. Но он послушно отдал ей трудовую книжку.

─ Горилловна, лови, ─ крикнула женщина и швырнула книжку за эверест рулонов. Раздался шлепок.

─ Поймала, Макаковна, ─ отозвался второй женский голос. Очевидно, это была Горилловна. Дальше она крикнула:

─ Выдай ему рулон и предупреди, чтоб раньше, чем через месяц, не являлся.

─ Да знаю, знаю.

И она шлепнула на стойку увесистый рулон.

─ А моя трудовая… ─ начал было Петька.

─ Не беспокойся, коммунист, не пропадет. А хочешь ─ заходи вечером, когда у нас смена кончится. Портвейна в магазине возьми и приходи. Мы тебя с Горилловной приголубим! Только этого не приводи, ─ Макаковна кивнула на Варю, ─ больно уж он невыдающийся. Как Троцкий во время поноса.

Варя разобиделся.

─ Я пойду в универмаг, спичек куплю. Там тебя и подожду, ─ сказал он и вышел.

─ Ушел? ─ крикнула Горилловна из-за рулонов.

─ Ушел.

─ Ушел, ушел, ушел, ─ заголосила Горилловна на разные лады. Петька тоже вышел.

─ Что это за девицы? ─ спросил он Варю, который, конечно, не пошел ни в какой магазин, а стоял тут у двери, насупившись.

─ Тут, Петя, люди такие… В общем, это бывшие заключенные.

─ Полит? ─ почему-то спросил Петька. Они вышли на улицу и пошли к столовой.

─ Да какое там полит! Обычные. В общем, я узнал: если тут у девушки или женщины кличка есть, значит ─ того, сидевшая. А если обычное имя, то просто приехала работать.

─ А это что же у них ─ клички?

Варя посмотрел на Петьку удивленно:

─ А ты думаешь ─ отчества? Как их отцов, по-твоему, тогда зовут? Конечно, они Гавриловна и Макаровна, но вот так вот удаль, что ли, свою показывают, выставляются нарочно. Мол, ты Петька, а я, смотри-ка, Горилловна.

Петька вдруг засмеялся.

─ Смешно вообще-то, ─ сказал он.

─ Ну, вообще, да, ─ не отказался Варя.

─ Все с ног на голову перевернуто, тут, пожалуй, другим человеком станешь, ─ сказал Петька.

─ А у тебя бы какое отчество было по их классификации? ─ спросил вдруг Варя.

Петька не мог вспомнить ни одного животного, которое подходило бы к его случаю. Не мог и Варя.

─ И я не могу, ─ сказал Варя.

─ Тебе Вари мало? ─ рассмеялся Петька. Они подошли к столовой.

Это было очень длинное бревенчатое здание, рассчитанное на одновременный прием пищи примерно сотней человек. У одной стены тянулась бесконечная вереница столов на шестерых (как раз по размеру бригады), а на другой висели простые деревянные вешалки, чтобы повесить телогрейку или шапку. Народу почти не было: время обеда прошло час назад. В самом конце стены находился небольшой раздаточный прилавок. За ним стояли две женщины: одна у невероятных размеров кастрюли с горячим, а вторая ─ около кастрюль и сковородок со вторым. Дальше шли стаканы с компотом и чаем и старый трехногий старик, который оказался обычным стариком с костылем. Костыль был тоже обут в сапог, поэтому Петьке поначалу померещилось не пойми что. Старик принимал обрывки рулонной бумаги и накалывал их на штырек, соответствующий приему пищи.

─ Бери поднос, ─ сказал Варя, ─ я-то уже обедал.

Здесь, в столовой, Петька второй раз за полчаса столкнулся с повышенным женским вниманием.

─ Здравствуйте, ─ поздоровался он. Женщина прыснула.

─ Смотри, Лидок, ─ толкнула она подругу, ─ коммунист сегодня вежливый пошел. То Троцкий с нами поздоровался (она кивнула на Варю), то теперь этот, симпатичный.

─ Не говори, Галюш. Так, глядишь, доживем, когда они усы о занавески перестанут вытирать!

И они обе захохотали. После Лидок выдала Петьке железную миску с рассольником, а Галюша ─ две горячие котлеты и гречневой каши. Из компота и чая Петька выбрал чай, взял два куска черного хлеба и оторвал старику на костыле кусок рулона с «Обедом».

─ Ох, как вкусно, ─ сказал Петька, попробовав рассольник. ─ Как же я проголодался. Первого два дня не видел. Хоть посмотрю.

И он принялся запускать ложку по нехитрому маршруту из пункта «Миска» в пункт «Рот». Слегка утих он только на второй котлете и на исходе каши. Второе тоже было исключительно вкусным.

─ Получается, они не сидели? ─ спросил он с набитым ртом.

─ Кто? Эти? Да еще как сидели. Лидок и Галюша ─ это же клички! А как их зовут никто и не знает.

─ Как же так? На стройку такого важного для страны объекта вот так запросто пускают заключенных.

─ А что же заключенный ─ не человек? Ему ведь и исправляться надо! А где ему исправляться, если не на стройках коммунизма?

Петька с опаской посмотрел на Варю. Обычно такое говорил он сам. А что если… «Ну, нет, ─ подумал Петька, ─ так сразу дружба не получается, нужно вместе многое пройти. Еще надо узнать, как он к Сталину относится. Вдруг потешается».

Он вгляделся в простое варино лицо и приступил к чаю. Даже чай показался ему необычным: крепким, сладким и с лимоном, которого, конечно, в стакане не было. К концу обеда он совсем повеселел и уже не обратил внимание на новую лавину хохота, сошедшую с Галюши и Лидка, когда он отнес поднос к специальному окошку, а им сказал:

─ Спасибо.

─ Так, ─ сказал Варя, когда они, забрав проколотый кусок рулона, вышли на улицу, ─ смотри. Сейчас почти четыре, иди домой, дожидайся свою бригаду. Вечером сходи с ними поужинай. Завтра утром, после завтрака, мы с тобой должны показаться начальнику всего строительного управления Захар Затонычу. Он нам расскажет, что делать.

Неожиданно Петька обнял Варю.

─ Ты чего? По жене соскучился? ─ добродушно спросил тот.

─ Нет у меня жены.

─ А у меня есть. Лариса, ─ мечтательно сказал Варя. «И у этого жена! Да что ж такое!» ─ подумал Петька.

─ Просто… в благодарность обнял, ─ пояснил он. ─ До завтра.

─ До завтра!

Сумерки уже укутывали улицу, а Петька шел домой. Он думал: «Какой же хороший день получился. Пусть они все сидели, но искупления трудом ведь никто не отменял, прав Варя. А какие горячие и ценные котлеты они готовят. Прошлое ─ оно на то и прошлое, чтоб его не помнить. А уж будущее их я устрою! Сейчас и с бригадой своей познакомлюсь, наверняка замечательные ребята. Достроим больницу и…»

Он добрался до дома, открыл дверь (на ключ дома тут не запирали) и вошел в комнату. Тут по-прежнему было тепло. Петька снял сапоги, поставил их у двери и уселся на свою кровать. И через минуту почувствовал, что сейчас уснет.

Глава 13. Бригада за номером 10

Проснулся он от жуткого грохота: как будто дверь слетела с петель и вместе со стеной обрушилась на пол. Грозный шум пяти пар сапог наполнил комнату. Пятеро огромных мужчин вошли в комнату.

─ Первый!

─ Второй!

─ Третий!

─ Четвертый!

─ Пятый! Расчет окончен!

И они весело и громко засмеялись. Петьку они пока не видели. Один из них сказал:

─ Ну, что, переодеваем рубахи и идем питаться!

Они скинули грубые рабочие свитера и большие суконные рубахи. Тут-то они и заметили Петьку.

─ Смотрите, ─ сказал один, ─ кто-то спал на своей кровати и не сдвинул ее с места.

Все пятеро снова засмеялись. Тот, что был пониже и покоренастее остальных, спросил:

─ Мальчик, ты чей? Ты знаешь, что ближайший пионерлагерь в тысяче километров отсюда?

Опять хохот. Петька встал с кровати. Он был на голову ниже самого маленького из них.

─ Я ─ ваш новый бригадир, ─ сказал он.

─ Да мы еще старого не доели!

Смех.

─ Я приехал из С-ска, ─ продолжил Петька и добавил совсем уж неуверенно, ─ поработаем, товарищи?

«Товарищи» разразились смехом. Это была их основная реакция на любое событие или слово. Петька стоял, не зная, что и сказать.

─ А ты как сюда попал, малыш? ─ спросили его. Петька ответил правду, которую, конечно, не стоило отвечать теперь:

─ Меня Варя принес, пока я спал.

На этот раз смеялись минут пять. Главный бугай повязал рубаху на голову, наподобие платка, и с минуту таскал на руках самого маленького. Очевидно, это была сценка «Варя принес Петьку».

─ Значит, ты сюда со своей бабой сразу приехал? Молодец, со вкусом подготовился!

─ Варя ─ это Вадик Ряхин, бригадир седьмой бригады.

─ Переведусь, пожалуй, в седьмую, никогда еще под Варей не работал!

Смех.

─ Значит, слушай меня, бригадир лилипутов. Мы сейчас добрые… мы же добрые сейчас?

─ Добрые, добрые!

─ Потому что у нас ужин на носу. Так что мы сейчас выйдем, а когда вернемся, чтобы ни тебя, ни твоих манаток тут не было. Если самому сложно, попроси Варю, он тебе поможет вещи вынести, я так понял, он мастак всякое барахло таскать.

Хохот.

Это было совсем не по-советски. Петька в ужасе сел на кровать. Он и представить не мог, что советский человек может выгнать советского же человека на мороз, вечером, в незнакомом городе, которого еще толком нет на карте. Так поступали фашисты или похожие на них люди.

Пока Петька сокрушенно молчал, полураскрыв рот, его бригада собралась и вышла. Какое-то время он еще сидел и думал, а потом вспомнил, что они договорились встретиться с Варей. Он оделся и побежал в столовую: шел уже восьмой час.

Теперь в столовой было очень людно. Галюша с Лидком едва успевали махать половником и вилкой. Печальный, Петька встал в очередь. Тут к нему подскочил Варя.

─ Кричу-кричу тебе, а ты и голову не повернешь. Как будто буржуйским обухом по ней получил!

─ А, привет, ─ рассеянно поздоровался Петька.

─ Ну, как, познакомился со своей бригадой?

─ Познакомился.

─ Я тоже! Замечательные оказались ребята. Коммунисты хоть куда. Вон сидят.

И он помахал пятерке рабочих за столиком неподалеку.

─ А твои где?

Петька обследовал взглядом столовую. Его «замечательные ребята» сидели далеко.

─ Что-то нет их, ─ наврал он.

─ Может, в магазин пошли, мои тоже сперва за водкой зашли.

─ И ты им позволил?

─ А что такого? У нас с первой встречи ─ полное доверие! Выпили по сто граммов, запили еще сотенкой и ─ на ужин.

─ Здорово, ─ с завистью сказал Петька.

─ Ладно, бери ужин и садись к нам, а я пойду тебе свободный стул поищу.

Варя ушел, а Петька стоял и думал над его словами. «Полное доверие… с первой встречи… замечательные ребята… полное доверие… полное… коммунисты хоть куда».

─ Полное доверие, ─ внятно сказал он.

─ Коммунист, ты чего? Сдурел? Я спрашиваю, тебе пюре или перловку? ─ Лидок казалась уставшей и серьезной.

─ Перловку, перловку. Спасибо.

─ То-то же. Узнаю коммуниста!

На этот раз Петька выбрал компот и пошел к Варе и его бригаде. Они все поздоровались с Петькой за руку, а один даже придвинул Петьке стул. Петька стал есть. Еда снова была вкусная, но на этот раз не приносила никакого удовольствия. Чудесный день заканчивался просто сокрушительно плохо.

─ Что-то ты Петька сам не свой, ─ сказал Варя. И вновь его бригада проявила себя с лучшей стороны. Красивый седой мужчина, сидевший по правую петькину руку, сказал:

─ Вам, наверное, нужно поговорить о бригадирских делах. Мы домой пойдем. Вы не задерживайтесь, завтра большой рабочий день. Шифер должны подвезти.

─ Скоро приду, Гранит Понкратыч, ─ сказал Варя, а когда рабочие, попрощавшись, ушли, повернулся к Петьке, ─ вот же люди! Гранит Понкратыч мне в отцы и матери годится, а узнал, что я новый бригадир, и даже заплакал. Рыдал до ужина, еле успокоили.

─ Повезло же тебе, ─ сказал Петька.

─ Ну, а твои? Твои разве не такие?

В это время петькина бригада, отужинав, проходила мимо их стола. Один из них, заметив Петьку, сказал:

─ О, наш бригадир со своей барышней ужинает! Смотри, муравей, чтоб мы тебя дома не застали, когда придем.

Они, хохоча, ушли. Петька с горечью посмотрел на Варю и все ему рассказал.

─ Ого, ─ присвистнул Варя и отпил петькиного компота. ─ Что же теперь делать?

Петька бросил ужинать.

─ Не знаю, ─ с грустью сказал он.

─ Придумал! Живи в нашей избе. А Гранит Понкратычу на полу постелим.

─ Нет, Варя, не дело это. Бегством я их никогда не перевоспитаю.

─ Ну, а чем перевоспитаешь?

─ Не знаю, ─ повторил Петька, ─ не знаю. Вот сейчас пойду и подумаю.

─ Может, помочь тебе?

─ Нет, я сам должен. Только сам.

Он отнес недоеденный ужин к окошку приема, попрощался с Варей, которому оставил компот, и побрел в сторону дома.

Шел снег, и за Петькой почти не оставалось следов. Петька дошел до конца улицы, а потом отсчитал двенадцатый дом с конца. Он узнал его и без этого, но ему нужно было пройтись. Он все еще не знал, что сказать своим сожителям.

У крыльца он остановился и задумался. В окне горел свет и слышались выкрики: в доме то ли играли в домино, то ли составляли план осады соседнего города. Постоянно слышался крик:

─ Ну! Поел вареничков?!

Петька сел на крыльцо. Скоро стало очень холодно. Было уже, наверное, часов девять. Еще чуть-чуть, и он подхватит ангину. А, будь что будет. Он встал и сильно постучал в дверь ногой. Крики смолкли. Петька постучал снова, еще сильнее. Дверь открылась. Один из его бригады высунулся на улицу.

─ А, это ты. Я же сказал тебе не появляться. Ты не только маленький, но еще и плохо слышишь?

И он с силой захлопнул дверь. С козырька над крыльцом упала полоска снега. Петька заколотил снова. На этот раз он заговорил первым:

─ Я отсюда никуда не уйду. Это мое место, такое же, как и ваше. Именем Сталина!

─ Да мне на твоего Сталина… ─ глагол прозвучал как раскат грома, ─ у меня один вождь!

─ Кто же?

─ Рубль!

Петька хотел сказать «именем рубля», но понял, что даже ночью в минус двадцать это глуповато. Из недр дома раздался голос:

─ Витя, кто там?

─ Утренний лилипут.

─ Да впусти ты его, пусть в сенях спит. Мне такие фишки пришли, я сейчас вас всех на попа поставлю!

Петька вошел в сени, дверь комнаты перед ним захлопнулась. Игра продолжилась, крики возобновились. В сенях было теплее, но о том, чтобы снять верхнюю одежду, нечего было и рассчитывать. И как здесь спал Варя? К тому же свет здесь не горел.

Несмотря на все неудобства Петька сиял. Если бы лицо могло излучать свет, его бы сейчас было достаточно, чтобы осветить сени. Петька заметил на подоконнике коробок спичек. Он зажег одну. Какая узенькая лавка. Если бывают полутора- и односпальные кровати, то эта была явно полуспальная. Разместиться на ней можно было только боком. Петька вспомнил фотографии из параграфа про раскулачиание школьного учебника по истории. На них были запечатлены исхудавшие кулаки, отдавшие своих буренок в колхоз. В своем теперешнем положении Петька им немного завидовал.

Вдруг он вспомнил, что в комнате-то имеется печка, а значит она стоит своим глиняным боком к этой стене. Петька приложил к стене ладонь и шагнул правее, потом еще правее. Тепло! В этом углу чуть теплее. Он передвинул лавку и лег спиной к стене. Голову он положил на рулон.

Что за день выбросила ему его коммунистическая судьба. Утреннее рукопожатие с Поспехаевым казалось ему теперь делом прошлогодним. Завтра нужно будет позавтракать, отправиться к Захар Затонычу и наконец-то начать работать.

Уснуть Петьке не удавалось еще много часов. Сожители его бегали на двор каждые полчаса. Петьку они при этом совершенно не замечали. Игра длилась часов до двух ночи. Когда они отдыхали, было непонятно. Наконец последний из них вернулся и закрыл дверь. Все успокоилось, и можно было спать.

Глава 14. Разговор с Захар Затонычем

Не выспался Петька ужасно. Когда ему удалось заснуть, его начали мучить жутковатые сновидения. То ему снилось, что у Сталина есть двойник, который, вместо того чтобы управлять страной, ходит на танцы и весьма неплохо танцует. То снилось, что во главе Союза писателей встал Чуковский, что повлекло серьезное изменение названий всех коммунистически верных книг. Так, «Апрельские тезисы» превратились в «Болтовню лисичек», а «Крестьянская война в Германии» Энгельса вообще стала каким-то «Пеликанищем». Петька встал разбитый и ни на что не годный.

Умывшись на улице снегом, он поспешил на завтрак. Его «коллеги» уже ушли. Ах, как же хотелось ему сбросить с «коллег» эти противные кавычки, но пока он ничего с ними поделать не мог.

Будто золотая звезда на красном советском флаге выделялись на петькином фоне отношения Вари со своей бригадой. На завтраке они вновь сидели все вместе, были умыты, отлично выбриты и свежепричесаны. Гранит Понкратыч даже продел в петлицу алую бумажную гвоздичку. Не человек, а гармонь, бери и играй на нем!

Петька взял завтрак и без аппетита подсел к Варе.

─ Доброе утро! ─ поздоровались с ним все.

─ Доброе, ─ буркнул Петька, стараясь улыбнуться.

─ Сегодня у нас с тобой важный день, ─ сказал Варя, ─ ешь плотнее, неизвестно, пообедаем ли. Сейчас к Захар Затонычу, потом пойдем шифер принимать. Больницу посмотрим: сколько там еще работы, ууу…

─ Шифер-то уже через полчаса подвезут, ─ вмешался Гранит Понкратыч, ─ не успеете вы. Самосвалыч уже в дороге.

─ Эх, черт! ─ досадливо воскликнул Варя. Он достал маленькую записную книжечку и что-то в ней зачеркнул.

─ Что это? ─ спросил Петька.

─ Мои личные пятидневки. Записываю, что нужно сделать, а потом смотрю, удалось ли. Вот уже первые неудачи пошли. Вечером выговор себе сделаю!

─ Погоди еще, может, нагоним и что-нибудь другое важное выполним.

─ Здорово, тогда и выговора удастся избежать!

Рабочие, как и вчера, ушли раньше обычного.

─ Ну, как твои? ─ спросил Варя.

─ Ох, всю ночь в сенях проспал. Не пустили.

─ Да это же не дело, Петя! Не может так советский человек себя вести! Сейчас же расскажу об этом Захар Затонычу: пусть тебе либо бригаду другую дадут, либо в сени газовое отопление проведут. Что-то надо делать!

─ Что-то надо. Но что ─ я пока и сам не знаю. Одно точно понимаю: так мы ничего не добьемся. К каждому советскому человеку свой ключик есть, и я его найду.

─ Тут придется пять ключиков искать. Не тяжела ли связка?

─ Знаешь, как Буденный в своих дневниках писал? «Коротким путем пойдешь, мало интересного увидишь». Он, правда, это писал про путь от кровати до серванта с наливкой, но аналогия имеется.

─ Терпеливый ты человек, Петька. Давно б уж надо их со стройки выгнать да новых набрать. А ты все возишься. Второй день уж пошел.

В главном управлении их уже ждали. Кабинет Захар Затоныча был небольшой, даже скромный. Темно-зеленые стены, карта Звездогорска, шкаф, стул и стол с лампой ─ вот и все убранство. Петьке, которому в кабинетах строгих, но справедливых начальников всегда становилось лучше, стало получше. Сам Захар Затоныч был под стать помещению: подтянутый, в недорогом, но выглаженном костюме, аккуратный и как-то по-доброму морщинистый. Он протянул молодым бригадирам сухую ладонь примерно того же возраста, что и был сам.

─ Ну, как устроились? ─ спросил он.

─ Хорошо, спасибо.

─ О, вы и «спасибо» знаете, молодцы!

Петька второй раз за два дня удивился.

─ Народ тут очень простой, ─ подметив его удивление, сказал Захар Затоныч, ─ культуры не хватает.

─ Так надо дать им кульутры, ─ вскочил Варя, ─ клуб построить, фильмы крутить. «Приподнятая целина», «Тихий сон».

─ Библиотеку лучше, ─ высказался Петька, ─ да и проще это сейчас.

Захар Затоныч пригладил усы.

─ Молодец, Петя! ─ сказал он. ─ Про библиотеку обязательно подумаем. А за книгами можно хоть в Новосибирск съездить. Я казенные деньги не ворую, так что на все хватит.

Петя с Варей улыбнулись: не ворует. Захар Затоныч нравился им все больше.

─ Тебе, Петр, я знаю, досталась десятая бригада. Как они тебе?

─ Положительные.

─ А кто ж тебя в сенях оставил спать? Не эти ли «положительные»?

Петька был ошеломлен. Откуда Захар Затоныч мог знать?

─ Извини, Петька, ─ сказал вдруг Варя, ─ это я Гранит Понкратыча вперед послал, чтобы и самому не рассказывать, но чтоб Захар Затоныч все-таки узнал.

Петька насупился.

─ Ни к чему это. Я сам хотел победить… я сам…

─ А ты сам и победишь! Думаешь, мы тебе помогать станем? Нет уж!

Петька воссиял: и как Захар Затоныч так ловко рассекретил его, Петькин, неуступчивый коммунистический характер. Какой же он чудесный начальник.

─ Ладно, орлята, о личных делах потом. Сейчас о Звездогорске.

Он взял указку и подошел к карте. Варя достал записную книжку, Петька положился на память.

─ Вот наш красавец Звездогорск. К концу следующего лета это должен быть город на пятьдесят тысяч жителей. Дальше ─ мы оставим своих людей, технологии, наработки, так чтобы еще через два года здесь могло проживать триста тысяч советских таежных граждан. Как вы думаете, сколько человек может проживать в Звездогорске уже сегодня?

─ Пять тысяч.

─ Пятнадцать тысяч.

─ Один! Один Захар Затоныч! Я в свое время пожил в тайге, не пропаду и здесь! А вот современный советский человек пропадет. Смотрите сами, орлята: больница недостроена, Дома советов нет, кинотеатра нет, баня одна, магазин один. Захочет, скажем, советская женщина себе колготы приобрести утепленные ─ и куда ей идти? К волкам в тайгу? Маловероятно. Тем более, сейчас такой волк пошел, он колготы не отдаст. Ему самому холодно!

Петька с Варей засмеялись, а Варя даже быстро набросал в записной книжке волка в колготах. Захар Затоныч продолжал:

─ Сегодня у нас первейшее занятие ─ достроить больницу. Народ часто простужается, травится какими-то лесными ягодами, надрывается на стройке. Доверить строительство больницы абы кому мы не можем, тут лучшие должны постараться. Как и с Домом советов. После ─ проще будет: там жилые дома, бани, кинотеатр. Жилые дома будем штамповать по мере вырубки леса: этим, кстати, помимо других, занимается, Петя, и твоя десятая бригада.

─ Сколько же всего домов нам нужно построить? Мои родители, например, в С-ске, живут в двухэтажке. Там один подъезд. На этаже четыре квартиры. В доме живет тридцать восемь человек. Ну, тридцать семь: я сейчас здесь, как видите. Если мы станем строить такие дома…

─ Прости, Петя, перебью тебя. Мы станем строить пятиэтажные дома.

─ Пятиэтажные? ─ изумился Петька. Он поставил ладони одну над другой, как бы рисуя в воздухе этаж. Затем он четыре раза перенес обе ладони вверх. Получалась немыслимая высота.

─ Да, именно. К августу их должно появиться сто.

Варя с Петькой переглянулись.

─ Понимаю ваше удивление. Я тоже, когда услышал эту цифру, присел вот на этот стул. Думаю, ну, нет, Захар Затоныча так просто не проведешь. Так оказалось-то что?

─ Что?

─ Советский инженер Глеб Молотов (не пугайся, Петя, просто однофамилец) изобрел Систему ускоренного конструирования (сокращенно СУК). Она позволяет выстроить один дом за два-три дня. Таким образом, если мы начнем в январе, то к августу получим искомые сто домов. Будем, так сказать, строить СУК, на который и сядем!

─ А в чем состоит СУК?

Захар Затоныч открыл ящик стола и развернул перед Петькой и Варей большую поэтапную схему.

─ В специально подготовленный размягченный теплом грунт вбиваются сваи. Они вбиваются уже в форме будущих квартир. Дальше вступает в дело подъемный кран. Он подводит к готовой конструкции бетонные плиты. Они пронумерованы, и их нужно просто опустить на соответствующие места. Такой вроде конструктор. Дальше ─ видите, участки свай все еще торчат сверху ─ плиты кладутся плашмя. Это и есть крыша. Когда готов первый этаж, маляры, электромонтеры, штукатуры принимаются за свою работу. Так что, когда рабочие кладут крышу, этажи с первого по четвертый уже готовы принимать жильцов. А сваи, сваи ─ вмерзли в грунт, и никуда наш домик уже не денется.

Петька недоверчиво смотрел на схему.

─ Больно просто все получается, ─ сказал он, ─ так в жизни не бывает. Поговорить бы с этим Молотовым.

─ А вот и поговоришь! В декабре он будет здесь лично!

Разговор подошел к концу, и Варя с Петькой засобирались на строительство больницы. Они пожали Захар Затонычу руку, и Варя открыл дверь.

─ Петя, ─ окликнул Захар Затоныч, ─ задержись на минутку.

Варя вышел, а Петька спросил:

─ Да, Захар Затоныч, что вы хотели.

─ Я вижу, ты хороший парень, честный, ─ ответил Захар Затоныч, ─ не хочу, чтоб ты со своей десятой бригадой в лужу сел. Не перебивай. Они ребята такие. Сказали, что лес валить идут, а сами в магазин ─ и выпивают где-нибудь под сосной целый день. Не платить я им не могу: еще чего доброго восстание поднимут, с них станется. Не хочу, чтоб ты в сенях жил и прочие лишения терпел.

─ Я, Захар Затоныч, лишений не боюсь: советский человек все-таки. Но и отступить не могу, я же не немец. Хочу сам достичь, перевоспитать, побороть.

─ Глаголы хорошие, спору нет, но больно уж крутая бригада тебе досталась. Как там у Дениса Отвагина:

Он не всякого товарища послушал…

─ Но пред взором коммуниста отступил, ─ закончил Петька. ─ Это одно из моих любимых, и финал у него, как видите, хороший.

─ Ну, пусть и в нашем «стихотворении» будет хороший финал, ─ задумчиво промолвил Захар Затоныч. ─ Я немного про них знаю, но… Все они из одного города. Все как один ─ были неудачно женаты и сбежали от своих жен сюда, на строительство. Не представляю, чем тебе это поможет.

─ Спасибо, Захар Затоныч. Пойду я, Варя дожидается. А бригаду свою я обязательно одолею! Это вам мое советское обещание.

И Петька вышел в коридор, к Варе.

Глава 15. Первое время

Месяц пробежал незаметно.

С каждой неделей термометр показывал все более холодную погоду. Больница потихоньку росла. Хотя точнее было бы сказать ─ обрастала. Свои очертания она приобрела уже давно, а вот стены и внутреннюю красоту только обретала. Порой Петька ходил по заледеневшим серым коридорам и смотрел на будущие палаты. Какими же новенькими они окажутся через два месяца. Через два месяца они должны были сдать больницу руководству, то есть ─ Захар Затонычу.

Тайга потихоньку отступала под натиском коммунизма. Ежедневно вековые сосны десятками валились на крепкий сибирский снег. Валились беспомощно, как советский колосок под ножом богатого кулака. Рабочие уже расчистили площадку, которой хватило бы, чтобы поставить четыре дома. Поэтому с особым нетерпением ждали инженера Молотова с его сваями и опытом.

Тем временем ставили новые и новые избы для прибывающего подкрепления. Петька придумал дать побольше объявлений о стройке Звездогорска в газеты всего Советского Союза, все они вышли почти одновременно, и со дня на день ждали большое пополнение.

Петька писал домой и друзьям по нескольку писем в день. Каждое утро начинал он с письма, каждый вечер заканчивал им же. Если удавалось, писал небольшое письмецо с обеда. Особых новостей оттуда не было, в этом вопросе в основном рассчитывали на Петьку. Папе за Петьку дали премию: именную удочку, с которой он чуть не ежедневно пропадал на Чапаевке. Мама писала, что рыбы насушили на две зимы вперед, едят только уху и заливного пескаря с вареной картошкой, а дворовые кошки уже воротят нос от папиных голавлей.

Из Ленинграда за все это время дошло только одно письмо, да и в нем ничего такого. Борька мирно жил с Мотоциклидой. В письме лежала еще фотокарточка: Борька стоял на улице и махал Петьке рукой. Было видно, что за несколько месяцев семейного проживания он уплотнился и окоровел. «Тебя бы к нам в Звездогорск, скинул бы ты свои отложения», ─ дружески думал Петька, разглядывая карточку перед сном.

Сеня же не прислал даже фото и вообще отделался телеграммой.

Весь месяц Петька так и провел в сенях. Он наотрез отказывался от какой-либо помощи и предпочитал мучиться в холодном помещении. Знакомый столяр соорудил ему вторую лавку, так что теперь у Петьки была вполне сносная односпальная кроватка. Он грел чайник на спиртовке и пил кипяток вприкуску. Под лавкой у него лежал фонарик и другие вещи первой необходимости. Вчера у него закончился ознакомительный рулон на питание и начался второй. За весь месяц Петька так ни разу и не помылся, довольствуясь снежным умыванием.

Петькина бригада его все еще не замечала. А он постепенно узнал их имена, ─ Коля, Толя, Витя, Митя и Леня ─ привычки, житейские истории, но ни на метр не приблизился к ним самим.

Все они приехали из Торжка, и всем было под сорок. Коля был самым здоровым и постоянно хвастал своей силищей. Один раз Петька видел, как он собственноручно принес Толю и Витю, которые слегка перебрали на очередной вечеринке под сосной.

Принесенные Толя и Витя друг от друга особенно не отличались. Оба были рослые, коротко стриженые, оба с зелеными кустарными татуировками на правом плече. У Толи там красовалась буква «В», а у Вити ─ «Т», из-за чего их часто путали. На самом деле буквы значили «три» и «восемь». Столько бутылок водки они могли выпить под свою любимую закуску ─ вареные свиные ноги.

Митя был меньше всех ростом, но коренастее остальных. А Леня ─ тот просто походил на какого-то бегемота, случайно вылезшего из сказки и приехавшего в Звездогорск. Все вместе на пятерых они прочитали одну книжку: по кулинарии. Причем дошли недалеко ─ всего лишь до рецепта вареных свиных ног.

Вот такие соседи жили у Петьки за стеной.

Как он ни силился, не мог найти к ним подхода. Но когда коммунист очень хочет чего-то добиться, достичь, ему на помощь приходит случай.

Однажды утром, еще до завтрака, к Петьке в сени забежал Варя. Он был весь взъерошенный, точно побывал на пяти разных строительствах совершенно отличающихся друг от друга коммунизмов. С порога он затараторил:

─ Твои-то что вчера выкинули! Весь день не появлялись ни на стройке, ни в тайге. Сказали Самосвалычу, что им нужно на станцию, купили водки в магазине и весь день катались, а он их возил, думал, что так нужно для строительства. Сегодня опять нет их. Захар Затоныч сказал тебя вызвать. Надо с ними решать, добавил он. Ну вот и я добавляю, раз он добавил.

Петька быстро привел себя в порядок, в который можно себя привести, не моясь несколько недель, и побежал в управление. Захар Затоныч был у себя: пил чай с ситной булкой с маслом.

─ Что же вы завтракать не идете? ─ спросил Петька, потому что нужно было что-то спросить.

─ Да мне и этот-то кусок в горло не лезет! Одолели твои холостяки.

И Захар Затоныч в ярости швырнул булку на тарелку. Но потом одумался и примирительно погладил ее сухой мужицкой ладонью, видно вспомнив плакат «Каравай нам что сын родной», висевший в столовой.

─ Знаешь, что они учудили? ─ спросил он. Петька осведомленно молчал. ─ Хватит. Пора приструнивать. Я сейчас в райцентр звонил, у них там спецрота милицейская: десять человек. Бугаи как на подбор. Пусть приезжают и арестовывают. Конечно, нам таких силачей вовек не дождаться, как твоя бригада. Они лес могли вручную валить. Но, что делать. Нельзя от них такой произвол терпеть.

Петька понял: вот он ─ единственный шанс

─ Они не виноваты, ─ осторожно сказал он, ─ это моя вина.

Захар Затоныч посмотрел на него, как смотрят на лишний червонец, вдруг выпавший из позабытого кармана брюк.

─ Твоя вина? ─ переспросил он. ─ Как это понимать?

Тут Петька стал врать, как никогда не позволял ни себе, ни окружающим.

─ Там на станции Поспехаев живет. Мы месяц назад познакомились. Живет неважнецки, будто он не товарищ нам, а ссыльный какой политический. Вот я и решил их попросить съездить к нему, отвезти чего-нибудь. Но недоглядел: они водку повезли. Не сообразил я проверить.

─ Погоди, погоди… Ты же с ними не разговаривал даже до вчерашнего дня.

─ А вот вчера нашло что-то, поговорили! Запустили меня в комнату, говорим, говорим, прямо удержу нет. Я уж и в сени свои начал проситься, а они все говорят.

─ Н-да, ─ сказал Захар Затоныч, помедлив, ─ ты знаешь, я вранье обычно за сто километров чувствую. А сейчас не чувствую. Продолжай.

─ Да чего тут продолжать. Порадовался я, что, наконец, наладилось у нас отношение доброе ко мне, и не усмотрел. Ну, никак не мог я подумать, что эту водку они сами пить начнут.

Захар Затоныч усмехнулся.

─ Вот ты наивный малец еще, Петька. Да я б удивился, коли не начали б. Ко врачу их отправил бы.

Петьке пришлось тоже засмеяться, хотя от собственного вранья ему хотелось провалиться сквозь все земли мира.

─ Так что будем делать? Вы же милицию вызвали. Они уж едут небось.

─ Да, что делать… Позвонить им, сказать, что не я звонил? Так я представился.

─ А вы скажите, ─ придумал Петька, ─ что это какой-то шутник вашим голосом позвонил.

─ А удобно ли?

─ Ну не хочется же вам за моих оболтусов отдуваться!

─ И то верно! Смотри, Петька, а булка-то снова полезла!

И Захар Затоныч с большущей охотой откусил весомый кусок булки с маслом и шумно запил сладким чаем.

─ Побегу я, ─ сказал Петька, чуя, что актерские способности начинают покидать его, ─ тоже позавтракаю.

─ Давай, давай, ─ жуя подбодрил его Захар Затоныч, ─ выходит, выполнил ты свое обещание! Перековал этих обормотов!

─ Рано еще судить. Только самое начало, ─ бросил Петька и выбежал из кабинета. В каких мучениях прожил он этот день, не знал никто. Чтобы хоть как-то отвлечься, Петька лично свалил десять сосен, не прикоснувшись при этом ни к бензопиле, ни к ГБ-1. Вечером он сел у себя в сенях и приготовился к худшему. Завтра о его лжи станет известно, Захар Затоныч вызовет его и сдаст милиции. Не понадобится даже роты, хватит и одного худосочного милиционера: Петька не собирался оказывать ровным счетом никакого сопротивления.

─ Эй, клоп, зайди-ка, ─ раздался вдруг густой бас у него над ухом. Это был Витя.

─ Зачем? ─ спросил Петька. Он настолько пал духом, что подумал, что его сейчас привяжут к железной кровати снизу и оставят погибать, как красноармейца.

─ Зайди, тебе говорят.

Петька повиновался. В комнате было натоплено. Его кровать стояла нетронутая, как он оставил ее месяц назад. Бригада расселась на двух кроватях. Все посматривали на Колю, который, видимо, был главарем. Он сказал:

─ Ты нас перед Затонычем прикрыл?

Петька решил, что тут уж врать не нужно.

─ Я.

─ Почему?

«Мог бы и поблагодарить, ─ неожиданно подумал Петька. ─ Почему, почему? А ты поспи на лавке с мое! Фанни Каплан прикроешь, лишь бы на кровати выспаться!»

─ Просто я считаю, что идеалы коммунизма…

─ Да ладно, ─ усмехнулся Коля, ─ одурел небось на лавке спать.

Все засмеялись, и Петька тоже. За этот день он уже дважды побывал в шкуре начинающего советского актера.

─ Короче говоря, ─ сказал Коля, ─ кровать теперь твоя. Забирай. Ну и считай, что бригада есть у тебя. Но смотри ─ без самодурства. А то мы тебя мигом…

И он взял кочергу и легким движением руки заставил Митю свернуть ее в букву П ─ Петька! Петька шагнул чуть вперед.

─ Ну, десятая бригада, теперь поработаем!

А наутро снова побежал к Захар Затонычу, попросил у него один день в счет выходных и хорошенько попарился и вымылся в бане. Варя, заглянувший в парную, подивился перемене, произошедшей с Петькой. Вместо уставшего человека с запачканным лицом, на полке перед ним лежал ярко-розовый мягкий пышущий здоровьем коммунист и бесстрашно поливался холодной водой. Настоящее строительство Звездогорска началось для Петьки только сейчас.

Глава 16. Шаг за шагом

Слава укротителя пошла о Петьке по всему Звездогорску. Никто не мог поверить, что дикая, неуправляемая, горячая, точно лава, десятая бригада стала одной из самых спокойных в стройгородке. Но только Петька понимал, что смог одолеть их лишь благодаря тому, что они по сути своей ─ простые советские люди, в человеческом фундаменте которых лежит, прежде всего, глубокое уважение к окружающим товарищам и родному краю. И если край, чего уж там, тут был вовсе ни при чем, то уважение к товарищам, конечно, сильно Петьке подсобило.

Упрочил его славу и даже некое могущество один небольшой, но очень значительный случай. В самом конце октября прибыло пополнение из дружеской республики Казахстан. Поздно вечером прикатил запряженный ослами вагон, который должен был приехать рано утром. Петька и до этого слышал, что граждане дружеской республики очень добрые, дружелюбные, но до невозможности ленивые люди. Все они были в халатах, расшитых красочными змеями, и держали в руках пиалы с чаем. Они сильно удивлялись холоду и жестами давали понять, что ехали не сюда. (К концу строительства выяснилось, что они действительно ехали в карагандинский санаторий, но ослы повернули не там, а соскакивать с вагона казахам было лень, тем более ─ подоспел чан с чаем.) Все они очень обрадовались, когда им выдали теплые телогрейки.

Казахи поступали в распоряжение Лехи Бабичева, который по-казахски знал только «Алма-Ата», да и по-русски мог немногим больше. Бабичев-то и разыскал Петьку на стройке больницы. Петька опустил кувалду.

─ Нужно, чтоб ты помог, ─ объяснил Бабичев.

─ С чем?

─ С казахами.

─ А что же я могу?

─ Ты же десятую бригаду укротил. Укроти и этих. Хотя бы одного, а он уж своим передаст. Есть у них один смышленый. Я ему «Алма-Ата, Алма-Ата», а он кивает! Понимает, стало быть.

─ А остальные?

─ А остальные и не кивают даже. Разлягутся кружочком и чай дуют. Куда только помещается, Леху Бабичева бы разорвало давно от чая. А эти лежат, только лица ярче становятся!

Петька задумался.

─ Ты читал методички румынского педагога Звездана Луческу о взаимодействии с представителями малых народов? ─ спросил он. Бабичев с тревогой посмотрел на него.

─ Извини, ─ сказал Петька, ─ не хотел тебя обидеть. Так вот он пишет, что найти общий язык можно хоть, извиняюсь, с папуасом, который в советском социуме встречается…

─ Стой, ─ прервал Бабичев, ─ не части ты с этими… как их там… Что ты сейчас сказал? Тротуас? Носоциум? Ты лучше скажи, как мне заставить их работать. Из-за них моя бригада в отстающих: нас пятнадцать человек, а мы за неделю два дерева свалили. Одно даже, про два это я приврал, чтоб повнушительнее.

Петька вздохнул.

─ Ладно, ─ бери завтра этого смышленого и тащи часам к девяти ко мне сюда. Остальных уж, извини, мне некогда подтягивать.

Бабичев распрямился:

─ Спасибо, Петька. Человечище ты! Не то что…

И он кивнул в сторону тайги.

─ Погоди, Леха, как его зовут-то хоть?

─ А я почем знаю. Я Алмаатой кличу.

─ Ну, а в паспорте у него что написано?

Бабичев засмеялся.

─ Там сам Хрущев ногу сломит! Жырлы-мырлы какие-то. Где там имя, где отчество? Может, у них вообще не принято имя-отчество в паспорте писать. Может, жырлы-мырлы ─ это значит «я казах, люблю чай».

─ Маловероятно, ─ засомневался Петька, ─ как их тогда отличать?

─ Так вот я и не отличаю. Я вообще людей плохо отличаю: в детстве тяжелую ангину на глазах перенес. С тех пор не то что казахов, мужика от бабы с десяти метров не распознаю. Ладно, Петька, побёг я. Говорил я уже, что ты человечище?

─ Говорил.

─ Ну, значит, мне совсем пора. До завтра.

И Бабичев ушел. А назавтра вернулся с казахом. При первом же взгляде на него Петьке вспомнилось какое-то описание казахов, которое в своей книге приводил один старый советский путешественник по Казахстану. Там было написано: «…это одно из самых низкорослых племен на Земле. Ленивого вида люди, почти не поддающиеся цивилизации, способные, однако, на самую преданную дружбу. Они очень некрасивы, у них большая неправильной формы голова и отталкивающие черты лица. Руки у них замечательно малы». Все это совершенно точно подходило и к теперешнему экземпляру, которого Бабичев, чтобы тот не сбился с пути, постоянно подталкивал в спину.

─ Ну давай же, осталось пять метров!

Они подошли.

─ Вот он, красавец, ─ сказал Бабичев. ─ Я тебе сегодня говорил, что ты человечище?

─ Нет. Вчера говорил.

─ Человечище ты, Петька, спасибо.

─ А чему его учить-то? ─ крикнул Петька вдогонку.

─ Чему хочешь, ─ эхом отозвался убегающий Бабичев. Петька оглядел казаха.

─ Ну, будем знакомы. Я ─ Петр.

И Петька протянул казаху руку. Тот долго и внимательно смотрел на нее, а потом вдруг наклонился и коснулся руки лбом.

─ Нет, нет, ─ опешил Петька, ─ какие же вы дикие. Я же не божество тебе! У нас в СССР божеств нет, только ударники труда.

И он взял казаха за невыдающуюся руку, потянул за нее, чтобы их руки оказались примерно в одном положении, а затем крепко, по-комсомольски, сжал. В ту же секунду ─ Петька мог поклясться ─ по лицу казаха пробежала еле заметная тень удовольствия, точно рукопожатие с Петькой было ему очень приятно. «Значит, не совсем вы еще пропащий народ, ─ подумал Петька, ─ значит, есть какие-то зачатки человечности». Воодушевленный, он отпустил руку казаха, а свою приложил к честной груди и сказал:

─ Я ─ Петр.

В ответ казах испуганно схватил его руку и вернул в состояние рукопожатия. И снова лицо его просветлело. Петька задействовал свободную руку:

─ Я ─ Петр.

Казах молчал.

─ Ну! Я ─ Петр!

Молчание.

─ Не молчи, Алмаата!

Казах закивал и помрачнел. Петька подумал, что вполне возможно, Бабичев поколачивал свою бессловесную бригаду в минуты гнева. Они так и стояли в рукопожатии. Северяков, молодой строитель, который таскал кирпичи и складывал их поодаль, подошел к ним:

─ Долго вы так стоять будете, бригадир?

─ Да вот не отпускает.

─ Хотите, я его кирпичом тресну?

─ Что ты, Миша, это ж все-таки человек!

Северяков отошел в сомнениях. Петька порылся в карманах и вытащил шоколадную конфету «Вафельный сталиненок». Он дал конфету казаху. Тот потянулся к лакомству свободной рукой. Петька отвел конфету. Казах отвел руку. Петька снова приблизил конфету на доступное расстояние. Казах опять задействовал незадействованную руку.

─ Да этой же, этой рукой, ─ вытянув шею, попытался указать Петька.

─ Хотите, я его по той руке кирпичом тресну? ─ спросил вновь подошедший Северяков. ─ Будет как у Павлова: условный казахский рефлекс.

─ Миша, Павлов экспериментировал на собаках. А это ─ наш брат!

Сомнения Северякова усилились, и он ушел курить. Петька поднес конфету к занятой руке казаха и легонько постучал конфетой по ней. Вдруг казах разжал руку.

─ Ура, ─ вскрикнул Петька и отдал конфету. Казах вцепился в «Вафельного сталиненка». Петька нашарил еще одну такую же в кармане телогрейки, достал ее, развернул и откусил половину. Казах сделал так же.

─ Ура, ─ не унимался Петька, ─ пошло дело.

Днем он купил в магазине два кило «Вафельного сталиненка». Им с казахом предстояло выучить очень многое. Сначала Петька решил выработать у него пристрастие к конфетам, а потом ─ хитро на этом сыграть. Было видно, что сладкое лакомство ─ диковинка для дикого жителя степи, сродни чуду, а уж чудо должно было повлиять на неокрепший ум.

Вечером после работы, когда рабочие и строители ушли из больницы, Петька жестом подозвал казаха к верстаку. На верстаке Петька разложил в рядок полкирпича, моток изоленты и «Вафельного сталиненка».

─ Бери, ─ сказал он казаху. Казах безошибочно взял изоленту. Петька страшно замотал головой.

─ Конфету, конфету.

─ Камфе… ─ вдруг отозвался безмолвный до сих пор казах.

─ Понимает, родимый! Конфету, конфету!

И казах спрятал изоленту в карман, запустил кирпичиной в окно и уверенно взял «Вафельного сталиненка», развернул и стал есть.

Петька затрясся от радости. Он решил проверить на казахе одну свою теорию. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого рядом точно нет, он тихонько сказал жующему казаху:

─ Сталин!

Никакого эффекта, только сосредоточенное движение челюстей.

─ Сталин! ─ повторил Петька.

Та же история.

Теория подтверждалась. Потихоньку Сталин становился исключительно петькиной тайной любовью, его светом, лампадкой в темной крестьянской избе, обитатели которой противятся вступлению в колхоз. Прежняя бушующая сила великого имени истощилась и утихла. Лет пятнадцать-десять назад Петька мог одним громогласным «Сталин!» развернуть вспять стадо коров, подавить назревающий бунт в казарме. Утята падали замертво, а люди становились на колени… Но сейчас… Десять лет назад этот же казах выскочил бы из окна от ужаса и побежал босиком в свою республику, а теперь он спокойно доедал «Вафельного сталиненка» и не то что в окно ─ в дверь выходить не собирался. К счастью, у Петьки было достаточно мужества, чтобы признать: с этими новыми людьми ему придется рассчитывать только на себя.

Казах доел конфету. Петька достал из-за пазухи двухкилограммовый пакет.

─ Обучение начинается!

Через месяц они снова встретились с Бабичевым. Он явился с кислой миной: половина казахов за это время разбежалась по тайге, остались только самые ленивые. Бабичев курил папиросу.

─ Ну, что? ─ безнадежно спросил он, выпуская дым. ─ Забирать этого?

─ Здравствуйте, ─ сказал казах. Бабичев застыл с папиросой у рта.

─ Это кто это сказал? ─ спросил он. Петька показал казаху тайный жест: будто он дает ему конфету. Казах сказал:

─ Я. Меня зовут Ильяс Жырлыев. Можно просто Илья.

─ Э, э, ─ сказал Бабичев, ─ какой Илья? Ты же Алмаата. Я никакого Илью не запомню.

И снова тайный жест, и снова Илья сказал:

─ Меня зовут Ильяс Жырлыев. Можно просто Илья.

─ Я записал тебе на бумажке, ─ сказал Петька.

─ А, тогда ладно, давай сюда. А что он еще может?

Петька взмахнул воображаемой конфетой, как дирижерской палочкой.

─ Сталин! ─ сказал Жырлыев.

Бабичев лишился чувств. Он был из далекой деревни, куда новые течения мысли доходили много позже других.

Глава 17. Битва с главным врагом

За месяц казахского обучения Петька сильно отбился от общественной жизни да и строительству уделял лишь рабочее время. Хорошо, что его бригада работала исправно и охотно.

К концу ноября достроили больницу. Она стояла красивая и смотрела на будущий город новыми чистыми окнами. Лес возле нее решили сохранить, чтобы больным было где гулять и поправляться. Всех крупных комаров отловили и вывезли на окраину тайги, ближе к железнодорожной станции. Прямо за больницей, метрах в пятидесяти, бежала узенькая речушка, сейчас закованная льдом. По личному проекту Захар Затоныча над речкой возвели небольшой мостик. Дальше планировалось сделать асфальтированную дорогу, которая вела бы в город.

─ Пустим здесь автобус, чтобы человек, так сказать, отболел, сел на свой маршрут и поехал обратно ─ коммунизм строить, ─ объяснял Захар Затоныч.

Как честный человек Петька не чувствовал особой причастности к строительству больницы. Он смотрел на пятиэтажное здание, первое по-настоящему полезное здание для звездогорцев, и понимал, что его детищем больницу не назовешь. Поэтому он возлагал особые надежды на первый жилой дом Звездогорска.

После торжественного открытия больницы ─ красную ленточку оперировал скальпелем лично главврач ─ всему стройгородку дали день отдыха. Петька позвал Самосвалыча, и они съездили к Поспехаеву на станцию. Поспехаев жил теперь тепло и даже не сразу признал Петьку: так сильно его размаривало к обеду. Казалось, еще вчера они всем миром складывали поспехаевскую печь, а меж тем прошло уже два месяца. Поспехаев накормил Петьку вкусной домашней лапшой и особыми кремлевскими бифштексами. Они ничем не отличались от обычных, только при их поедании нужно было обязательно громко говорить:

─ Эх, как в Кремле!

Самосвалычу тоже дали лапши и бифштекс, и он сначала поплакал от умиления, а после еды ─ от скорого расставания с новыми товарищами: супом и мясом. Потом он отвез Петьку обратно в Звездогорск. Петька зашел в магазин и спустил всю премию, которую ему выписали за строительство больницы.

«Нечестно получил, нечего и беречь!» ─ решил он и купил бутылку хорошей водки на таежном снеге, дальневосточной селедки и шоколадный торт «Заря райцентра». Конечно, всего этого он сам не пил и не ел, а отнес своей бригаде, которые заслужили премию намного больше него.

─ А чего одна бутылка? ─ спросил Митя. Петька замешкался.

─ Да ладно, шучу я, мы еще три с утра купили. Будешь?

Петька ничего не ответил и нахмурился. Водка была его главным врагом на стройке. Он подсчитал, что, если бы рабочие и строители не пили, они уже свалили бы втрое больше леса и построили не только больницу, но и Дом советов, и даже гостиницу. Петька часто разговаривал на эту тему с Захар Затонычем. Тот признавал Петькину правоту, но не мог и не возражать: другого досуга у людей здесь попросту не было. Пара человек пытались выписывать «Правду», но Самосвалыч довозил ее в таком состоянии, что на ней впору было разложить закуску и поставить бутылку. Петька решил, что, пока в городе нет библиотеки, нужно действовать другими методами.

Весь остаток свободного дня он что-то писал в блокноте, который к вечеру извел до последней страницы. Коля, Толя, Витя, Митя и Леня звали его, и чем дальше, тем настойчивее, но Петька не шел. Не пошел он и на ужин, съел только кусочек «Зари райцентра», к которой его бригада и не притронулась.

Вечером следующего дня он зашел к Бабичеву. Леха и все его казахи сидели дома. Вернее, Бабичев сидел на кровати со схемой и моделью топора, которую пытался собрать, а казахи лежали подле него кружком и пили чай. Были они как один в расшитых змеями халатах и что-то негромко обсуждали.

─ О! Укротитель казахов явился! Здорово! А я вот модель клею! Не поможешь? Второй час сижу.

Петька насадил лезвие на топорище и отдал Бабичеву.

─ Я к тебе по делу, ─ сказал он. Бабичев, который после случая с казахами почитал Петьку за Макаренко, недоверчиво посмотрел на топор.

─ Ну.

─ Который из них Ильяс Жырлыев? ─ Петька кивнул на довольно одинаковых казахов.

─ Да вот, без шапки.

─ Здравствуйте, Петя, ─ с достоинством поздоровался Ильяс, привставая.

─ А что ты хочешь? ─ поинтересовался Бабичев? ─ Немецкому его выучить?

─ Немецкий я знаю, ─ сказал Жырлыев, ─ Ich kam aus Kasachstan.

─ Нет, нет. У меня вот какая идея… Вы, наверное, заметили, что все здесь пьют очень много водки.

─ Да, ─ мечтательно сказал Бабичев, ─ только я не пью. Премию мне из-за этих вот товарищей не дают, а зарплату я всю в деревню отсылаю. Они там что-то нужное покупают себе. Эклеры, что ли. Не помню.

─ Nein, ─ возразил Жырлыев, ─ мы тоже не пьем. Пьем только чай.

─ Вот, ─ сказал Петька, ─, а все остальные ─ пьют. Хлещут в три горла.

─ В три горла? ─ переспросил Жырлыев.

─ В одно, Ильяс, в одно. Но сильно. Так вот моя идея, что водку надо заменить!

─ Водку? Заменить? ─ переспросил Бабичев. ─ Чем?

─ Чтением!

По их лицам Петька догадался, что Жырлыев понял Петькину мысль получше Бабичева. Леха повторил:

─ Чтением. Как? Вот собрались трое после работы, один говорит: ну, Леха, доставай пол-литра. А я ему: а Бунина не хочешь ли? Каждому по главе. Так, что ли?

─ Бунина было бы замечательно. А еще лучше Дениса Отвагина, Владлена Компартского или Стерлиду Титанову. Но библиотеки тут у нас, к сожалению, нет.

─ Да, жаль, ─ пошутил Бабичев. ─ Придется пить.

─ А вот и не придется! Мы же можем выпускать газету! Тогда и почитать будет что, и водку пить необязательно.

─ Не к тому человеку ты пришел по поводу газеты, ─ сказал Бабичев, ─ я буквы не очень. Цифры еще куда ни шло, а буквы…

И он покрутил головой.

─ Да тебе ничего не нужно делать! Все сделает Ильяс!

А Жырлыев добавил:

─ Хорошо. Я в Казахстане работал корреспондентом в журнале «Молодежная степь».

Но Бабичев продолжал протестовать:

─ Нельзя же просто так взять и начать выпускать газету. Надо утвердить. Придумать. Решить, наконец.

─ Газета будет неофициальная, ─ разъяснил Петька, ─ только как заменитель водки. Утверждать ничего не надо. Название и о чем писать мы придумаем. Нам даже типография не нужна.

─ Типография?

─ Это где печатают газеты. Закупим… сколько у нас казахов?

─ Десять осталось.

─ Закупим десять печатных машинок. Жырлыев в течение недели будет собирать материал, фотографировать, писать заметки, составлять кроссворд. А потом будет передавать номер своим товарищам, которые будут его копировать. Сможешь, Ильяс?

─ Конечно. Мы, казахи, народ способный.

─ Способный, ─ присвистнул Бабичев. ─ Что ж ты меня непониманием изводил? Хоть бы сказал, что никакой ты не Алмаата!

─ Извини, большой Алексей, просто у тебя подхода к людям нет.

Бабичев оскорбился и, отойдя к печке, сделал вид, что печет что-то очень вкусное.

─ Ладно, Ильяс, я побежал, а ты с завтрашнего дня начинай собирать материал. Давай первый номер посвятим как раз борьбе с водкой. Подсматривай всякие смешные случаи, когда из-за водки рабочий попадал в дурацкую ситуацию…

─ Я вчера видел, как Бабичев по пьянке брюки за окно повесил вместо шкафа, это дурацкая ситуация?

─ Он же не пьет, ─ удивился Петька.

─ На стройке ребята угостили, ─ отозвался Бабичев от печки. ─ А брюки я нарочно повесил. Не стирал давно, решил морозцем освежить.

─ В общем, да, что-то похожее нам и нужно. Действуй!

От Бабичева Петька что было силы побежал к Варе. Тот с Гранит Понкратычем и остальными рассматривал большую цветную фотографию Москвы.

─ Во город, ─ говорил Гранит Понкратыч, ─ закачаешься. У меня-то отец фрезеровщик, мать фрезеровщица. Это я в люди выбился, строителем стал. Еще, может, и доеду до Москвы. А им из своих Люберец нипочем туда не добраться.

Петька поздоровался и быстро пересказал Варе про газету.

─ Мы пойдем, вам, наверное, поговорить нужно, ─ сказал Гранит Понкратыч, уводя бригаду.

─ Блестящую штуковину ты задумал, Петька, ─ похвалил Варя. ─ Чем я могу тебе помочь?

─ Не догадываешься?

─ Нет.

─ Ты будешь вести отдел спорта!

─ Так у нас тут и спорта никакого нет. Очень я страдаю. Сейчас бы гантельку какую приласкать…

─ Так в этом и есть мой план. Слушай…

На следующий день еще до ужина в управлении было назначено собрание. Захар Затоныч, по петькиной просьбе, собрал бригадиров, а те донесли указание до своих бригад. В половине седьмого небольшой зальчик для собраний переполнился. Многие были очень недовольны и много курили. Помещение наполнилось дымом, и Захар Затоныч попросил свою секретаршу ─ юную и розовощекую Лизоньку ─ открыть форточку на всю.

В президиуме сидели сам Захар Затоныч и Петька. Захар Затоныч нисколько не обижался на крики из толпы: «Бетоныч, давай, чего звал-то?» Наконец Лизонька затворила дверь, а Захар Затоныч поднял руку. Наступила тишина. С поднятой рукой Захар Затоныч вышел из-за стола.

─ Товарищи, ─ громко сказал он.

─ Это мы!

─ Как вы знаете, водки у нас полно, а со спортивными достижениями совсем плохо…

─ Да, ─ раздалось из аудитории, ─ бывало свалю пятьдесят сосен за день, думаю, эх, со спортивными достижениями-то так плохо, мне бы теперь не водки, а через козла сигануть.

Все засмеялись. Это был Витя из петькиной бригады. Петька сделал ему ну-зачем-ты-лицо, и Витя примолк.

─ Так вот, ребята, это пора менять, ─ сказал Захар Затоныч. ─ Сейчас Петя вам расскажет.

Петька, волнуясь, вышел на авансцену.

─ В детстве, ─ начал Петька, ─ я очень любил одну книжку. Про Ленина. Написала ее Серафима Бронникова. Книжка называлась очень просто ─ «Владимир Ильич и физическая культура Владимира Ильича». Помимо того, как правительство засадило Владимира Ильича в очередную ссылку, там рассказывалось о том, как Ленин любил физкультуру. Он сидел в ссылке, и по утрам ему было совершенно невозможно заниматься спортом: правительство запрещало его посетителям привозить ему гантели. Надежда Константиновна же была очень легкая, и использовать ее в качестве штанги Владимир Ильич никак не мог. Тогда он ─ и этот момент в книге мне особенно нравится ─ пошел на хитрость. Он вкопал у себя во дворе турник и брусья. Конечно, вскоре к нему пришли жандармы: они вообще всю книжку бродили близ Ленина. Пришли и спрашивают, мол, что это, Ленин. Но Ленин и тут перехитрил всех. Он заранее попросил Надежду Константиновну раздеться и прямо так, без сапог и исподнего, повиснуть одной рукой на турнике. А это, говорит, жандармам Ленин, моя жена сегодня скверно про царя сказала, вот я ее наказывать стану. И ну кидать в Крупскую чернильницами, которые из хлеба и мяса вылепил. А Надежда Константиновна, значит, на руке висит и уворачивается. Посмеялись жандармы. Заметили брусья. И говорят, а это что? А это, отвечает Владимир Ильич, когда она хорошее что-нибудь про царя скажет, я ее сюда складываю и она тут отдохновение испытывает. Ловко снял Крупскую с турника и аккуратно на брусья положил. Улыбнулись жандармы, мол, как здорово нас перехитрил Ленин, не подкопаешься, и ушли. А Ильич с тех пор каждое утро стал на турнике и брусьях упражняться, а после ─ его Надежда Константиновна ледяной водой обливала из ведра, которое тоже Ленин из хлеба вылепил. Он в ту ссылку много чего вылепил, но об этом другая книжка Серафимы Бронниковой «Владимир Ильич и сезонная лепка». Так вот Ленин тогда привел себя в изумительную форму и тотчас же совершил революцию!

В зале стояла тишина. В стройгородке давно уже замечали, что Петька обладает небывалой силищей убеждения. Его слушали, за ним готовы были пойти. Но тут у многих еще оставались сомнения.

─ Конечно, у него было свободного времени завались, он же в ссылке, ─ сказал кто-то. ─ Вот будь у нас турники, мы бы, само собой…

─ И что бы вы сделали? ─ хитро прищурился Петька.

─ А водку бы бросили и стали бы заниматься, ─ ответил говорящий, твердо уверенный в невозможности такой развязки.

─ Обещаете?

─ Обещаем, ─ загалдели все.

─ Честное строительское?

─ Да!

─ Тогда благодарю вас. Собрание окончено.

Рабочие начали переглядываться.

─ Можно идти? ─ спросил Бабичев.

─ Идите, вы же пообещали, что будь у вас турники… и так далее. Мне этого достаточно, я вам верю.

Все в недоумении начали расходиться. Но дома всех ждал невероятный, окончательный, победоносный сюрприз. Около каждой избы стоял новый свежевкопанный турник и ровные холодные брусья. А на крыльце у всех стояло ведро для обливания послезарядочной водой.

Петька с Варей провернули практически невозможную операцию. Весь день Варя, освобожденный от строительства, вкапывал турники и брусья. Весь вечер (без обеда и ужина) разносил купленные в магазине ведра: ровно пятьдесят штук. На следующее утро над Звездогорском вознесся всеобщий крик: это строители будущего прекрасного города опрокидывали на себя ведра с водой. А еще через несколько дней вышел первый номер «Звездогорского трудяги». Там было все: и про Бабичевские брюки, и про победу над водкой, и про Варин подвиг. На первой полосе красовался Петькин портрет, под которым шло интервью со скромным названием: «Одной рукой узелок не завяжешь». Жырлыев поработал на казахскую совесть, а Петькин и Варин авторитет в те дни взлетел прямо до сибирских небес.

Глава 18. Трагедия Глеба Молотова

Приближалось время приезда инженера Глеба Молотова. И действительно ─ как-то вечером Захар Затоныч, единственный, кто имел доступ к собственному телефону, вызвал Петьку и сообщил, что завтра днем инженер будет на станции. Нужно предупредить Самосвалыча и отправиться встретить Молотова.

К тому времени основная часть рабочих и строителей была уже в Звездогорске. Осталось только подвезти некоторое оборудование, вроде строительных кранов, и можно было приступать к возведению домов и других объектов.

─ А когда прибудут его знаменитые сваи? ─ спросил Петька.

─ Буквально через день после него. Он приедет завтра, отдохнет полдня, а послезавтра начнете подготавливать почву по его методу. Растопите снег, смягчите почву и как раз прибудут сваи ─ можно устанавливать. Все легко и просто.

Не раз в жизни Петька вспоминал мамины слова, о том что просто ничего не дается. Вспомнил он о них и на следующий день, когда они с Самосвалычем катили к станции. Вспомнил ─ и тут же отогнал от себя. Это был как раз тот случай, когда исключение должно было только подтвердить великое мамино правило.

Поезд прибыл вовремя. Глеб Молотов оказался весьма красивым молодым мужчиной, прекрасно выбритым, в новой кроличьей шапке. Лицо его, раскрасневшееся от мороза, было словно вырезано из молодого, но уже сильного дуба. Видно было, что он уже многого добился и привык к похвалам, но при этом не задавался.

─ Молотов, ─ поздоровался он.

─ Косоуров, ─ ответил Петька.

─ Самосвалыч, ─ встрял Самосвалыч и обнял Молотова ровно сына. Они залезли в теплую кабину. Самосвалыч следил за дорогой, а Петька завел с Молотовым разговор: в основном, конечно, о чудесных молотовских сваях.

─ Какие же города вам уже удалось построить? ─ спросил Петька.

─ В основном на юге. Слышал что-нибудь про Победовск? Верхние Знамена? Антибуржуйск?

Петька слышал и даже уже давно. Просто не помнил, что автор этих городов ─ Молотов. Смущало его лишь то, что все города были южные. Об этом он и сказал Молотову.

─ Ничего страшного, ─ отозвался инженер. ─ В основе моих свай ─ очень прочный сплав, секрет которого знают лишь несколько человек. Никакой температуре с этими сваями не справиться.

Он заметил, что сомнения у Петьки все равно остаются.

─ Не бойся, все испытания показали, что моим сваям ничего не грозит.

─ С чего же мы начнем?

─ Мы огородим территорию. Для начала ─ небольшую, годную для постройки лишь одного дома. Растопим снег и согреем почву. Как раз прибудет мое оборудование. Поставим сваи и остановим обогрев. Почва вновь начнет замерзать. И сваи вмерзнут в нее накрепко. Ну как у Дениса Отвагина, что ли. Читал про замерзшего пионера?

─ Да.

─ Вот так же будет и со сваями.

─ А летом?

─ Что летом?

─ Летом сваи не вытолкнет подземными водами или там еще как?

─ В составе сплава есть специальный компонент: якоревая мазь. Она цепляется за почву, и сваю уже ничем не вытащишь

Все сомнения у Петьки отпали. Пошел снег, и все стало еще белее.

Молотов хотел приступить к работе тотчас же, но Петька настоял, что ему нужно отдохнуть. Они сходили к Макаковне и Горилловне, получили рулон для Молотова, потом поели. Молотов несколько раз ходил на турники, видно, ему не сиделось на месте. Столько советского, правильного было в этом человеке, что Петька даже немного завидовал. Они расстались вечером, а уже в шесть утра Молотов стучал в окно петькиной избы.

─ Кто там колотит? ─ сердито спросил Митя.

─ Молотит, ─ отозвался Витя, посмотрев в окно. ─ Это Молотов.

─ Молотов, ─ подскочил Петька.

Оказалось, инженер уже два часа как на ногах. Он встал в четыре, оделся и пришел к петькиной избе. Своими следами он вытоптал на свежем снегу слово «инженерия» гигантскими четырехметровыми буквами. И потом только разбудил Петьку.

─ Ты чего так рано? ─ спросил Петька.

─ Не могу, не спится, работать тянет.

Выпив по кружке студеной воды, они отправились на стройплощадку: благо, фонари там горели всю ночь.

─ Сейчас бы какао, ─ сказал Петька, но, увидев решительный взгляд инженера, отказался от какао даже в мыслях. Прибыв на площадку, Молотов стал так энергически жестикулировать, что, казалось, мог растопить весь снег одной только рукой. Петька давно не видел, чтобы один и тот же человек так разительно и глубоко менялся: вчера у Самосвалыча в кабине он был спокойным и рассудительным. Здесь же, на стройплощадке, в своей стихии, это была зоркая вольная птица, которая, помимо прочих достоинств, еще и изобрела удивительные невозможные сваи.

─ Вот здесь поставим забор для первого участка, ─ кричал Молотов. ─ Чувствуешь, Петя, гордость. Мы же первые с тобой! Первые возведем жилье для человека на этой земле. Что там эти избушки! Здесь будут пятиэтажные дома с электричеством, балконами и обоями. Горячая вода будет хлестать из крана хоть целый день! Старухи будут готовить обед. Дети ─ приносить из теплой школы нагретые пятерки. Любая советская мать сможет без очереди родить в нашем роддоме!

Наверное, только к отцу и Сталину чувствовал Петька в жизни такое уважение. Он представлял сытых старух, каждая из которых, может быть, прошла несколько войн, и едва не плакал от умиления. Небывалый прилив всесилия охватил его и сдавил горло.

─ Пошли будить остальных! ─ крикнул он Молотову.

Мальчишеский задор заливал им глаза, ведь они, в сущности, были еще простые советские мальчишки, только умные и в тайге. Схватившись за руки, побежали они по деревне, стуча в каждое окно.

─ Вставайте, вставайте, ─ кричали они. ─ Идет великая стройка!

Никто не жаловался. Все вставали, одевались и выходили на улицы. Курящие закуривали и заправляли теплые портянки в сапоги. Массивные подошвы стучали по ступеням крылец, по утоптанному насту. Через полчаса все были на стройплощадке. Все было как в тумане. Но в тумане ─ приятном, чарующем.

─ Забор! ─ вскричал Молотов. И через двадцать минут площадку окружил забор. Стучали молотки, пели пилы. Скинув варежки на тридцатиградусном морозе, люди работали и пели.

─ Костры! ─ скомандовал Молотов и показал, как именно нужно сложить костер, чтобы пламя начало топить снег.

Стало светать. Ни до, ни после никто не чувствовал похожего единения, какое сплотило людей в тот момент. Захар Затоныч, которому сразу после пробуждения доложили о происходящем, распорядился, чтобы завтрак принесли прямо на улицу. Растерявшиеся от такой прыти Лидок и Галюша выглядели даже немного жалкими со своей пшенной кашей. Рабочие на ходу руками зачерпывали кашу, ели ее и продолжали работу. Костры занимали уже весь огороженный участок. Снег медленно начал таять.

К обеду прибыли сваи. Самосвалыч раза четыре съездил туда и обратно. Даже сын бабушки Звезды со своей верной собакой Пехотой сделал несколько рейсов и привез пять свай. Наконец, их стало ровно столько, сколько нужно было для первого дома.

Неутомимый, неиссякаемый Молотов закричал:

─ Запускаем СУК!

Мягкая разогретая почва охотно приняла первый сектор свай, который служил фундаментом. Дальше они насаживались одна на другую, и так до пятого этажа. Крановщик трудился, как Геркулес. Он прокричал из своей башни, что не спустится, пока каркас первого дома не будет готов.

─ Не спущусь, не уговаривайте! ─ грозил он кулаком.

Стемнело. Ни Петька, ни остальные не заметили дня. Рабочие внизу подвесили на крюки последнюю часть конструкции. Она взмыла вверх, ее закрепили.

─ Смотрите! ─ фанатично вскричал Молотов. ─ Смотрите! Первый звездогорский дом!

─ Спускаюсь, ─ орал крановщик, которому очень охота было посмотреть снизу на это достижение. Захар Затоныч, растроганный смотрел вверх, на конструкцию. Петька вдруг ощутил, что натер мозоли на руках. Варежки его пропитались кровью.

К нему подошел Молотов. Ни говоря не слова, они крепко, как могут только коммунисты, обнялись. Вот это была победа.

─ Что же теперь? ─ спросил Петька.

─ Надо гасить костры и ждать два дня. Почва схватится со сваями, и можно будет устанавливать панели.

Два дня никто не работал и почти не ел. У Галюши с Лидком скопился нечеловеческий запас еды. Все то и дело бегали на стройплощадку. Конструкция стояла, поблескивая на сибирском солнце. Первый день, второй. Следующим утром можно было начинать строительство.

Все, не сговариваясь, надели тем утром белые суконные рубахи. В их сердцах горел праздник. Но, когда они пришли на площадку, то увидели, что вся конструкция рухнула, будто перекушенная исполинскими ножницами. Могучая таежная природа оказалась много сильнее Молотовского сплава. Фундамент остался в земле, а верхняя часть беспомощно валялась рядом. Блеск ее померк.

Петька переживал горе Молотова как свое. За несколько дней, несколько совместных часов работы они успели сдружиться. Тайга быстро подталкивала людей друг к другу: так было с Варей, так стало и с Молотовым. Но так же быстро она дарила и разочарование, оглушала неуспехом.

Петька разыскал Молотова, который встал раньше всех и, конечно, все уже знал. Великий инженер сидел у себя дома и горько беззвучно рыдал. Его красивое лицо будто бы покрылось коркой переспелого снега…

Глава 19. Спасение и любовь

Потом Петька много вспоминал те дни… Коля, Толя, Витя, Митя и Леня звали его на турники. Самосвалыч давал порулить. Захар Затоныч лично намазывал булку маслом и протягивал Петьке. Но Петьки будто не было.

Он шел на работу, честно работал. Чем-то обедал. Не слышал товарищей. А если советский человек не слышит товарищей, то это уже вроде и не человек. Так, промасленная обертка, в которую завернули старую колбасу.

Началась стройка Дома советов: второго здания, где не нужны были молотовские сваи. Всего таких строений планировалось очень не много. Поэтому время наступило напряженное.

Захар Затоныч, хоть и пытался угодить Петьке сдобой и маслом, сам отчаянно думал, как спасти ситуацию. Глеб Молотов совершенно выключился из общественной да и из обычной жизни. Он выплакал все слезы и иссушенный до дна коммунистической души лег на кровать и лежал так уже четверо суток. Петька выходил на стройку, но после гудка об окончании рабочего дня садился на снег и молча смотрел перед собой, пока Леня с Витей не уносили его на носилках домой. Оставь они его в снегу, сомнений не было, он бы не сдвинулся с места.

Вот в таком состоянии пребывали двое, на которых у Захар Затоныча была самая крупная надежда.

А какой был порыв… Казахский корреспондент Жырлыев успел даже написать и выпустить статью «Единение с работой». Номер вышел как раз тем злосчастным утром, но его, конечно, не брали. Весь тираж в сто газет выбросили на помойку, и ветер трепал набрякшие от снега страницы с фотографией, с которой Петька и Молотов улыбались на фоне каркаса самого первого звездогорского дома… Вернее, дома, который мог стать первым.

В тесной клетушке чувств, похожей на Петькину, ютились и остальные. Кому-то, как бабичевской бригаде, было полегче, ведь Жырлыев, щадя чувства соотечественников, не все им пересказывал. Кто-то, как сын бабушки Звезды и его верная Пехота, переживал горе как свое. Он даже звонил бабушке Звезде с почты, она говорила ободряющие слова, подкрепляла их примерами из огневой юности, но поделать ничего не смогла.

Петька очень сильно переживал за Молотова, с которым за короткое, но сплоченное строительство успел слиться в самой крепкой дружбе. Он понимал, что сердце опытного, но по сути такого молодого инженера, могло просто не сдюжить. Ведь Молотов раньше не знал неудач, а, как говорила петькина мама, человек не станет настоящим, коли не познает трудностей. Еще она говорила, что другу полагается помогать даже тогда, когда помощь уже запоздала и, возможно, не нужна. Поэтому Петька, несмотря на безбрежную тоску, пытался найти хоть какой-то выход. Заваленный камнями, заросший бурьяном, но выход.

Сидя на снегу после работы, он стал пальцем выводить варианты спасения. Но варианты не выводились. Самое скверное было то, что молотовские сваи прибывали и прибывали в Звездогорск. Остановить этот железный поток никто не мог.

Тогда Петька попробовал ставить по две сваи там, где предполагалась одна. Но и так они не выдерживали больше двух дней. Морозная земля перекусывала их, убивая всю веру на удачный исход. После пятой попытки Петька в сердцах сказал:

─ Чертовы сваи! Взять бы их да переплавить, чтобы стали прочнее…

Но это были лишь слова… Простой переплавкой дело бы не решилось. Да и где их плавить: нужного завода под рукой не было. Близилось время отчетности. Скоро Захар Затоныч должен был отрапортовать в Москву о том, что первые пять домов сданы в эксплуатацию. Ожидалась комиссия. Эх, если бы сейчас начать строить, да не переставать ночами, то можно успеть, думал Петька.

Одним утром он, одурев от бессонницы и голода, побрел в столовую.

─ Молотова не видели? ─ спросил он у Галюши с Лидком.

─ Не появляется, ─ вздохнула Галюша и уронила тонкую девичью слезу в вишневое варенье. ─ Что будешь? Есть яичница, блинчики с вишневым вареньем и чай.

─ Давай яичницу, ─ сказал Петька и, приняв тарелку, вдруг забормотал, ─ яичницу… яичницу.

Неожиданно он переменился в лице и заорал прямо на тарелку:

─ Яичницу-у-у!

Бедная Галюша перекрестилась. Здесь, в будущем коммунистическом Звездогорске, в Бога не верили, но Галюша с Лидком выпросили у Захар Затоныча разрешение изредка креститься на случай переваренных пельменей или другой чрезвычайной тревоги. Петька же орал:

─ Яичницу-у-у-!

Галюша, наконец, решилась:

─ Яичницу, яичницу!

─ А ты понимаешь, из чего она? ─ кричал Петька во весь голос. Галюша понимала. В одном только Звездогорске она повидала тонн семь яичницы и никогда не сталкивалась с яичницей из огурцов или творога. Она слышала, что ненормальные французы готовят это блюдо из лягушачьих потрохов, но Петька вопил так, будто перед ним была яичница из старых калош.

─ Из яиц, ─ несмело ответила Галюша.

─ Из яиц, ─ победно вскричал Петька и прямо с тарелкой выскочил из столовой.

Он бежал по улице и исступленно спрашивал у всякого встречного:

─ Где печник? Где живет печник?

Кто-то указал ему. Петька крепче сжал тарелку и прибавил скорость. Он вбежал в нужную избу. Печник лежал на кровати и гадал жырлыевский кроссворд из предыдущего номера.

─ Ага, печник! Лежите? ─ закричал Петька.

─ Лежу, ─ неторопливо отвечал тот, ─ работы-то нет.

─ А молотовскими сваями заняться не желаете?

Печник сел на кровати:

─ Так они ж никчемные!

─ А яйца-то, яйца!

Печник обшарил себя глазами.

─ Что яйца? ─ переспросил он.

─ Вы же мне на станции рассказывали про яйца. Что вы печник в седьмом поколении…

─ Минуточку. В восьмом.

─ В восьмом! Что если яйца в раствор добавить, то печка сто лет простоит. Так?

─ Ну, так.

─ А если в сваи яйца добавить?

─ Яйца во что хочешь добавь, будет крепче некуда.

─ Ну, вот!

─ Что вот, сынок? Как ты их в сваи-то добавишь? Сваи же сперва расплавить надо, а у нас завода соответствующего не имеется!

─ А банная печка на что?

─ Ишь ты! Верно! ─ Печник вскочил.

─ Скорее побежали к Молотову, ─ скомандовал Петька.

Печник, как был, в одной рубахе и сапоге выскочил за Петькой на улицу. Со скоростью ветра добежали они до молотовской избы. Инженер лежал на правом боку. Увидев яичницу, он сказал грустным голосом:

─ Не хочу.

Но Петька с печником хором рассказали ему о петькином открытии. У Молотова сделался такой вид, как будто он лично сейчас собирался переплавить одну-две сваи на пробу. Минут через десять они были уже в бане. Не обращая внимание на малоодетых людей в парной, они раскрыли горло огромной печи и зашвырнули туда сваю, с которой Молотов, с момента фиаско, не расставался ни на миг. Через час свая раскалилась докрасна. Петька за это время опустошил все яичные припасы столовой. Сваю достали щипцами, вынесли в помывочную комнату и уложили на гранитные скамьи, согнав троих рабочих.

─ Главное, чтобы не пострадал тот конец сваи, ─ дрожа, увещевал Молотов, ─ который сочленяется с другой сваей. А середину мы можем курочить, как хотим.

Они стали стучать кувалдами, стараясь выдолбить небольшое углубление в свае. В него заливались яйца, ровно шестнадцать штук, по количеству Советских республик. Затем кувалдой стучали уже по бокам, чтобы «накрыть» яйца словно крышкой с двух сторон. После этого сваю поливали ледяной водой из купели и оставляли отдыхать. Потом пошла вторая свая, третья, четвертая.

Они выходили неказистыми, как простые мужицкие лица. Но ведь эта часть будет под землей. Ее никто не увидит. С верхними же сваями проблем не было.

Молотов снова превратился в двигатель, в мотор, работающий на бешеной скорости и без перебоев. К вечеру они «настучали» восемнадцать свай, ровно столько требовалось для фундамента планового пятиэтажного дома с четырьмя подъездами.

─ Когда же они застынут? ─ спросил Петька.

─ Завтра к вечеру. А послезавтра утром уж можно и ставить, ─ объяснил печник. Молотов хотел продолжать ковать, но Петька с печником втолковали ему, что нужно сначала проверить, как поведут себя новые яичные сваи. Ведь если они снова сломаются, ковать другие просто не будет смысла.

С трудом дотянули они до нужного срока. Устанавливали вновь всем миром. Наверху опять закрепили весь каркас дома. И еще два дня невероятного, выматывающего ожидания. Минута за минутой, щелчок стрелки часов за щелчком…

В решающую ночь Молотов и Петька не спали у Молотова.

─ Я ─ честный коммунист, ─ говорил инженер. ─ Если сейчас не получится, буду стреляться.

Петька не спал толком дней пять, поэтому спросил:

─ Из чего, Глеб?

─ Ну ладно. Хоть на свае своей повешусь.

─ Могут не выдержать.

И друзья с ужасом переглянулись. Время ползло.

─ Пора, ─ сказал Петька. ─ Если сломались, так сломались уже. Если выдержали, то значит стоят.

Оказалось, что у стройплощадки давно собрался весь городок. К ним подбежал заплаканный Варя, который в те дни уходил подальше, лишь бы не показывать слез. Варя сказал одно только слово:

─ Стоят!

Петька выкрикнул:

─ Сколько времени, есть часы?

─ Сколько надо стоят, ─ отозвались из толпы.

─ Стоят и нас перестоят!

─ Стоят, черти яичные!

Раздалось всеобщее ликование, точно кто-то опрокинул гигантскую кастрюлю с очень веселым борщом. Бессонные ночи замелькали у Петьки перед глазами. Не успев обрадоваться, он упал в снег и потерял сознание… Где-то он уже проходил это падение…

Он открыл глаза от того, что кто-то очень ласково протирал его горячий лоб прохладной ваткой, смоченной в спирте. Сначала он не мог разобрать кто это, затем расплывчатые очертания стали молодой девушкой, медсестрой. У Петьки пересохли губы, в рот будто насыпали песку. Он хрипло спросил:

─ Где я?

Медсестра улыбнулась.

─ Вы в больнице, и вы герой!

─ Что со мной?

─ У вас сильнейший грипп. Еще бы: не спать пять дней и ковать сваи в бане! Сумасшедший! Вы знаете, сколько вы пробыли без сознания: полсуток.

Силы снова стали покидать Петьку, но он успел еще спросить:

─ Кто вы?

─ Я медсестра. Меня зовут Сабля.

─ Сабля… ─ еле повторил Петька и уронил голову вправо, в самое сердце подушки.

Глава 20. Сабля

Давно уже Петька не отдыхал.

В армии и институте на него постоянно сваливались какие-нибудь отстающие, хулиганы и кружки по ленинизму. Он не противился, наоборот, все это было ему в радость. Но вот так как сейчас, когда ему запретили все лишние движения, у него не было много лет.

Поначалу болезнь вела себя как враг народа. Она наступала, и Петька лежал красный в жару и полубреду. Маленький ртутный поезд стремглав несся к отметке 45, но, к счастью, недоезжал, останавливаясь на предыдущих остановках. Губы у Петьки потрескались, и медсестра время от времени смазывала их вазелином. Петька отказывался от еды и шептал только: «Сваи…»

Постепенно его сильный организм стал вырабатывать советские антитела, которые ринулись в ответную атаку. Микробы пищали, погибая под маленькими острыми сабельками лекарственных бойцов. В эти дни оказалось, что у Петьки ─ очень много друзей. Целыми днями захаживали они, чтобы передать кило апельсинов или пирожное. Соседей по палате у Петьки не было, и он раздавал все медсестрам и врачам. Варя даже нес апельсинную вахту, следя, чтобы два апельсина у Петьки всегда были в прикроватном столике.

Варя! Милый добрый Варя! Выздоравливающему Петьке теперь было немного стыдно от того, что когда-то он подозревал Варю в неискренности. Теперь было бесповоротно ясно: Варя ─ человек-скала, человек-гранит, Петькин третий незаменимый друг (Молотов еще был только на пути к незаменимости).

Приходила и Петькина бригада. Все они сказали, что бросили пить на то время, что Петька лежит в больнице.

─ На три недели? ─ переспросил Петька. ─ Ого.

Заходили и остальные. Помимо апельсинов и сластей, Варя принес томик Дениса Отвагина. В первую неделю, пока он был еще слаб, и температура била все советские рекорды, медсестра Сабля запретила ему читать. Тогда Петька решил организовать стенгазету и пару кружков. Но тут уж вмешался главный врач. Он пришел и строго сказал:

─ Молодой человек, пока температура не упадет до 37, о чтении можете забыть. И не заставляйте меня приходить снова.

То ли сказалась Петькина сила воли, то ли его же огромное желание почитать любимые стихи, только температура после разговора с главврачом неуклонно поползла вниз. 44, 43, 42, 39. К субботе градусник показал уже 37,1. Петька показал градусник Сабле. Та заставила перемерить. 37,1.

─ Можно? ─ спросил Петька.

─ Ладно, читайте. Под мою ответственность, ─ махнула Сабля рукой.

Петька с жадностью набросился на книгу. Еще он очистил апельсин и стал отрывать сочные оранжевые дольки и услащать ими чтение. Сабля постояла какое-то время, а потом ушла, немного погрустнев. Но Петька уже ничего не замечал. Он читал отвагинские «Штыки, штыки»:

Идешь ли ты по жизни ровно,

Иль сквозь туманы и пески,

Всегда бери с собой в дорогу,

Штыки, штыки…

Штыком тропу проложишь к цели

И пощекочешь тыл врага

Иди, красноармеец, смело

Шагай, твоя нога!

А коль по жизни заплутаешь,

И задрожит конец руки,

Ответ теперь ты точно знаешь:

Штыки, штыки…

Стих был написан в 1920 году, но казался Петьке таким современным, таким родным, будто Денис Отвагин написал его специально для Петьки. Автору ведь было двадцать лет, меньше, чем Петьке сейчас. Получается, что сегодня Денису Отвагину уже шестьдесят. Встретить бы его, поговорить…

Так, с томиком любимого поэта и апельсинами, пролежал Петька до вечера, когда Сабля принесла ужин.

Через три дня Петьке разрешили ходить. Он стал бродить по больнице, рассматривать ее. Как она изменилась, похорошела. Еще несколько месяцев назад тут были голые стены, а сейчас в палатах лежали одетые выздоравливающие люди. Многие знали Петьку, и он заходил справляться об их здоровье.

Вечером пришел Варя.

─ Ну, как там строительство? ─ спросил Петька.

─ Молотов опять разошелся, работает, как заведенный, ─ засмеялся Варя. Вот тебя десять дней нет, уже десять каркасов построили, а четыре дома уже изнутри отделывают!

─ Поболей за меня, а? ─ попросил Петька. ─ На тебе халат, а я сбегаю на стройку, хоть какое-нибудь участие приму.

─ Ты с ума сошел? ─ замахал на него апельсином Варя. У тебя температура какая?

─ 36,5, ─ соврал Петька.

─ 37,2! Я спросил у твоей Сабли!

─ Вовсе она не моя, с чего ты взял?

─ Нашел, чему радоваться! И потом, не похож ты на меня. Придет Сабля кровь брать, и вскроется обман. Вот у тебя какая группа крови?

─ Коммунистическая.

─ Ну, вот! А у меня революционная. Все. Считай, погорели.

Петька нахмурился: да, с группой крови Варя его ловко срезал.

─ Ты уж лежи положенные три недели. К приезду комиссии как раз выйдешь. У нас новая радость.

─ Какая?

─ Мужики как узнали, что с тобой, захотели немедленно спортзал строить. Мы, говорят, знаем, что Петька здорово турники любит. Нам-то, говорят, больше другое нравится: молотки, там, снег, но ради Петьки…

Петька вспыхнул.

─ Ну, ладно, чего уж прямо они… Передай спасибо. Апельсинов им купи.

─ А еще Жырлыев про тебя целый номер выпустил. Внеочередной, днем вышел, так все вместо обеда про тебя читали. Вот, еле достал. Ты не смотри, что он читанный, это твоя же бригада читала.

Он отдал Петьке свернутый в трубочку номер.

─ Ладно, мне долго с тобой нельзя, врач говорит, в тебе еще инфекция бродит. Иди к своей Сабле.

─ Да что ж ты взялся-то?

─ А то я не вижу, как она на тебя смотрит. Того и гляди шприц себе вколет вместо тебя, такая задумчивая.

─ Варя, перестань молоть ерунду, а то я тебя… заражу!

Друзья рассмеялись. Петька передал целую охапку приветов, и Варя ушел. А Петька стал думать о Вариных словах про медсестру Саблю.

Была она молоденькая, хорошенькая и даже немного рыженькая. Никогда не крестилась, что нравилось Петьке, и всегда была очень вежливая со всеми больными. Рабочие попадались разные, кто-то мог и нагрубить юной медсестре или сказать, что овсянка уже остыла, но она никогда не огрызалась в ответ. Молча уносила кашу и возвращала согретой.

Петька много думал, могла ли Сабля стать его подругой, невестой. Имя было подходящее, боевое. Но имя ведь еще не все… В институте Петька знавал одну Гаубицу, студентку на курс старше его. Но как-то она так сильно подвела свою группу, что до конца учебы все звали ее Царевной. А подобного Петьке не хотелось.

Он решил как-нибудь проверить Саблю, но все не мог улучить подходящего случая. То ли его болезнь была еще крепка, то ли опыта ему не хватало. Наконец, он надумал зацепиться за что угодно и завязать разговор. Так что, когда на следующее утро Сабля зашла к нему с термометром, он сказал:

─ Ага, Сабля! Пришли?

─ Да, ─ растерянно ответила Сабля. Обычно этот пациент бывал молчалив и застенчив и только повыше натягивал одеяло или прикрывался томиком Отвагина, а тут сам заговорил с ней. Она стала немного помогать ему.

─ Интересно, какая у вас сегодня температура?

─ Думаю, такая, что меня уже можно отпускать.

Сабле очень нравился Петька, поэтому она, как всякая женщина в такой момент, пошла на хитрость.

─ Знаете что, ─ сказала она, ─ мы сейчас замерим температуру, и, если там меньше 37, идите. Одевайтесь и идите. А я уж вас выгорожу перед доктором. Но, если там больше, вы долежите до конца все три недели.

Расчет был правильный: так они вместе становились своего рода заговорщиками, революционерами. У них как будто наклевывалось что-то вроде подпольной партии. «Врачи-революционеры» или около того. Петька мгновенно согласился. Сабля дала ему градусник. Минута, вторая, пятая.

─ Давайте. 37,3.

Петька с досадой стукнул кулаком по койке.

─ Все, ─ улыбнулась Сабля, ─ теперь лежите, как миленький.

Петька состроил рожу «миленького». Разговор не получился. «Врачи-революционеры» развалились. Сабля вышла из палаты, радостная от того что не стряхнула градусник после предыдущего больного, ведь на вид (а она преотлично определяла температуру на вид) у Петьки бы набежало максимум 36,9. Он явно поправлялся стахановскими темпами.

Глава 21. Кто помнит Сталина

Что знал Петька о девушках? Ничего.

Нет, он, конечно, видел маму, помнил учительницу младших классов ─ добрую Сталиниду Игоревну, слышал про невест Вари, Борьки, и Сени. Но приближенных дел с ними никогда не имел. Его можно было сравнить с человеком, который полжизни смотрел на огромный сахарный арбуз, разрезанный надвое, но так и не решался к нему подойти. Хотя Природа отвоевывала свое: Петьке очень хотелось надкусить сочную арбузную мякоть.

С годами появилось у Петьки слишком много запросов: чтоб подходящее имя, чтоб любила Сталина, чтоб порядочная, ну и слегка симпатичная. Когда он рассказал обо всем этом Варе, тот только присвистнул:

─ Ну, милый, мой! А больше ничего не хочешь? Чтоб она Дома советов строила да еще какие-нибудь саженцы сажала, которые Рокоссовский вывел?

Петька с надеждой посмотрел на Варю: можно ли так?

─ Это же женщина! Девушка! Иной пол! Она вообще как захочет, так и сделает. И будет права.

Петька нахмурился.

─ Это что ж такое? ─ спросил он. ─ Она за американцев будет, а я еще радоваться должен?

─ Ну, ты совсем до чумы-то не доходи! Я ж тебе про что толкую?

─ Про что?

─ Другие они, другие. И ноги у них нежнее, и подолы в цветочек. Это только так со стороны кажется, мол, сходные с нами организмы, на самом деле ─ ууу, темный лес. Чаща даже.

─ Что же делать? Вот ты как со своей женой познакомился?

─ С Лариской?

─ А у тебя сколько их? Десять, что ли?

─ Нет, одна, Лариска.

─ Ну вот как ты с ней познакомился?

─ Да мы с ней еще в детском саду вместе сидели. Ну, рядом. Потом в школе. Окончили школу, разъехались по институтам, через неделю меня вызывают к телефону в общежитии. Спускаюсь. Лариска звонит. Говорит, неделю сижу без тебя, непривычно как-то. По-моему, любовь, говорит. Ну, я с ней договорил, а потом в ее институт перевелся. Там и поженились.

─ Как же она теперь без тебя сидит?

─ А я ей фотокарточек оставил ─ пропасть! Семь штук. Каждый день недели может с новым Варей сидеть. И в тельняшке есть, и в кино даже…

─ Получается, и ты особо ничем мне не поможешь?

─ Получается так… Самому тебе, Петька, придется осваивать эту девичью целину.

─ Ну хоть что-то ты знаешь?

─ Знаю: никогда не противоречь им!

Вооружившись этим знанием, Петька решил в тот же день проверить «его Саблю», как называл ее Варя. «Не буду противоречить ─ и все, ─ думал Петька, ─ хоть ты кусай меня».

Сабля в тот день принесла Петьке последний обед.

─ Все, ─ сказала она, ─ теперь сами будете ходить.

─ Хорошо, ─ ответил не противоречащий Петька.

─ Измерьте-ка, ─ она дала Петьке градусник.

─ Давайте.

─ Верните.

─ Возьмите.

─ Съешьте все.

─ С удовольствием.

─ Отложите Отвагина.

─ Пожалуйста.

Сабля недоверчиво посмотрела на Петьку.

─ Знаете, что, ─ сказала она, ─ мне очень вот это не нравится. Вы явно что-то задумали. Точно, я поняла.

Петьке, который слишком сильно вжился в роль послушного сговорчивого пациента, ничего не оставалось, как сказать:

─ Задумал.

Сабля всплеснула руками.

─ Я знаю, что! Вы вечером спросите на складе свою одежду и удерете гулять!

Петьке такое и в голову не приходило.

─ Ну, почему вы такой несносный больной? ─ заговорила Сабля. ─ Посуду в столовую отнесете сами.

И она выбежала из палаты. Вечером Петька рассказал все Варе.

─ Да-а, ─ задумчиво сказал Варя. ─ Ты точно со всем соглашался?

Петька кивнул. Варя достал блокнотик:

─ Запишем. Соглашательство иногда ведет к разрыву!

Петька рассердился.

─ Тоже мне умник! Записывает он! А мне-то теперь что прикажешь делать? Я уже по твоей милости досоглашался чуть не до Саблиных слез.

Варя незаметно записал в блокнотик: «Влюбленные часто ведут себя непредсказуемо».

─ А теперь ты, Петька, попросишь у нее прощения.

Петька посмотрел на Варю, все еще сердясь.

─ Вот здорово, ─ сказал он. ─ Какие у тебя еще есть теории? Ты выкладывай, я все проверю! Болеть мне еще долго, отработаем каждую твою гипотезу! Давай я завтра окачу ее овсянкой. А потом буду молчать два дня. А следом ─ буду мерить температуру не градусником, а ржавым гвоздем. Посмотрим, как она у нас попляшет.

Варя положил ему руку на плечо.

─ Ну. Не кипятись. Что ты как тесто на теплой плите?

Петька примолк.

─ Да ты понимаешь, ─ сказал он уже спокойнее, ─ сам в толк не возьму, что со мной. Будто немецкий шпион за минуту до рассекречивания. Опыта никакого, а вот человека обидел ни за что ни про что. Что вот делать?

Варя молчал.

─ Я серьезно, ─ сказал Петька, ─ что делать? Что там у тебя еще в блокноте записано?

─ Может, не надо?

─ Да давай уже, терять-то нечего. Пойду в атаку.

─ «Будь с женщиной честным», написано.

─ Ну вот это другое дело, нормальный совет. Где ж ты раньше был?

─ На стройке пропадаю, ты же знаешь.

─ Ладно, попробую сегодня новое правило. Если и это не поможет… ну, значит, не дружить нам с Саблею и не познать деторождения совместного.

Варя оставил апельсинов и ушел. А Петька стал всеми силами приближать ужин. Он почитал, походил и даже попробовал поспать ─ не вышло ничего из перечисленного. После всех попыток прошло семь-восемь минут. Тогда Петька решил вспомнить все подвиги Ленина, которые знал, но и подвиги украли у тянущегося дня лишь четыре минуты: по сто на минуту. Наконец не опасный больной через две палаты позвал его перекинуться в «Буржуйку», новую карточную игру. Как нарочно за этим занятием их застала Сабля. Она ни слова не сказала, хотя карты в отделении были запрещены. Ее взгляд ― горячий, женский и все понимающий ― столкнулся со взглядом Петькиным: мужским, открытым и простым.

«До карт докатились?» ─ словно бы спросила она глазами.

«Сабелька, ─ попытался взглядом ответить Петька, ─ скоро все узнаете, все ради нас!»

Пришло время ужина. Рассеянный Петька, проиграв семнадцать конов в «Буржуйку» явился в столовую последним из больных. Сабля собирала тарелки со столов, покрытых клетчатой клеенкой, и вытирала клеенку влажной тряпкой.

«Будь с женщиной честным», ─ твердил Петька. Он подошел настолько близко, насколько мог себе позволить и начал:

─ Сабля…

Медсестра нервно поставила тарелки и повернулась к нему.

─ Что, ждете не дождетесь как уйти? Подсказать вам? Сейчас спуститесь по лестнице, там, где больные курят (вы еще не начали?), повернете от входа налево и спуститесь в подвальный этаж. Там склад. Дадите служащему пару апельсинов, он вам любую одежду отдаст, хоть свою…

─ Сабля, ─ попытался протестовать Петька. Но та не слышала.

─ … и гуляйте, сколько хотите. Ради вас стараешься, а вы… Вам, наверное, каждый день такое говорят. Вы вон ― симпатичный, из С-ска. А я из далекого селения сюда приехала, у нас там из симпатичных только трактор «Беларусь». Но я не позволю вам так поступать. Вы думаете, если Сталина нет больше, то и некому за меня заступиться…

Несмотря на зимнее время, Петьке показалось будто шарахнул гром.

─ Что вы сказали? ─ переспросил он.

─ Много чего, вас когда именно интересует?

─ После трактора «Беларусь».

─ Не позволю я вам так поступать…

─ Нет, нет, про Сталина…

─ А вы не только больной, но еще и очень глупый, видимо, ─ рубила рукой воздух и тарелки Сабля, ─ я сказала, вы думаете, если Сталина нет больше, то и некому за меня заступиться…

─ А вы что же ─ Сталина за заступника почитали? ─ Петька почти дрожал: что не сработало в свое время с Варей, сыграло на опережение с Саблей.

─ Сталина, ─ мечтательно промолвила Сабля, ─ Сталина я больше чем за отца почитала.

Вдруг Петька почувствовал, что он все знает. Какой-то строгий и очень опытный красный командир внутри него скомандовал: «Товарищ Косоуров, подойти к гражданке Сабле!» Все чувства, умения и действия, глубоко, где-то в районе коленей, спрятанные в Петьке, неожиданно явно проявились в нем, как проступал когда-то на его любительских карандашных рисунках профиль любимого вождя. Петька круто развернулся, закрыл дверь столовой, которая прогремела, казалось, на весь Звездогорск, подошел вплотную к Сабле и крепко поцеловал ее прямо в район марлевой повязки. Затем посмотрел ей в глаза, понял, что только что сделал и опрометью выбежал из столовой.

Глава 22. Любовь

─ Ну и что теперь? ─ спрашивал его Варя на следующее утро.

─ А теперь, Варя, кажется, у меня появилась невеста, ─ вздохнул Петька.

─ Пропал ты, Петька, ─ со знанием дела сказал Варя.

─ Почему это?

─ А пес его знает. Только пропал и все. Я, когда Лариску встретил, тоже пропал на несколько месяцев. А твоя Сабля у тебя под боком будет, не до строек тебе станет…

Варя был неопытен, но прав. Если после одной только ночи Петька выглядел счастливым, но невыспавшимся, с какими-то почти траншеями под глазами, то чего было ожидать от него, например, через неделю или даже две.

Сабля выглядела еще хуже. Всю ночь они решали, как назовут сына, если он вдруг вздумает родиться, где станут жить и стоит ли уже писать родителям о будущей свадьбе. Петька был готов жениться хоть завтра, Сабля настаивала на более ранних сроках. За одну ночь они горячо полюбили друг друга, точно с размаху соединив две судьбы.

Между тем, сыну пока неоткуда было браться. Как только возможно деликатно Петька поговорил об этом с Варей. Разговор напоминал допрос, который очень вежливый и застенчивый милиционер учинил самому воспитанному на свете преступнику.

─ Варя, ─ начал Петька.

─ Да.

─ А вот дети, да…

─ Да.

─ Я же правильно понимаю…

─ Правильно.

─ Что правильно?

─ Понимаешь.

─ Что я, по-твоему, понимаю?

─ Что они «берутся», ─ выговорил Варя после мучительной паузы. Петька просиял.

─ Верно! Но, вот как бы это сказать… Они «берутся»… А я же должен участвовать в этой заготовке?

─ Что?

─ Ну, процедуре.

─ Петька, ты чего? У тебя же папа с мамой есть?

─ Есть.

─ Ты думаешь, твой папа не участвовал в заготовке тебя?

─ Варя, я даже думать о таком не хочу!

─ А я тебе скажу: участвовал. И ты должен.

Петька задумался: говорить дальше или не говорить. Победило «говорить».

─ А почему тогда мне Сабля сказала, что сейчас…эээ…нельзя заготавливать?

─ Почему нельзя?

─ Ну, вроде как, озимые уже поздно, а яровые рановато еще сеять.

─ Я совсем запутался, ─ сказал Варя. Петька увлек его к окну, где стал дышать на морозное стекло и рисовать. Он нарисовал какое-то поле, накрытое огромным полотном. И, молча, стал тыкать пальцем в это полотно, как бы поясняя причину отказа от заготовок.

─ Так, а сеялки в порядке? ─ спросил Варя, чтобы выиграть полминутки и разобраться.

─ Сеялкам, сам знаешь, двадцать четыре года…

─ Понимаю.

Они помолчали.

─ Хочешь, я сегодня схожу на почту, закажу звонок к жене, спрошу у нее?

Петька поглядел на Варю так, как глядят на продавца, когда спрашиваешь у него половину ситного, а он подает канистру с керосином.

─ Согласен, ─ сказал Варя, ─ так себе идейка. Можно попробовать соответствующую разъясняющую книженцию раздобыть.

─ Да где ее раздобудешь, у нас даже библиотеки нет. Да и под каким предлогом?

─ Можно сказать, что мне нужно ножку стола или шкафа подпереть.

Петька повторил ситно-керосинный взгляд.

─ Ладно, снова буду действовать сам.

─ Да, ─ засмеялся Варя, ─ уходи в подполье.

Петька развел руками: в подполье-то как раз и не шлось.

А в остальном все было чудесно и очень напоминало повесть Семена Рубахина «В самое сердце». Это произведение Петька читал в старших классах, еще многого не понимая. Герой повести, молодой комсомолец Митька, уезжал поднимать упавшую целину. И перед самым отъездом встретил в цирке Лиду, билетершу, родителей которой убили после войны какие-то шальные немцы. У молодых людей завязалась любовь, Митька уехал на целину и писал длинные красивые письма: перед одним только именем Лида он ставил около пятнадцати эпитетов. У Петьки же все выходило гораздо счастливее. Сабля постоянно была рядом. То она несла скальпель в операционную, то заходила к нему смерить температуру. И запах у нее был всякий раз разный, но по-своему близкий и знакомый.

Короче говоря, появилась и у Петьки любовь. Выразить он ее не умел, что делать ─ не соображал, но гулял с Саблей ночами напролет, говоря обо всем на свете и даже больше. Температуры у Петьки давно не было, все Варины апельсины были розданы в любовном порыве другим больным. Дело обстояло так серьезно, что не выдержал даже главврач. Как-то утром он зашел к Петьке в палату и сказал:

─ Так, Косоуров.

Если бы Петька не любил сейчас каждое живое и неживое существо на планете, он бы почувствовал, что от слов доктора веет строгостью и немного назиданием. Но Петька любил и поэтому, нюхая что-то, что оставила ему Сабля (в этот раз это был календарик со Сталиным от 1950 года), мечтательно ответил:

─ Да, доктор.

─ Заканчивайте свои шашни, ─ строго сказал главврач, ─ пожалей мне девку. Что она у тебя ночами не спит? Ты знаешь, она что делает? Сегодня оперировали больного, я ей говорю, мол, сейчас будем резать, а она говорит, не надо, может, он сирота, пощадите его.

─ Сабелька, ─ в умилении вырвалось у Петьки.

─ А как же мне не резать? Как я старый осколок фронтовой из него достану?

─ Ну, есть же цветы, облака, лужайки, в конце концов…

Доктор понял, что дело труба, причем труба особая, любовная, которая всех труб замысловатее.

─ В общем, так, Косоуров, тебе лежать осталось меньше недели. Я на это время дам ей отпуск с обязательным отбыванием вне больницы, а то вы мне тут всю выздоравливаемость нарушите, к чертовой прародительнице.

…Еле дождался Петька выхода из больницы. За это время побывал у него еще один интересный посетитель: учитель, отец кассирши из С-ска. Петька в очередном любовном припадке рассказал, что она за чудесная женщина. Говорил он так горячо и возбужденно, что учитель даже не рассказал ему ни слова про Кубу или что-нибудь еще что знал. Ушел он от Петьки в твердой уверенности, что он, Петька, собирается жениться на его дочери сразу по возвращении: так ловко и великолепно Петька ее расписывал.

Наконец неделя закруглилась. Петька поблагодарил всех, пожелал встречи на стройках Звездогорска, пожал несколько рук и побежал к Сабле в избу. Вместе прообнимались они до вечера, а потом полетели к Захар Затонычу.

─ Да-а, ─ сказал он, весело щурясь, ─ положим, жилья-то у нас сколько угодно. А вот поженю я вас где? Загса-то нету. Надо в ближайший город ехать.

─ Упущение, Захар Затоныч, ─ сказал Петька, ─ город есть, а загса нету.

─ Упущение. Не продумали.

─ Так теперь-то что нужно, Захар Затоныч?

─ Что?

─ Построить загс!

─ Это что ж? Загс? Построить? Деревянный?

Петька посмотрел на Саблю и твердо сказал:

─ Нет. Кирпичный надо.

─ Да как же ты его построишь, кирпичный?

─ Так у Молотова наверняка всякие излишки остались от его каркасов. А загс большой и не нужен: так, жених с невестой, да гостей сорок штук. Двух этажей хватит.

─ А зачем же два этажа?

─ Ну, как же! Ты с невестой спускаешься со второго этажа, а фотограф знай затвором орудует, фотографирует вас. Красиво же.

─ Вообще-то красиво, ─ согласился Захар Затоныч.

─ Я думаю, загс надо в начале самой первой улицы поставить, мол, с семьи и город завязь берет.

Захар Затоныч незаметно записал эту мысль в блокнот и сказал:

─ Ладно, Петя, стройте! Построите к пятнице, там вас и распишем. И гулять весь вечер будем и полсубботы еще. А в среду как раз комиссия: первые дома смотреть приедут. А мы им ─ загс!

Будущие «молодые» поспешили к Молотову. Тот был на стройке. Они с Петькой крепко, дружески, обнялись. Оказалось, что к приезду комиссии будет готово целых пятнадцать домов.

─ Конечно, построим загс, раз нужно, ─ засмеялся Молотов. ─ Это ли твоя невеста?

─ Да, это.

И Молотов снова сгреб Петьку в охапку, теперь уже вместе с Саблей.

Глава 23. Загс

Загс строили всем Звездогорском. Даже Захар Затоныч пару раз улизнул из своего уютного председательского кресла и перетащил несколько кирпичей с места на место. Петькина бригада работала, не покладая мозолистых рук. Работала и почти плакала. Мужики здорово прикипели к Петьке и теперь они, с одной стороны торопились, чтобы сделать ему хорошее, а с другой ─ роняли слезы на холодную бесстрастную кладку.

─ Пойдем, что ли, водки выпьем, ─ говорил Леня в перекур.

─ Может, ты еще и покурить хочешь?

─ Так ведь перекур, ─ удивлялся Леня. В ответ на него только махали руками.

Строили, в общем, быстро, в охотку. К четвергу уже был готов первый этаж, а утром пятницы весь загс, чистый, свежий и точно выбритый, стоял в начале улицы. Получилось красиво: загс начинал стартовую линию от реки, от которой шла дорога к городу. Спустя какое-то расстояние по бокам от дороги вырастали молотовские дома: кирпичные, убранные, светлые. Предполагалось, что улица протянется дальше и завершится площадью и Домом Советов. А уже от площади, как лучи солнца, засветят-побегут другие улицы. Но до этого было еще далеко.

Закончив стройку, Петька побежал в баню и как следует вымылся. Костюм и сорочку ему привез из Новосибирска Поспехаев, который, заради такого дела, бросил теплую станцию и примчался в Звездогорск.

У петькиной бригады на пятерых костюм нашелся всего один. Они придумали такой план: сначала костюм надевает кто-нибудь первый и попадается Петьке на глаза. Затем бежит домой и передает элегантную костюмную эстафету другому. Потом третьему и так, пока все пятеро не пожелают Петьке чего-то совет-да-любовного. А уже после, когда начнется гулянка в столовой (а она намечалась именно там), они заявятся все впятером в чем придется и затеряются в толпе.

Первым по плану шел Коля. На нем же расчеты и рухнули.

Коля надел костюм, освежил бритую шею стаканом одеколона «Маяковский» и поспешил на встречу с Петькой. Тот как раз направлялся в столовую: проверить, как идут приготовления.

─ А, Петя, ─ непринужденно заговорил Коля. ─ Совет да любовь. Куда ты?

─ В столовую, пойдем со мной.

Они дошли до столовой. Петька справился о ходе работ. Оказалось, что из гастронома не принесли еще ни лимонад, ни «Вафельного сталиненка». Без них даже начинать торжество было не солидно.

─ Поможешь? ─ спросил Петька.

─ Об чем вопрос!

И Коля, как проклятый, сделал в костюмчике пятнадцать ходок туда и обратно. К этому времени начали собираться гости. Толя, Витя, Митя и Леня сидели дома и гадали, какая такая болезнь могла настигнуть Колю. Витя даже порывался дать телеграмму кому-нибудь, лишь бы там узнали, что их товарищ пропал. Но Коля явился сам. Галстук был развязан, сорочка ─ вымазана шоколадной глазурью. От спелых плодов былой элегантности осталась лишь кожура. Коля рассказал все как было, и ругать его не стали.

И в целом день был необычный, это потом припоминали все. Откуда-то достали арбуз. Как он сюда попал и кто его привез дознаться не удалось.

Загс был готов, Петька давно перерезал красную ленточку, а невеста все не появлялась. Ей с самого утра занялись Горилловна с Макаковной. Они хорошенько пропарили ее в бане, одели в свежайшее белье, нарядили в свадебное платье и, наконец, уложили в форме серпа волосы и напомадили губы. Платье заслуживало отдельного рассказа. Два дня и две ночи над ним трудились Галюша с Лидком. Они взяли несколько медицинских халатов, откипятили их добела, распороли, перешили, заколдовали… Творили по выкройкам, которые нашлись в старинном журнале Лидка «Свадьба-1926». Если верить написанному, ровно в таком платье выходила замуж первая советская модель Лариса Гвоздина, известная модница двадцатых годов.

У платья были две широкие бретели и обнаженные плечи. Чтобы не испытывать неискушенного жениха раньше времени, к платью полагалась накидка. Ниже шел марлевый лиф, напоминавший изысканные образцы тюля. Потом ─ плотный кушак и пышная юбка. Крашеные в белый цвет валенки довершали образ невесты. Планировалось, что в загсе она переоденется в легкие медицинские туфельки, а уж из загса до столовой молодые доедут на Самосвалыче.

Петька не видел Саблю два дня и очень нервничал. Он отправил около сорока телеграмм родителям и чуть меньше ─ Борьке с Сеней. Конечно, понимал он, решение было принято так скоро, что никто не успел бы приехать. От родителей пришла ответная телеграмма, но зато ─ на несколько страниц. Мама плакала, говорила, что теперь у Петьки появилась другая женщина, которую он должен слушать, а она, мама, сосредоточится на воспитании папы. К телеграмме прилагался денежный перевод: двести рублей.

─ Идет, ─ вдруг воскликнул Варя, который раз десять сбегал до конца улицы и обратно. И действительно ─ вдалеке Петька заметил маленькую Саблину фигурку. Она все шла и шла и становилась больше, и Петька увидел, какая красивая у него невеста, как весело пляшет солнце на каблучках ее валенок. Вся толпа гостей терпеливо ждала, когда Сабля приблизится к жениху. Захар Затоныч проклинал свою щеголеватость, которая заставила его выскочить в одном костюме: тулуп он оставил в кабинете.

Петька смотрел на Саблю и думал. Он вспоминал детство, своих друзей. Теперь у него появлялся новый друг: женский, верный, на всю жизнь. Как к этому отнесутся Борька и Сеня, что скажет Варя. Не отдалятся ли они? И сам себе Петька отвечал: нет. Скорее всего, нет. Сабля ведь такая замечательная, она понравится всем и станет другом его друзьям и их женам.

«Слушай свою жену», написала мама в телеграмме, и Петька в эту минуту исполнился готовности слушать. Вместе пойдут они, согретые теплом сталинской любви. Точно солнце будет освещать Сталин их путь. Они окончат эту стройку, поедут вместе еще куда-нибудь, и еще. Вместе.

А вдруг любовь угаснет, подумал Петька. Они все время будут вместе, они же могут надоесть друг другу. Что тогда? Развод? Эмиграция?

Ведь Сабля запросто может не поладить с его родителями (папа-то неприхотлив, как многие папы, но вот мама…), с его друзьями. Она может предать коммунистические идеалы, забыть Сталина, заменить его на Хрущева. Петька будет часами ходить вокруг дома после работы, только бы не возвращаться в опостылевшую неуютную квартиру. Сабля станет холодной, неприветливой. Их единственный сын будет все время плакать в углу, только из-за того, что разлюбившие друг друга родители не захотели подарить ему ни коммунистических братьев, ни советских сестер. Тоска, точно ледяной клинок…

─ Обними меня, муж мой, я так замерзла, ─ сказала Сабля подойдя.

Рыдающий сын, эмиграция и Хрущев исчезли. Сабля стояла перед ним: такая красивая, как в тот день, когда он увидел ее в первый раз. Петька обнял ее, в толпе захлопали. Наскоро зашипела вспышка фотографа.

─ Ну, пошли жениться, ─ сказал Петька и перерезал остатки ленточки. Захар Затоныч устремился за молодыми…

Глава 24. Враги народа

Гуляли в тот день до всеобщего упаду. Первым устремился на отдых Захар Затоныч. Он так настрадался на морозном воздухе, что выпил несколько рюмок водки, съел четыре шипящих котлеты с пюре, пожелал молодым нарожать строителей Звездогорска и вдруг соорудил себе из стульев узенькое ложе и задремал. Так, на стульях, его и отнесли домой.

Остальные оказались крепче. Петькина бригада так вообще откупоривала бутылку за бутылкой и, закусывая сугубо вареным мясом, вела печальные разговоры.

─ Кто ж нам теперь бригадира заменит?

─ А никто.

─ А как же без бригадира?

─ Да никак. Никого больше до себя не допустим.

─ А как же…

─ Я бригадиром буду. А если что не получится, у Петьки всегда спрошу.

─ Он не откажет!

─ Да, он не такой! Открывай следующую.

На шестой «следующей» Витя подошел к Петьке, который уже немного уставший от внимания, восседал в центре столов, поставленных серпом, как Саблина прическа. После короткого объяснения Петька пообещал Вите, что никуда он не денется, просто будет теперь жить с женой. Нет, им всем вместе жить нельзя. Нет, не то что жена против, а как-то… Нет же, Петька тоже не против, но…

Петька еле растолковал Вите, что он будет очень часто приходить, может даже, три-четыре раза на день. Витя побежал к своим.

─ Петька нас не бросает!

─ Ура! Открывай следующую!

В какой-то момент Петька украл жену. Они вместе оделись и вышли на улицу. Прогулялись до загса, где заколосилась несколько часов назад их общая судьба. Сели на одну из скамеек, которые смотрели на реку. Это придумал Молотов, чтобы люди любовались водой, когда придет весна. Но было очень красиво даже сейчас. Берег на той стороне реки был не крутой, и Молотов планировал построить там увеселительный парк с аттракционами, кинотеатром и народным звездогорским театром. А пока там стоял густой лес.

─ О чем ты думаешь, Петя? ─ спросила Сабля. Петька еще немного помолчал.

─ Да вот, думаю, не очень хорошо, что родители наши не смогли приехать, с нами счастье разделить.

─ Ты прости меня, мне уже очень поскорее хотелось, все не верилось.

─ Да что ты, брось. Я так сказал, не в укор.

─ И потом: если уж и твои-то не успели бы приехать из С-ска, то моя мама и подавно бы не добралась. К нам из Москвы телеграмма неделю идет, а отсюда…

Сабля махнула белоснежной рукой.

─ Ах, как же это досадно, ─ повернулся к ней Петька, ─ как досадно. Как у нас еще все не устроено. Вот бы весь-весь Советский Союз телефонной сетью покрыть да поезда сверхскоростные пустить. Чтобы, например, задумал человек свадьбу в Усть-Каменогорске, а к нему родственники из Риги ─ ррраз и примчались. Чтобы понадобились старухе лекарства в деревне под Витебском, а за ними не фельдшер девяностолетний поехал, который, прозрачное дело, за месяц не управится, а специальная служба из Москвы явилась уже к вечеру.

Сабля очень ласково погладила его по голове сквозь шапку: так гладят котенка, который только что сделал что-то невозможно прекрасное. И вдруг посерьезнела.

─ Ты знаешь, ─ сказала она, ─ мы же с тобой можем это все осуществить.

─ Как?

─ А наша жизнь на что нам дана? Чтобы гореть вот такими делами. Вот закончим мы здесь, в Звездогорске, тебе будет двадцать пять, мне и того меньше. Отправимся туда, где мы нужны. Там наладим, опять отправимся.

─ А как же дом, дети?

─ А дом наш, Петя, будет там, где будем мы. А детей воспитаем, они нас поймут. Нельзя же только о себе думать! Да, будет трудно, но мы вспомним, для чего мы это делаем ─ для людей, для будущего, против Америки ─ и сразу силы удесятерятся!

Петька вскочил, как будто собрался ехать из Звездогорска прямо сейчас. Он вдруг понял, как же удачно женился. Лететь вперед на локомотиве, когда ветер в лицо, когда душа выше самого высокого и доброго помысла, когда страна знает, кому сказать спасибо, а ты скромно улыбаешься и благодаришь всех, кто тебе помогал ─ вот он истинный коммунистический смысл, высшая советская благодать.

─ Сабля, ─ сказал он, а по щекам его бежали слезы. Обнявшись, они посидели еще минут двадцать и вернулись к гостям.

В среду приехала комиссия: четыре человека в легкой нетаежной одежде. Им тут же выдали тулупы и повели показывать Звездогорск. Все очень волновались: вроде бы все было готово, даже сверх плана, но члены комиссии могли заметить и то, чего не было. Но тулупы сделали свое дело.

Начали с загса, и комиссии он очень понравился. Захар Затоныч еще ввернул:

─ С семьи и город завязь берет.

Члены комиссии одобрительно улыбнулись. И вид на реку, и скамейки, и молотовские увеселительные планы пришлись им по душе. Высоко оцененный, Молотов даже рассказал про свой просчет со сваями и про баню, переделанную на время в цех. Комиссию не отпугнуло и это. С большим удовольствием смотрели они на дома, которых было целых пятнадцать, а не пять, как предполагалось первоначально. Потом дома кончились, и какое-то время они просто шли по дороге.

─ А здесь что будет? ─ спросил один из проверяющих.

─ В конце этой улицы, на которой будет пятьдесят домов, будет большая площадь с памятником Ленину и большим Домом Советов. А от этой площади будут расходиться еще четыре больших улицы со множеством проездов и маленьких улочек. Каждая из четырех улиц будет заканчиваться чем-то важным: одна больницей, другая библиотекой, третья ─ рынком, а четвертая даже цирком.

Потом был обед. Галюша с Лидком произвели на комиссию невероятное впечатление. За день до приезда проверки Петька выдумал пошить им красивые платья все из того же журнала «Свадьба-1926» и выучить хорошим манерам. Полночи они гоняли первую фразу и страшно намучились. Галюша должна была сказать: «Добро пожаловать, вот попробуйте наш звездогорский борщ», а Лидок ─ продолжить: «Такого вкусного вы и в Москве не едали». И если Галюша справилась блестяще, то у Лидка с последним словом выходили страшные мучения. Петька поменял очередность, но тут подкосило и Галюшу. Около двух ночи измученный Петька, которому уже хотелось к Сабле, решил переменить вторую реплику. Теперь приветствие звучало так:

Галюша (улыбаясь). Добро пожаловать, вот попробуйте наш звездогорский борщ!

Лидок (улыбаясь еще шире). Попробуйте, попробуйте.

Петька признавал, что выходило глуповато и совсем не по законам советского театра. Как будто второй говорящий сомневается в умственных способностях первого или рассчитывает, что после ночи в поезде и пяти часов проверок на свежем воздухе члены комиссии откажутся от горячего наваристого борща. Но лучшего в голову ему уже не приходило.

И вот теперь в столовой Галюша протянула первую тарелку и, улыбнувшись, сказала:

─ Добро пожаловать, вот попробуйте наш звездогорский борщ.

А Лидок дополнила:

─ Такого вкусного вы и в Москве не едали!

Оказалось, что когда Петька ушел к Сабле, они еще два часа тренировались.

После обеда важные гости посмотрели больницу. Увидев, что это, в общем-то, добродушные милые люди, хоть и из Москвы, Петька рассказал про свою болезнь, про Саблю и даже показал обручальное кольцо. Все заулыбались. Комиссию вывели из больницы, показали знаменитую баню, на этом осмотр и закончился.

─ Теперь приедем через два месяца, в феврале. Давайте договоримся, чтобы улица от загса была полностью готова, а от площади все улицы были начаты и названия им придуманы. Ну и чтоб Дом Советов уже заложили. А как будет готов Дом Советов, мы вам выпишем из Москвы хорошего художника, он вам афиш нарисует на много мероприятий вперед. Ну, как вам такой план?

─ Добро! ─ сказал Захар Затоныч.

─ Добро, добро, ─ закивали остальные. Самосвалыч отвез комиссию на станцию, на вечерний поезд в Томск, где у них были какие-то комиссионные дела.

Приезд комиссии вызвал большое оживление и подъем. Все действительно шло по плану, и пока не было видно чего-то, что могло этот самый план покорежить. Петька ходил как начищенный ваксой сапог. Молотов не ходил ─ летал. Захар Затоныч на радостях съел в эти дни столько сдобы с маслом, что всеми ожидалось, что его разорвет. Но его не разрывало. Напротив он сделался даже несколько щеголеват. После петькиной женитьбы он выспросил себе журнал «Свадьба-1926», где три последние страницы посвящались мужчинам. На следующий день его картуз сделался украшенным красивой проволочной плетенкой, а на лацкане пиджака появилась искусственная фиалка.

Петька ежедневно покупал Сабле конфеты, а через пять дней после отъезда комиссии принес толстый красивый эклер. Во всем стройгородке царило всеобщее благостное настроение, работали в эти дни мало. Никто за это не ругался: они шли с серьезным опережением графика. После того, как проверяющие уехали, поставили всего только один дом.

Молотов постоянно ходил любоваться на сваи. Теперь делали так: два дня посвящали полностью изготовлению свай, затем отвозили их на место будущего дома, так сказать, в виде заготовки. Через три недели напереплавляли свай домов на тридцать-тридцать пять. Уже хватало на всю улицу от загса до Дома Советов. Решили установить все завтра.

Тут-то и грянуло.

Петька решил в этот день отоспаться. Строительство двигалось превосходно, лучше чем лечение в санатории им. Рамона Меркадера. С Саблей тоже дела шли на лад, не считая у нее небольшой сыпи по всему телу от сладкого. Выдалось такое ослепительно-снежное утро, когда любовь становится еще объемнее и слаще, стоит только выглянуть в окно. Хотелось жить и чуть больше ─ спать.

Им выделили отдельную избу в стройгородке, а потом ─ обещали большую трехкомнатную квартиру на втором этаже в будущем доме у площади. Такие квартиры полагались еще Молотову, Захар Затонычу и Варе. Петька и Сабля часто думали о том, как переедут туда и купят стиральную машину «Ленинский водоворот-47». Сабле почему-то особенно хотелось стиральную машину.

Петька только впал в то приятное состояние сна, когда все вокруг представляется добрым и перинистым. В это мгновение в окно тяжело застучали.

Это были все будущие обладатели хороших квартир: Варя, Молотов и щеголеватый Захар Затоныч. Спросонья Петька подумал, что им уже выделили жилье, и они пришли пригласить их с Саблей на новоселье. Но горестный помрачневший Молотов выпалил:

─ Беда, Петька, все сваи покрали.

Варя не сказал ничего, а Захар Затоныч сдернул фиалку, сильно сжал ее и бросил в снег:

─ Какие-то враги народа!

Глава 25. Расследование начинается

Разом Петьке была открыта вся схема преступления. Несколько молодчиков под покровом ночи разбудили старика Самосвалыча и сказали ему, что, мол, надо вести сваи на станцию. Самосвалыч решил, что уже утро, залез в кабину и совершил несколько ходок. Потом один из молодчиков дал ему бутылку водки, Самосвалыч сделал глотков пять и почти тут же забылся сном: хорошо еще успел добрести до избы.

─ Где он сейчас? ─ спросил Петька.

─ У меня в кабинете. Заперт.

─ А бутылка водки?

─ При нем.

─ Быстрее.

Петька оделся, написал Сабле записку и выскочил на двор. Все четверо побежали в управление. По дороге Петька спросил Молотова:

─ А что же со сваями делать, если не отыщем? Когда следующие поставки?

─ В январе, после Нового года.

─ То есть…

─ То есть, если не найдем эту партию или не выдумаем какие-нибудь новые сваи, концы нам. Не успеем к следующей проверке. Можно, конечно, сказать, что мы так опережаем, что решили сами себе фору дать. Пусть, мол, пройдет время до марта, а мы в марте навалимся. Но…

─ Нет, это не выход, ─ подумав, сказал Петька, ─ надо что-то предпринимать.

Захар Затоныч стал отставать. Петька с Варей скинули полушубки и посадили на них Захар Затоныча, как на сани. Он поехал с веселыми мальчишескими криками и даже на мгновение забыл о страшной неудаче.

Самосвалыча они нашли сонным, но способным к разговору. Захар Затоныч попросил секретаршу принести пятнадцать стаканов горячего чаю, они заперлись изнутри и приступили. Верховодил, естественно, Петька: Захар Затоныч ошалел от быстрой езды на полушубках, Молотов был тих и мрачен, как пушкинский анчар, а Варя вел протокол заседания. Он очень жалел, что у него нет фотоаппарата, ведь можно было состряпать аппетитный репортаж для газеты. Но… фотоаппарата не было.

─ Так, Самосвалыч, ─ начал Петька, ─ сейчас вспоминай все до мельчайшей подробности.

Самосвалыч нахохлился: так ему лучше вспоминалось.

─ Во сколько это случилось?

─ Бог весть, не знаю.

─ Почему ты проснулся?

─ Разбудили. Коли не трогали, не проснулся б.

─ То есть ты подумал, что уже утро.

─ Натурально, утро. Чего ж ночью-то людей будить?

─ Так тебя ж разбудили ночью.

─ А, верно. Ироды.

─ Что они тебе сказали?

─ Самосвалыч, вставай.

─ Значит, «Самосвалыч, вставай», ─ задумался Петька, ─ то есть это не казахи, раз на русском говорили.

─ Погоди, погоди, ─ вмешался Захар Затоныч. ─ Ты хочешь сказать, что это кто-то из наших? Из Звездогорска?

Петька с изумлением посмотрел на него.

─ Захар Затоныч, больше особо и некому.

Захар Затоныч понял, что спросил глупость и уединился с чаем. Тут встрял Варя, отвлекаясь от писанины:

─ Получается, Жырлыев мог, он же шпарит по-русски.

─ Верно, ─ пробормотал Петька, ─ запиши его в подозреваемых. Хотя вряд ли это.

─ Почему?

─ Тогда и остальные должны быть русские. Не переводил же он для своих все на казахский. А какие русские пойдут с Жырлыевым сваи красть?

─ Точно. Не он это. Я вычеркну.

Петька снова обратился к Самосвалычу:

─ Сколько их было, не помнишь?

─ Отчего же не помнить. Не помню.

─ Один, двое, трое?

─ Трое.

─ А может, четверо?

─ Точно, четверо.

Петька не стал продолжать с этим вопросом, но Самосвалыч вдруг сам выкрикнул:

─ Пятеро, пятеро.

─ Ты почему так вспомнил?

─ Так мы сваи в кузов покидали, и трое туда же залезли. А еще двое ко мне в кабину.

─ Как же ты лиц не рассмотрел?

─ Темно было. А они в шапках, на лоб надвинутых. А снизу, до глаз, воротники подняты да шарфы намотаны. Да и за дорогой смотреть приходилось.

─ И водка?

─ Что водка?

─ Выпил же ты потом?

─ Выпил.

Петька оглядел собравшихся: тяжело было допрашивать Самосвалыча.

─ Дай-ка бутылку, ─ осенила вдруг Петьку идея. Самосвалыч боязливо отдал. Петька отвинтил крышечку и понюхал.

─ Снотворное, ─ сказал он, ─ так я и думал.

Он вернулся к допросу.

─ Самосвалыч, припомни, ну, может, какие-то приметы? Ты пойми, нам сейчас это очень важно. Ведь мы без этих свай город недостроим. И тебе жить негде будет.

─ Как это? Ты бы сразу…того… сказал.

─ Ну так как?

─ Эх, да не помню я.

─ Ну вот подошли они к тебе. Разбудили. Ты глаза открыл. Что увидел?

─ Рулоны.

Петька обвел глазами присутствующих.

─ Какие рулоны?

─ Понятно какие. Какие Горилловна с Макаковной выдают.

Петька хлопнул себя по колену.

─ Это кто-то из новой партии прибывших. Молотов, милый, беги сейчас к ним на рулонный склад, узнай, сколько человек приехало за последние две недели. Захар Затоныч, напишите ему документ. Предъявитель сего может… эээ… ну что там нужно? Черт, не соображу. Напишите, пусть все может, кто знает, как там оно пригодится. Вот, Молотов, беги.

─ Еще чаю, ─ крикнул секретарше Захар Затоныч, в образовавшуюся для выбегания Молотова щель. Подали.

─ О чем они говорили? Ну не могли же вы всю дорогу молчать. Все-таки вы и сваи грузили.

─ Ну, что говорят, когда сваи грузят. Едрить, хренак, куда подаешь ─ так, по мелочи больше.

─ А потом, в кабине?

─ Что домой бы сейчас, в Орел.

─ Что?

─ Ну, да, в Орел.

─ Самосвалыч, золотой! Да это ж улика! Захар Затоныч, есть у нас списки всех, кто в Звездогорске работает?

─ Есть, у секретарши моей.

─ Давайте их сюда.

─ А чай?

─ Само собой.

Захар Затоныч обрадовался и отпер дверь. Петька еще поспрашивал Самосвалыча, но добиться ничего не удалось, и они отпустили водителя. Секретарша Лизонька принесла большую книгу, в которую записывали всех прибывших.

─ Зря Молотова погнали, ─ сказал Захар Затоныч, ─ мы сюда и дату прибытия заносим.

─ Ничего, ─ сказал Петька, ─ глядишь, он что-нибудь дополнительное разузнает.

Варя пока не записывал и поэтому сказал:

─ Какие-то зацепки у нас слабенькие. Похоже на то, что преступники могли нарочно это сказать.

─ Как это? ─ не понял Захар Затоныч.

─ Ну вот допустим вы из Орла. Будете вы на краже всем направо и налево говорить, что вы из Орла?

─ Нет, и мало того, я нарочно какой-нибудь город назову, чтобы никогда не подумали, что я из Орла.

Чай благотворно действовал на Захар Затоныча: он являл чудеса смекалки. Петька задумался.

─ Какие хитрые типы. Не просто с себя подозрения снимают, а еще и на других наводят. Очень, очень умно.

─ Куда они, интересно, сваи подевали? ─ задумался Варя. ─ Ну, допустим, часть увезли на дрезине. Но не все же. Это ж целая прорва свай.

Все тоже задумались.

─ Надо ехать на станцию, ─ сказал Петька, ─ осмотреться. Там ведь и Поспехаев еще, он мог что-то видеть.

─ Сейчас дождемся Молотова и поедем, ─ отреагировал Варя. В ту же секунду в дверь сильно постучали. Захар Затоныч отомкнул. Это был Молотов, и по лицу его было видно: он что-то разузнал.

Глава 26. Расследование продолжается

─ Украли, ─ сказал бледный Молотов. Он бежал всю дорогу, и теперь едва мог говорить.

─ Сваи? ─ зачем-то спросил Захар Затоныч. Молотов отдышался и сказал:

─ Нет, рулоны.

Оказалось, что за последние две недели в Звездогорск прибыли тридцать человек. Горилловна и Макаковна исправно выдавали всем рулоны. Выдали и последней партии из пятерых человек, которая приехала позавчера. Молотов добросовестно обежал всех. Как раз у этих пятерых и украли все пять рулонов.

─ Интересно, зачем им это? ─ задумался Петька вслух. ─ Ясно же, что мы докопаемся до этого в первую очередь.

Захар Затоныч раздал указания, а сам пожелал остаться на своем посту ─ в кабинете.

─ Посижу, чаю выпью. Буду все новости здесь собирать. А вы поезжайте на станцию и скорее возвращайтесь, расскажете, что да как.

Варя, Молотов и Петька вышли из управления и направились к Самосвалычу, за грузовиком. В городке уже многие знали. Лица были неподдельно грустные.

─ Допросить бы их всех, ─ сказал вдруг Молотов, ─ разрешение-то от Захар Затоныча у меня имеется.

─ Ты что, ─ сказал Варя, ─ смеху не оберемся. Да и как ты себе представляешь? «Ты украл сваи? Не ты? Следующий».

Молотов, который, как и все, не завтракал, но еще и пробежал километра четыре-пять, согласился. Они забрали у Самосвалыча ключи и поехали к станции. Рулил Молотов, а Варя раскрыл книгу прибывших и стал искать кого-нибудь из Орла.

─ Никого нет, ─ сказал он минут через пять.

─ А это значит, ─ вывел Петька, ─ что это не Захар Затоныч. И не его секретарша Лизонька.

─ Почему?

─ Ну они-то знают, есть кто из Орла или нет. Зачем им называть город, с помощью которого они не наведут подозрения на кого-то еще? Логичнее, если бы они сказали… Ну вот какой там есть город?

─ Брянск.

─ «Эх, сейчас бы домой, в Брянск». Сколько там народу из Брянска?

Варя быстро сосчитал.

─ Шесть человек.

─ Шесть. Вот сразу сколько подозреваемых. А они называют отсутствующий Орел. Значит, это не был человек, который имеет доступ к книге.

─ Молодец, Петька. Минус два подозреваемых из двухсот, ─ сказал Варя.

─ Полегче стало, ─ подбавил Молотов, ─ прямо забрезжил свет.

Петька насупился.

─ Вы чего? Все равно у нас лучше сейчас ни черта нет!

Варя и Молотов посерьезнели.

─ Ладно, не обижайся, ─ сказал Молотов.

─ Вот еще, ─ буркнул Петька, ─ коммунисты не обижаются.

Подъехали к станции.

─ Эхх, жаль, ночью снег прошел. Следов ─ ноль.

─ Ну, сыскари, пойдем к Поспехаеву, ─ скомандовал повеселевший Петька.

─ А вдруг они его… того… ─ предположил Варя. Петька мигом изменился в лице.

─ А ведь точно, могли же. Быстрее.

Молотов заглушил мотор. К счастью, Поспехаев был сонный, но живой.

─ Смотрите, ─ закричал Варя. На столе стояла початая бутылка водки. Точно такая же, как у Самосвалыча. Петька, наловчившийся еще на первой бутылке, понюхал и эту.

─ Снотворное, ─ кивнул он.

─ Что происходит? ─ спросил Поспехаев. Он вообще ничего не помнил. На станцию зашли четверо человек, дали бутылку водки ─ вот таков был весь его рассказ. Друзья-сыщики вышли на улицу.

─ Черт-те что, ─ сказал Варя, ─ я сколько в жизни всего расследовал, так там проще было.

─ А что ты расследовал? ─ заинтересовался Молотов.

─ Да, так, в детстве, по мелочи. Кто сушеного ежа из кабинета ботаники украл, кто на глобусе несуществующую страну дорисовал ─ Обезьяндию.

─ Ну и кто? ─ не отступал Молотов.

─ Один парень из параллельного класса, ─ покраснел Варя. Петька предложил:

─ Давайте, что ли, грузовик осмотрим, мало ли, воры что обронили.

Они тщательно излазили весь кузов ─ ничего. Как будто его даже подмели веником. А вот в кабине, под педалью сцепления Варя обнаружил пуговицу. Она была типовая и синяя, как на телогрейках у всех рабочих.

─ Не улики, а черт знает что, ─ выругался Молотов, ─ таких пуговиц в Звездогорске ─ тысяча, наверное. Может, у Самосвалыча оторвалась. А может, у меня.

И он в сердцах зашвырнул пуговицу далеко в сугроб. Они немного перекусили у Поспехаева, который снова погрузился в сон. Решили проверить, куда можно уехать со станции на дрезине. В шкафу у Поспехаева они нашли какие-то расписания и карту этой местности. Выходило, что ближайшая станция находится примерно в двух часах езды отсюда.

─ Ну и что? ─ спросил Молотов. ─ Кто попрется туда со всеми сваями? Да и увезти их на одной дрезине не получится. Нужен грузовой поезд.

─ Получается, сваи где-то здесь?

─ Я думаю, их просто отвезли на грузовике километра за три от станции и раскидали там, а снег их ночью накрыл. Теперь, может, весной найдем.

─ А я бы все-таки съездил до ближайшей станции. Кто поймет, какие у них были мотивы? Вдруг это просто вредители. Отвезли десяток свай на другую станцию, спрятали там, а мы потом целого дома недосчитаемся.

Петька заглянул в расписание.

─ Смотрите, завтра утром здесь будет проезжать московский поезд, который через два часа после нашей будет на этой станции. Давайте туда съездим и сами все посмотрим.

─ Может, сегодня?

─ Сегодня надо официальное заявление сделать. Пусть все знают. Может, бандиты себя проявят.

В Звездогорске восприняли плохо. Петька выступал перед толпой, за ним стояли Варя с Молотовым. Раздались крики:

─ Милые, вы их найдите, сваи-то. Мы уж привыкли сверх графика идти. Найдите, слышите.

Глядя в простые собравшиеся лица, Петька сжимал в руке шапку. Говорить он не мог. Хорошо, что Варя пришел на помощь.

─ Он обещает, ─ сказал Варя. ─ Найдем.

Сабля встретила Петьку почти в слезах: она была на собрании и все слышала.

─ Что же делать, Саблюшка? Пропали сваи, нигде найти не можем.

─ А где искали?

Петька рассказал, где искали и где собираются. Сабля задумалась, погладила Петьку по щеке и дала первый хороший совет:

─ Дай телеграмму друзьям. Скажи, что в беде.

Петька возразил:

─ Ну что я буду их дергать? У людей семьи.

─ А у тебя сваи.

─ Я думаю… ─ сказал Петька, но Сабля дала второй хороший совет:

─ Не думай. Пока ты завтра будешь ездить, я дам от твоего имени телеграмму.

─ Но…

─ Никаких но. Помнишь, что Маркс обещал Энгельсу в переписке?

─ Что?

─ Ничего! А ты пообещай мне, что дашь телеграмму друзьям.

─ Так ты же сама ее дашь.

─ Вот и договорились. Пойду, сделаю тебе бутербродов со шпротами на завтра. Молотов любит шпроты?

Странно, но Молотов не был видимо расстроен. Когда сибирская морозная земля переломила его сваи, он горевал много заметнее. То ли он был уверен, что сваи отыщутся, то ли еще не осознал происшедшего. Он сидел в плацкартном вагоне, ел промасленный бутерброд со шпротами и пил крепкий сладкий чай. Поезд шел рано.

─ А вот как вы думаете, ─ спросил вдруг Варя, ─ возможен ли на свете какой-нибудь иной строй, кроме коммунизма? Нет, я понимаю, что есть где-то еще капитализм, но там ведь люди не живут, а мучаются. У всех своя машина, по три пальто, сорочки чистые! Разве это дело?

Молотов был поглощен шпротами (хотя предполагалось наоборот), а вот Петька расфилософствовался:

─ Ну давай поглядим… Я тебе расскажу, за что коммунизм люблю, а ты сам скажешь, возможен или нет. Вот смотри. Живем все вместе: весело же? Весело. Все друг про друга знаем. Ну, да, не знаем, кто сваи утащил, но так ведь потому что у нас все на честности, а эти молодчики на том и сыграли. Свое мнение иметь не нужно: нужно товарищеское мнение, коллективное. А тот, у кого свое мнение, у того и пальто три штуки, и сорочки, как мы знаем, да.

Хорошо опять же, что страна за нас все знает: какое кино смотреть, какие книжки читать. Представь, что будет, если один начнет Дениса Отвагина читать, а другой, чего доброго, Хемингуэя. А третий что? Воспоминания Фанни Каплан? (Молотов тайком перекрестился.) Так коммуну не построишь. Всеобщий фаланстер, вот что нам нужно. На первом этаже телевизоры, на втором одежда, на третьем живем, а на четвертом ─ верхушка государства, его великий президиум. За всем наблюдает. Хорошо? А теперь скажи, нужно нам что-то другое?

Варя задумался. А потом твердо сказал:

─ Нужно.

─ Что же? ─ удивился Петька.

─ Чтобы мы всегда на этом третьем этаже жили и дружили!

Петька и Молотов засмеялись от удовольствия.

Поезд подошел к станции. Друзья вылезли из вагона.

─ Пресвятой декрет о мире, ─ свистнул Варя, ─ тут же вообще ничего нет.

Они спрыгнули прямо в сугроб. Неподалеку виднелось низенькое здание, наподобие Поспехаевского. Больше не было ничего, как правильно заметил Варя. Одно только бело-заснеженное поле, без края.

Они подошли к домику и постучали.

─ Открыто.

Внутри было чисто и уютно. За столом, заполняя какие-то бумаги, сидел начальник станции, для которого здание служило и рабочим местом и домом. На коленях у него сидела большая сибирская кошка, в уголке, у раковины, что-то мыла жена. Несмотря на десять часов утра, начальник тотчас предложил выпить. Умасленный шпротами и чувствующий сильную жажду, Молотов согласился. Начальник рассказал, что ближайшая станция это Звездогорск, а вокруг его дома поле тянется на километры вдаль. Последний раз он выписывал кому-то билет лет семь назад, кажется, жене ─ и то ради развлечения. Очень уж хотелось узнать, каково это. Где тут нанять дрезину он тоже не знал. Молотов допил граненый стакан, и они вышли. Расстроенный результатом Петька даже не сделал Молотову замечания.

─ Да-а, ну и полище, ─ сказал захмелевший Молотов, ─ хоть второй Звездогорск строй.

─ Ладно, поехали домой, ─ буркнул Петька.

Обратный поезд шел только через три часа, и они успели основательно промерзнуть: хозяева станции задремали, и уже не открыли им на стук. Сердитые и недовольные друзья вернулись домой ни с чем.

Глава 27. Расследование заходит в тупик

Конечно, работа в Звездогорске еще была. Имелся кирпич, из которого можно было складывать те здания, которые планировалось сложить из кирпича: Дом Советов, рынок. Но разве рынком удалось бы отвлечь комиссию от того, что в городе не хватает целой улицы.

Петька проводил всяческие расчеты, и выходило, что, даже если сваи чудесным образом отыщутся, им никак нельзя приступать к строительству позже, чем второго-третьего января следующего года. То есть через две с половиной недели.

И действительно: начали строить Дом Советов. Но работали все вяло, неохотно. Только Петькина и Варина бригада хоть как-то старались, чтобы не расстраивать своих бригадиров еще сильнее. Но и они не спасали общего унылого положения.

Петька, Захар Затоныч, Варя и Молотов несколько раз ходили к Самосвалычу, снова ездили к Поспехаеву на станцию и разговаривали, разговаривали. Но ничего нового узнать не удалось. К тому же, Самомвалыч время от времени прикладывался к той самой бутылке водки со снотворным и засыпал на целый день. Так прошло полнедели.

Как-то вечером Петька пришел домой и от расстройства решил пересчитать деньги, которые они с Саблей отложили на хозяйство. Не хватало семнадцати рублей. Оказалось, что Сабля дала очень красочную телеграмму Сене и Борьке, почти письмо. Вышло дорого, но Сабля так радовалась своей задумке, что Петька не рассердился. Да и сердиться не было сил.

Радостным лучиком тех дней стало событие, которое впоследствии Петька описал Варе как «сеялка завелась». Петька как раз принес Сабле триста граммов «Вафельного сталиненка». Раньше он думал, что есть в жизни моменты, которые совершенно переворачивают человека вверх дном: окончание щколы, призыв в армию, рождение сына. «Старт сеялки» он относил к таким же событиям. И если с сыном для него пока был темный лес, то окончание школы и призыв он хорошо помнил. В день выдачи аттестата зрелости была страшная гроза, и упал старый клен около их дома, несильно придавив дворничиху тетю Шуру. А когда его забирали в армию, и водитель грузовика сдавал назад, чтобы въехать во двор, он наехал на сумочку тети Шуры, в которой лежало два десятка яиц и ее любимая пудреница. Яйца уцелели, а вот пудреницу раздавило в пыль. Дворничиха повеселела, лишь когда Петька скопил в части немного денег и выслал ей новую.

Вот и в этот раз Петька ждал чего-то запоминающегося, значительного. Но то ли горести тех дней, то ли отсутствие тети Шуры отодвинули это событие на второй план. Петька стал настоящим мужчиной, а мир за окном остался прежним.

Но сам Петька менялся и чувствовал это. Кроме коммунистических идеалов в его жизни появилась его собственная семья. Сабля на многое открыла ему глаза. Да, смерть Сталина до сих пор была ему горька и болезненна, но сейчас он был уверен, что справился бы с ней, случись она сегодня. Он оглядывался на самого себя всего лишь полугодовой давности и понимал, насколько мужественнее стал. Ему даже было смешно, что родители так долго скрывали от него неживого Сталина. И все это благодаря худенькой рыженькой девушке Сабле. В ней Петька чувствовал такую силу, что была, возможно, посильнее его силы.

Коммунизм теперь строили другие люди. Нельзя сказать, что Петьке все нравилось. Сталин был внушительнее, как гора, которая судит и милует людей и явления. Но зато теперь Петька чувствовал, что он тоже принимает участие в строительстве. А может, просто подошло такое время.

В их с Саблей семейной жизни прошло всего ничего, но с каждым днем Петька глядел все увереннее и увереннее. У них даже появились свои маленькие ритуалы: например, перед сном они всегда пили чай и подолгу беседовали. Сабля пила чай по-женски, с молоком, а Петька ударял по крепышу. Он много рассказывал про детство, про речку Чапаевку, про Сеньку с Борей. Он как-то по-детски горячо любил Саблю, как снегиря Владимира Ильича, который прилетал к нему во двор, когда Петьке было восемь. Или как дворовых собак Победу и Грамоту.

Сабля, как и полагается женщине, больше слушала, но и рассказывала тоже. Про бедное детство в деревне, про войну, которой совсем не помнила. Разговоры эти очень нравились Петьке. Если бы не пропавшие сваи, он был бы совершенно счастлив.

Но сваи все-таки пропали. А за полторы недели до Нового 1961-го года пришла ответная телеграмма от Сени и Бори. Она была много короче, чем Саблина. Друзья писали, что приехать не смогут.

В тот же день Петька встретился с Молотовым и Варей. Они еще раз обсудили все, что им было известно.

─ Есть идеи? ─ спросил Петька с надеждой. Идей не оказалось.

─ Н-да, ─ пробормотал Петька, ─ расследование зашло в тупик.

─ Встретим Новый год, и надо звонить в Москву, ─ сказал Молотов, ─ не можем же мы обманывать руководство.

─ Что же с нами будет? ─ спросил Варя.

─ Накажут, конечно.

Варя заинтересовался, как именно.

─ Посадят? ─ спросил он. ─ На сколько? На неделю? На две?

─ Я думаю, лет на двадцать, ─ сокрушенно покачал головой Петька, ─ мы же, считай, строительство целого города оборвали.

Варя побледнел так, как будто узнал, что его родители ─ кулаки. Молотов пустился в грустные рассуждения.

─ Посадят нас в следующем году, значит, выйдем в 1981-м. Уже, наверное, по всей Земле коммунизм расцветет. Хорошо будет.

─ Ага, здорово, ─ сказал Варя.

─ Мне сорок пять лет будет примерно, ─ сказал Петька.

─ Мне сорок восемь, ─ сказал Молотов.

─ Очень здорово, ─ повторил Варя, ─ мне сорок четыре. Кому мы будем нужны? Жены наши поумирают со стыда к тому времени.

─ Я не женат, ─ некстати сказал Молотов.

─ Просто здорово, ─ не унимался Варя. ─ Хорошо, если в тюрьме нас чему-нибудь научат, а если нет. Выйдем, а кругом уже все автоматическое, все машины делают. Другой мир, в котором мы чужие будем.

─ Ну, не знаю, ─ сказал Петька, ─ приедем в недостроенный Звездогорск, будем тут втроем жить. Пятнадцать домов-то мы построили.

─ Ох, ─ только и сказал Варя, ─ расследование зашло в тупик.

Разговор дальше не сложился. В тягостном молчании они разошлись по домам. Дома Петька сел на кровать и долго не говорил ничего. Потом подозвал Саблю и сказал:

─ Ты понимаешь, что мне грозит, если мы не найдем сваи?

─ Двадцать лет, ─ сказала Сабля, ─ у Галюши есть уголовный кодекс, я смотрела.

Петька поглядел на нее. Сабля продолжала:

─ Я вот что придумала. Если все же не найдем эти сваи, мы все, все скажем, что виноваты. Ты, Варя, Молотов, Захар Затоныч, я, Самосвалыч, который их отвозил, Поспехаев, Лариса Варина. Уже восемь человек. Может, раскидают эти двадцать лет на нас восьмерых, всего по два с половиной года получится.

─ Ты что, Сабля? Это, конечно, очень заманчиво, но подумай: Захар Затоныч и Самосвалыч ─ немолодые люди. Они могут и месяца в тюрьме не выдержать.

─ Ну, давай без них. Это примерно по три с половиной года.

─ Да за что же, к примеру, Лариса-то Варина сядет? Ее вообще тут не было.

─ Скажем, что оставила Варю одного. Он от одиночества и недоглядел за сваями.

─ Нет, Сабля, не по-людски это. И тебе я не позволю. Я вот что… На себя все возьму.

Сабля всплеснула руками.

─ Петя…

─ Да, на себя, ─ уверенно заговорил Петька, ─ пусть люди живут и радуются, коммунизм достраивают. А я не пропаду. В конце концов, и в тюрьме живут. Сяду, а там, может, и амнистируют лет через пятнадцать.

Сабля зарыдала.

─ Петенька…

─ Решено, Сабля, я сяду в тюрьму.

─ Это кто тут сядет в тюрьму? ─ раздался веселый голос. ─ Что за уголовник-коммунист у нас завелся?

И в комнату ввалились уставшие, но румяные Борька и Сеня.

Глава 28. Свая: знаменитая и молотовская

Петька как сидел, так и лег. Потом сел. Потом он делал еще чего-то, но в суматохе такой внезапной встречи даже он сам потом не сказал бы ─ что именно. Слегка успокоившись и перестав орать «Борька, Сеня», Петька достал из кармана телеграмму, которая говорила, что друзей нечего и ждать.

─ Что же это происходит? Что происходит? ─ бормотал он. Борька с Сеней смеялись:

─ Да разное происходит! До Чапаевки теперь автобус ходит специальный, маршрут «Ч». В кино у нас новую комедию показывают «Ох уж этот Помидоров!» Про растратчика.

─ Что-о?

─ Ну, он сначала растратчик, а потом нормальным делается. Придумывает, как деньги казенные вернуть. Женщина ему встречается дельная. Играет актер Смердяков.

─ А Карамазов у вас там ничего не играет? ─ только и нашелся Петька. ─ Что вы мне голову морочите?

Борька с Сеней переглянулись.

─ Нет, Карамазов ─ ничего. Красоткин вот играет, а Карамазов ─ как на грех. Говорят, скоро вторая часть будет: «Помидоров на целине». Уж там он…

─ Сеня! Я тебя сейчас тресну! Ты можешь мне все объяснить?

─ Все ─ не могу. Частично ─ постараюсь!

И Сеня с Борькой снова захохотали.

─ Давай частично! ─ зарычал Петька. Друзья поняли, что пора заканчивать их юмористические упражнения.

─ Успокойся, Петька! ─ сказал Борька. ─ Как в детстве был ровно сталь расплавленная, так и теперь. Ничуть не меняешься. Эта телеграмма, которой ты собирался нас трескать, она, конечно, шуточная. Мы, как поняли, что ты в беде очутился, сразу стали собираться. Все порасследуем тут, встретим Новый год и, уж извини, обратно отбудем. У нас там, знаешь, тоже семьи. Мы жен решили дома оставить, нечего им тут обмораживаться. У тебя тут сколько?

─ Минус двадцать восемь.

─ Ну вот, а у нас всего десяточка. Теплынь. Чуть не в юбках ходим.

Петька спохватился и представил Саблю, которая стояла, ошалевши, в углу. А после сказал:

─ Спасибо вам, что вы приехали, но дело тут очень запутанное.

И Петька выложил все детали.

─ Да-а, ─ сказал Борька, ─ вы тут совсем заработались. Загадка-то проще некуда. Сложнее Троцкого было рассекретить. А здесь пятиминутное дело.

─ Борька, мне не до шуток. Тут судьба людей на кону лежит. Я вон, слышал же, в тюрьму за всех собираюсь. А ты…

─ В самом деле, Борис, зачем вы так? ─ вступилась Сабля.

─ О, какая у тебя жена хорошая, ─ похвалил Борька, ─ меня Борисом только стоматолог называет. Сабля зарделась.

─ Борька вовсе не шутит, ─ сказал Сеня, ─ я не зря хотел в детстве следователем быть. Недолго, часа четыре всего, но сильно хотел. Здесь дело, как говорил товарищ Холмс, на одну трубку.

─ Ты же не куришь!

─ Так я буду звонить, а не курить.

─ Куда?

─ В милицию, конечно. Какой здесь ближайший город?

Петька назвал.

─ Ну, вот. Изобличим гадину, позвоним в милицию ─ и ага!

Петька задумался.

─ Что ж мы, человеку шанса не дадим на исправление? Вот так сразу и засудим.

─ Петька, ты чего? ─ спросил Сеня.

─ Петь, правда? ─ вступила Сабля. ─ Ты из-за этого человека или людей на двадцать лет загреметь можешь, а исправлять его хочешь.

─ Не понимаете вы все… Мы же мотивов не знаем… Чего они хотели? Зачем так поступили? Может, они свай в руках не держали с детства, а тут такая возможность. Я считаю, надо их перво-наперво допросить хорошенько, а потом решать, что с ними делать.

─ Гуманист, ─ только и сказал Борька.

Всей компанией отправились к Молотову, прихватив по дороге Варю. Все познакомились, переобнимались. Варя тоже не поверил, что задача может разъясниться вот так вот запросто. Но Борька с Сеней стояли на своем.

Молотов поначалу перепугался, подумав, что за ним пришел наряд милиции. Да еще Сеня как нарочно гаркнул: «Где сваи, Молотов, нам все известно!» Но потом инженер приметил Петьку и остальных знакомых и присел на стул. Заварили какой-то совершенно невероятный чайник чаю, кажется, собственной конструкции Молотова.

─ На сорок гостей хватит, ─ авторитетно сказал он, все еще покашиваясь на Сеню. Разлили крепкий чай, Сабле дали конфету, и Борька с Сеней выступили на авансцену.

─ Итак, что нам известно? ─ спросил Боря. Варя добродушно пересказал все по пятому разу.

─ Значит, никаких следов? ─ перехватил инициативу Сеня. ─ А какова длина одной сваи?

─ Три с половиной метра, ─ гордо ответил Молотов. ─ А в толщину ─ двадцать сантиметров.

─ А сколько тут за ночь может выпасть снега?

─ Ну, метр максимум.

─ Ага! Улавливаете, к чему клоню? ─ обрадовался Сеня.

─ Не может такую гору свай, как ее ни положи, за ночь бесследно снегом завалить, ─ пояснил «второй сыщик» Боря. ─ Если только по одной плашмя кидать, так это потом измучаешься собирать.

─ И что же?

─ А то же, что на станции свай нет!

─ А где же они по-твоему, товарищ следователь? ─ спросил Петька.

─ Да, здесь, в Звездогорске.

Все примолкли.

─ Не верите? ─ спросил Сеня.

─ Не верим, ─ нестройным хором ответили все, даже Сабля оторвалась от конфеты.

─ Ну, смотрите. Вот вам доказательства. Вы что в кабине нашли?

─ Пуговицу.

─ Правильно, пуговицу. А теперь скажите мне, видали ли вы хоть одну советскую пуговицу, которая бы оторвалась?

Все молчали.

─ Нет! ─ победоносно вскрикнул Борька. ─ Потому что нашу советскую пуговицу на пуговично-телогреечных фабриках пришивают так, что ее фомкой не подденешь!

─ Из этого следует, ─ перехватил Сеня, ─ что ее вам подбросили. Чтобы навести на ложный след.

─ Эту версию мы не проработали, ─ покраснел Молотов, вспомнив, что они закинули пуговицу далеко в снег.

─ Конечно! Ведь вы постоянно шли не туда: преступники вас заставили. И с этим Орлом, и с этими рулонами. Просто голову задурили, чтоб у вас сил не осталось больше ни о чем не думать. Они ведь как рассчитывали: узнаете вы про рулоны, про Орел, про пуговицу. Узнаете, отметете эти версии. Ну, а дальше-то сколько ж можно отметать. Так и бросите расследование. И самого очевидного так и не увидите.

─ А что очевидное-то?

─ Повторяю, сваи здесь, в Звездогорске.

─ А доказательства? Ты обещал доказательства.

─ Вот тебе целых два. Во-первых, никаких дрезин тут в помине не было. Ты представляешь, по этому морозу два часа на дрезине пилить? И это только в одну сторону, с одной партией свай. Я бы не поехал, будь у меня хоть пять термосов с чаем.

─ А во-вторых?

─ А во-вторых, ну зачем им вся эта возня с усыплением Самосвалыча и Поспехаева? Ваш Поспехаев и так ни черта не видит и не запоминает. Я вот сошел на станции, знаешь, кем ему представился?

─ Кем?

─ Сталиным! И знаешь, что он сказал?

─ Что?

─ Добро пожаловать, Иосиф Виссарионович.

Петька нахмурился. Сабля поступила аналогично.

─ Зачем ты так? ─ сказал Петька. ─ Такой вождь был. А ты его именем прикрываешься.

─ Так я нарочно, для этого… для гротеску! Думал, уж все знают. А Поспехаев ваш…

Сеня махнул рукой. И продолжил:

─ А Самосвалыч? Его зачем усыплять, если бы он домой пришел и сам рухнул в кровать? Да чтоб он потом не вспомнил, что бандиты обратно вернулись. А они вернулись. Спокойненько разгрузили сваи, спрятали их, отогнали грузовик и пошли спать. А снежок все следы прикрыл.

Молотов вскочил.

─ Так где же сваи-то?

Борька и Сеня хитро переглянулись.

─ Не догадываетесь?

─ Нет!

─ Да в реке же! Подо льдом!

Наступило молчание. Так случается, когда человек въезжает на велосипеде в столб, и после звона и грохота, лежит одно-два мгновения, не двигаясь.

Петька, наконец, поднялся. Все казалось слишком простым.

─ Это надо проверить.

─ Сегодня же ночью и проверим, ─ успокоил его Борька.

─ А кто же это сделал? ─ спросила Сабля.

Сеня и Борька развели руками.

─ Тут уж мы пока бессильны. Надо ловить преступников на живца. Зачем-то ведь им сваи были нужны. Они ждут проверки и до нее себя обнаружить не пожелают. Наша задача, как сыщиков-коммунистов, сделать что-то такое, чтобы они себя выдали.

Стали думать. Версии были ─ горячее чаю. Варя, который долго не участвовал в разговоре, а только слушал, предложил сказать, что Борька и Сеня ─ члены новой комиссии. Якобы они приехали раньше, не увидели свай, арестовали Петьку, Захар Затоныча, Варю и Молотова. Сообщили в газеты. И распустили Звездогорск.

─ И что дальше? ─ спросил Сеня.

─ Все уедут, мы быстренько вернемся и будем ждать. Тот, кто приедет обратно за сваями и есть настоящий преступник.

Обдумали.

─ Сложно, ─ сказал Молотов. ─ Ну, найдем мы сваи, а кто потом строить будет: все разъедутся.

─ Заставим преступников.

─ А если они с автоматами вернутся? Еще кто кого заставит.

Варину версию отмели, и он слегка обиделся. Он налил себе побольше чаю и сел в углу с конфетой и чашкой, вроде дамы.

Дальше ─ хлеще. Борька вдруг предложил всех обыскать.

─ Обыщем все домики, может, найдем компрометирующие документики, ─ сказал он.

─ Ты думаешь, преступники украли сваи, а потом сели и написали докладную на себя и спрятали под подушкой? ─ засомневался Петька.

─ Могли же…

Фантазия полетела еще выше и круче. Предлагалось дать телеграммы родителям всех строителей, устроить воображаемый расстрел, переодеть Борьку Никитой Сергеичем Хрущевым. В конце концов Петька сказал:

─ Хватит. Давайте сперва сваи отыщем, а потом еще подумаем.

На том и разошлись. А сошлись обратно, когда стемнело. Варю и Саблю решено было не брать: все-таки Варя жил со своей бригадой, те могли рассказать кому-нибудь, что бригадир не ночует дома, потянулись бы слухи. А Сабля просто была девушкой, которых обычно в такие места не берут.

Поужинали у Молотова, у которого к гигантскому чайнику нашлась и соответствующая сковорода. Зажарили яичницу из шестнадцати яиц на свежем сале с хлебом. Снова напились чаю, поговорили и пошли.

Река была минутах в десяти. Лед был уже давно крепкий, словно кирпич в кремлевской стене.

─ Там пороги, ─ махнул Молотов рукой, ─ пойдем туда.

Они отправились вверх по течению. Река поворачивала за окраину тайги как будто за угол. Шли еще десять минут. Становилось совсем холодно. Наконец река ухнула вниз. Здесь лед был тонкий, слышался несильный шум воды.

─ Ломаем, ─ скомандовал Петька. Они рассредоточились по льду: кто у берега, кто ближе к середине. Достали ломы и стали вгрызаться в лед. Вдруг раздался звук металла о металл. Борька ударил еще сильнее. Потом снова.

─ Свая! ─ зашептал он. ─ Знаменитая молотовская свая.

Молотову было страшно приятно.

─ Еще пару недель ─ и река бы совсем льдом покрылась. Ничего бы не нашли, ─ сказал он, стараясь преодолеть смущение.

─ Давайте оставим все здесь, ─ надумал Сеня. ─ Чтобы не выдать себя.

До них неожиданно дошло: они нашли, нашли сваи. Стройка продолжалась!

Глава 29. Руки вверх, вы рассекречены!

Они вернулись к Молотову и долго обнимались. Петька сжимал всех будто тисками: ему не надо было садиться в тюрьму. Да и никому не надо было, кроме ужасных преступников. Но зачем, зачем они это сделали? Заковали сваи в ледяную воду узкой речушки.

─ Я очень хочу узнать, зачем им это понадобилось, ─ наобнимавшись, сказал Петька. Посиневший от объятий Молотов сказал:

─ Может, мы скажем, что сваи нашлись, и если бандиты добровольно признаются и расскажут, почему это сделали, мы их отпустим.

─ Гениально! ─ воскликнул Борька. ─ А сами их потом ─ хвать! Да?

─ Вообще, я думал, правда их отпустить.

Борька глядел разочарованно.

─ Тогда давайте сами докопаемся. Неохота их отпускать. Мы из-за них мерзли, ночью на речку ходили. Я устал.

Но радость, конечно, перевешивала.

Друзья просидели до утра: пили чай, вспоминали, кто и как проявил себя в этом непростом деле. Часов в шесть утра к ним прибежал Варя, а они все разговаривали.

─ Ну, что? ─ спросил Варя.

─ Нашли.

─ Нашли?

И вновь они наперебой пересказали Варе все обстоятельства. Удивительно, но за время с приезда Борьки и Сени все они впятером страшно сдружились. На такую искреннюю дружбу способны были, конечно, только советские люди. Скажем, итальянцу такое и не снилось даже в самых смелых венецианских снах.

После пятой или девятой чашки чаю начали они думать, что так и нужно им теперь впятером ездить и строить города. Только взять своих жен («У кого имеются», ─ уточнил Сеня) и отправиться в путь. После Звездогорска можно построить Победогорск, потом Сталиногорск (по личному настоянию Петьки) да и еще десятки разных «-горсков».

─ Молотовские сваи все выдержат, ─ говорил Молотов, не помня себя от счастья.

Заходили Захар Затоныч и Сабля: их тоже обрадовали. Захар Затоныч от радости выдвинул хорошую идею. Пусть бригадиры спросят своих подопечных, что бы им хотелось получить в подарок на Новый год. Все соберутся в столовой, пробьют куранты, бригадиры подарят подарки. Потом, через какое-то время все начнут расходиться. Тут-то и надо объявить, что сваи найдены. Деньги на подарки есть, вычтем из жалованья рабочих, решил Захар Затоныч, все равно несколько недель ни черта не делали.

Идея всем понравилась. Петька, Варя побежали по своим бригадам и ─ предупредить других бригадиров. Им трудно было прятать улыбки, но они старались. Петька даже придумал такой ход: как только очередной бригадир спрашивал про сваи, он вспоминал, как в детстве его любимый «Иосиф» уступил чемпионство московскому «Динамо», и становился грустным.

Но произошло непредвиденное. Многие бригады хором отказывались от подарков. Говорили, что после Нового года поедут домой, грустить. Всего несколько бригад сделали праздничные заказы. Варя долго уговаривал своих, чтобы они согласились. Гранит Понкратыч заказал карту этой местности, а остальные ─ по календарику на 1961 год.

─ Посмотрю в старости на карту, вспомню, как мы тут Звездогорск строили, поплачу, может, ─ вздохнул Гранит Понкратыч. Как же Варе хотелось обрадовать его, обхватить за рабочие плечи. Но ─ тогда бы никакого сюрприза не вышло бы.

Неделя до Нового года пролетела почти незаметно. Они впятером ездили в Новосибирск за книгами для библиотеки. Их сильно спрятали, чтобы никто и не подумал, что в Звездогорске может быть хоть какая-нибудь библиотека, это бы нарушило их секретные планы. Петька взял все собрание сочинений Отвагина, набрал Майна Рида, Жюля Верна, побольше сталинских переписок с кем бы то ни было. Американских авторов не взяли совсем, французских немного ─ и то, по настоянию Сабли.

Потом стали закупать продукты для праздника. Заказали мандарины из Москвы, из того же Новосибирска привезли куриные окорочка, из Томска яйца, картофель и зеленый горошек для оливье, несколько ящиков шампанского, много водки. Лидок с Галюшей очень удивлялись.

─ Куда столько? ─ говорили они. ─ Все равно разъезжаться в январе. И снова друзья едва не раскрылись. Петькин трюк с «Иосифом» работал теперь и на Борьку с Сеней. Молотов был из другого города, поэтому подставлял свои команды в эту комбинацию. Хуже всего приходилось Варе, который не любил хоккей. Он очень любил кино, поэтому представлял, что было бы играй в «Красных бесенятах» не Молодцов, а, например, Горчаков. Выходило довольно грустно: достаточно, чтобы притвориться, что сваи не находились.

Два раза, ночью, друзья собирались у Молотова и шли на реку: проверять, не пропали ли сваи. Нет, родненькие, они лежали на месте, в реке.

Уже тридцатого Галюша с Лидком приступили к праздничному ужину. Полтысячи окорочков были замаринованы, триста яиц сварены, пятьдесят коробок с мармеладом вскрыты, а мармелад собственной персоной ─ разложен по стеклянным ладьям. Блюдо с сельдью под шубой (опять-таки молотовской разработки) протянулось на шесть метров. Чан с оливье напоминал малогабаритную квартиру. Цистерна с водой для праздничного чая ожидала у столовой. Чтобы вода не замерзла, под цистерной развели несколько маленьких костров, за которыми приглядывали лично Борька с Сеней.

Тридцать первого числа в столовой соорудили небольшую сцену. На нее поставили телевизор: из кабинета Захар Затоныча. Перед ним водрузили огромное увеличительное стекло, это придумал Молотов. Теперь экран был виден даже из дальнего конца столовой.

Вынесли столы, расставили тарелки. К десяти часам вечера стали собираться рабочие. Галюша с Лидком вынесли сельдь под шубой, хлеб. Петька, Варя, Борька и Сеня вытащили и положили на стол пятнадцатиметровый батон сырокопченой колбасы: подарок от московской комиссии проверяющих, прибывший утром тридцать первого. Его изготовили на микояновском комбинате буквально за неделю до Нового года. Пятнадцать метров символизировали пятнадцать домов, которые звездогорцам уже удалось построить.

Нарезал колбасу Захар Затоныч. Перед этим он поднялся на сцену, просунул руку за увеличительное стекло, так что рюмка водки стала размером с трехлитровую банку, порадовался такой находке и сказал:

─ Товарищи! Пусть этот год у нас не сложился, но давайте начинать провожать Старый год. Повеселитесь напоследок: все равно ведь ─ сидеть нам, а не вам.

После этих добрых слов все выпили, закусили вкусной свежей колбасой и немного повеселели. Бригадиры чуть-чуть посидели со своими бригадами и встали из столов. Началось живое неподдельное коммунистическое общение. Все делились своими планами. Кто-то собирался уехать уже второго числа, кто-то третьего. В любом случае, выходило так, что к десятому января весь Звездогорск должен был опустеть.

Ближе к двенадцати немного захмелевшие Галюша с Лидком вынесли горячее и шампанское. Петька налил Сабле бокал и аккуратно взял для нее с блюда окорочок. Сам он есть не мог, слишком волнительно было. Они заранее сговорились, что объявят о сваях в три утра, как раз когда Новый год наступит в Москве.

Без пяти двенадцать Захар Затоныч снова вышел на сцену. Галстук у него уже немного съехал вправо: он только что оттанцевал три танца: с Галюшей, Макаковной и своей секретаршей.

─ Новый год, друзья, ─ глубокомысленно сказал он, ─ это значит ─ все по-новому. Давайте выпьем за это.

Все зашумели и выпили. Минуты четыре Захар Затоныч смотрел на часы, а потом выкрикнул:

─ С Новым годом!

─ Ура! ─ отозвались все. Было видно, что рабочим и правда стало полегче. Совсем уж печальных не наблюдалось.

─ А теперь ─ подарки!

Захар Затоныч спустился со сцены к красивой наряженной елке. О ней почему-то вспомнили в самый последний момент и украшали наспех. Если елей в тайге хватило бы на тысячу Звездогорсков, то с игрушками дела были не такие радужные, и Сабля, которая вызывалась украшать праздничное дерево, задействовала не только молотки и напильники, но даже попросила у главврача несколько скальпелей и стетоскопов. Их она повесила повыше: чтобы и блестели, и были в недосягаемости.

Под елкой лежали сотни подарков. Их подготовили и для тех, кто отказался. Захар Затоныч брал наугад какой-нибудь сверток, выкрикивал фамилию и вручал подошедшему его подарок. Кому-то доставалась бутылка московского пива, кому-то томик Дениса Отвагина, кто-то уходил с модным бордовым галстуком. Гранит Понкратыч очень обрадовался своей карте. Петька подарил Сабле колечко. Борька с Сеней торжественно преподнесли ему письмо от мамы с папой. Варя торжественно вручил Молотову красивый брелок для ключей ─ маленькую сваю, материал для которой он незаметно отпилил от сваи настоящей, в один из ночных походов. Молотов в свою очередь подарил Варе «Поэму о дружбе» молодого советского поэта Бориса Зоркого. Все были очень довольны.

─ А мой подарок будет только через неделю, ─ виновато сказала Сабля, ─ прости, Петя. Заказала, но не успели доставить. Праздники, почта на износ работает.

─ Перестань, ─ нежно ответил Петька, ─ сама же знаешь…

Договорить ему не дали: рабочие затянули «Журавли уходят в порт».

Постепенно все пошло по расписанию любой вечеринки: ускоряясь и ускоряясь. Петька только думал, что надо бы запомнить хорошее счастливое мгновение, как его тотчас сменяло другое. Он посмотрел на часы: через два часа все будут счастливы. Борька с Сеней выловили одну сваю для наглядности, и теперь она лежала на улице, за дальней стеной столовой, припорошенная снегом.

Петька оглядел помещение. Сабля мило танцевала с Захар Затонычем, Петькина бригада играла в домино, Борька, Сеня, Варя и Молотов что-то горячо обсуждали. Было видно, что они крепко сдружились. Петька вдруг подумал о том, что же будет, когда они достроят Звездогорск. Все разъедутся по своим городам и, может, никогда не увидятся. Хотя Борька теперь жил в Ленинграде, а значит, они смогут часто видеться с Варей. Да и Петька мечтал туда съездить. Почему бы не взять Саблю, Сеню с женой, не дать телеграмму Молотову и не встретиться как-нибудь в июне, на белые ночи. Да и сам Борька вполне в состоянии приехать в С-ск: не сахарный.

Близилось три. Петька вышел на улицу и обошел столовую: свая лежала на месте. Он вернулся внутрь. Дал указания Борьке с Сеней, а сам пошел к сцене. На экране появились куранты, отсчитывающие последние минуты Старого года. Праздник заполнял и Москву, переливаясь через края всеобщего советского бокала. Последний двенадцатый удар.

─ Ура-а! ─ закричали все.

─ Товарищи! ─ крикнул Петька. Он долго готовил эту речь, но сейчас растерял все слова. И поэтому с силой шарахнул бокал о сцену и заорал:

─ Ничего не отменяется! Мы нашли сваи-и!

В столовой стало тихо, как после обыска.

─ Ну-ка, повтори-ка. ─ Это выпивший и натанцевавшийся Захар Затоныч решил придать Петькиным словам драматичности.

─ Мы нашли сваи! ─ победно повторил Петька.

Сеня и Борька втащили родную, замерзшую кормилицу-сваю в столовую. Они несли ее так нежно, как будто строили Звездогорск с самого первого камня. Началось неописуемое. Когда на следующий день Молотов, Варя, Сеня, Борька и Петька пытались хоть как-то охарактеризовать происходящее той ночью, они совершенно разошлись в оценках:

─ Коммунистическое столпотворение!

─ Сорочинская ярмарка!

─ Похороны Гитлера!

─ Возрождение Сталина! (Это, конечно, Петька.)

─ Концерт джаз-группы Троцкого!

Рабочие обнимались, целовались, подставляли щеку для ответного поцелуя, пили за сваи. Гвалт нарастал: Петька даже увел Саблю в угол и оставил на попечение Макаковны с Горилловной. Захар Затоныч, оставшись без партнерши, пытался танцевать самостоятельно, с тарелкой винегрета. Бабичев поливал водкой Жырлыева и всю казахскую бригаду. Кто-то раскрыл окно, так стало душно от душивших горло эмоций. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не раздался дикий истошный крик:

─ Руки вверх! Вы рассекречены!

Все немедленно замолчали и стали оглядываться. Довольно быстро выявили кричавшего: это был Варя. Он стоял возле своей бригады и держал в руке какую-то бумагу. Со всех сторон рабочие побежали к нему, сжимая плотным кольцом. Петька еле протиснулся сквозь толпу.

─ Что ты кричишь? ─ спросил он Варю.

─ Это они, ─ еле слышно, но так, что услышали все, сказал бледный Варя, ─ это они украли сваи.

И он показал на Гранит Понкратыча и свою бригаду.

Глава 30. Разгадка

─ Ты что, Варя? Ты что? ─ спросил снова Петька. И еще раз:

─ Ты что?

Варя молча протянул ему бумагу, которую держал. Петька разгладил ее: это оказалась карта местности, которую Гранит Понкратыч получил в подарок на Новый год. Петька вгляделся в белую бескрайнюю тайгу. Вот здесь будет Звездогорск, вот здесь железная дорога, возносящаяся дальше на север, вот станция, куда они ездили искать сваи. Неподалеку от станции на карте была сделана маленькая карандашная пометка. Рядом было подписано: Гранитогорск. В ту же секунду и даже чуть раньше Петька все понял. Он растолкал рабочих и побежал к сцене, выключил телевизор и просунул руку с картой за увеличительное стекло. Гранитогорск стал виден всем, тем более, что рабочие сгрудились у сцены. Петька посмотрел на Гранит Понкратыча.

─ Да мы это, мы, ─ зло выдохнул тот. Их схватили.

─ Понимаете теперь? ─ рассказывал через час Молотов Захар Затонычу в третий раз. ─ Они решили, чем они хуже: давайте выстроим свой город.

─ Какой?

─ Гранитогорск.

─ А чем им Звездогорск не понравился? Хороший же будет город.

Молотов устало посмотрел на него. Вмешалась Сабля с ее женским умением объяснять:

─ Хороший, но они хотели свой. Вот и надумали: сваи украсть, спрятать, а когда все разъедутся, вернуться сюда, вынуть сваи из реки, перевезти их на ту станцию и начать строить свой город. Что уж они хотели с ним делать, я не знаю.

─ Может, кафе-мороженое свое открыть или тир? Чтобы объедаться эскимо и стрелять постоянно, ─ предположил Захар Затоныч.

Преступников заперли в бане. Рабочие хотели тут же растерзать их, и только Петькин авторитет спас Варину бригаду от самосуда. Часов в семь утра все разошлись. Решение по негодяям отложили на потом. Было решено встретиться в столовой в три часа дня.

Петька и Сабля устало побрели домой.

─ Вот так Новый год выдался, ─ сказала Сабля.

─ Ты знаешь, ─ подумав, ответил Петька, ─ я рад и не рад. С одной стороны, хорошо, что мы преступников изобличили. Сейчас решим, что с ними делать и продолжим строить. А с другой…

Он замолчал.

─ А что с другой?

─ Варя расстроился. Он вон как для своей бригады старался. То ирисок им купит, то всех в бане попарит. А еще если ириски жесткие попадутся, он их на печке разложит, они и размягчатся. Лучше такие есть? Бесспорно, лучше. И теперь вот еще: зачем? Ну, зачем они это сделали? Что им ─ мало Звездогорска?

─ Видно, очень уж свой хотелось.

─ Сабля, почему люди такие? Мы же строили наш город вместе, как одна советская семья. Где большинство советских пап и семь мам. Никто не отлынивал. Казахи русскому обучались. Я одному сегодня помог, он завтра ─ другому.

─ Люди ведь разные, Петенька.

─ А я думал, ─ сказал Петька, чуть не плача, ─ что мы все одинаковые. Советские.

Через минуту он заговорил снова.

─ Что ж нам делать-то с ними? Не век же им в бане сидеть. Да и комиссия приедет, захочет в баню, а у нас там пять человек заседает, бородами поросших. Банные пираты какие-то получатся.

─ Можно насильно брить их.

─ Я боюсь к ним людей с бритвами подпускать: люди у нас незлобивые, но за такое могут и Варфоломеевскую ночь учинить.

─ А знаешь, что, Петя…

─ Что?

─ Есть у меня одна мысль.

─ Какая же? Ну, говори же.

─ Давай их отпустим.

Петька остановился. Он вспомнил недавний разговор у Молотова, когда сваи нашлись.

─ Как отпустим?

─ Погоди, дай я закончу. Вот скажи, что для советского гражданина, который еще вчера был всем товарищем, самое страшное?

─ Ветрянка. Корь. Сахарный диабет тоже мало приятного.

─ Да нет, ты не так понял. Вот для тебя самое страшное что?

─ Самое?

─ Да. Вот крайняя степень ужаса. Подумай.

─ Ну, если мне скажут, что я больше не партийный, что могу идти куда хочу. Что Сталин бы вторично опрокинулся, на меня глядя.

─ Вот! ─ засмеялась Сабля. ─ Ты все понял! Мы твоему Гранит Понкратычу и всей его бригаде объявим: вы свободны. Идите куда хотите, а здесь вы нам без надобности. Они-то уйти уйдут, а потом, в поезде сядут, да как им страшно станет. Куда они едут? Что натворили? Где их ждут?

Петьке стало страшно.

─ Ужас какой, ─ прошептал он, ─ прямо отчаянием обдало. Никому такого не пожелаю.

Они дошли до дома, выспались, закусили едой с праздничного стола и поспешили на собрание. К трем собрались все. Строители Звездогорска были настроены решительно. То и дело из аудитории доносились гневные крики: «Растерзать!», «Проглотить!», «Выплюнуть как буржуев!». Петька вышел на сцену, дождался тишины и пересказал их с Саблей план.

Странное дело: если в начале речи по столовой промчался неодобрительный гомон, то, когда Петька перешел к главным аргументам, люди, даже из числа особо буйных, обрывали себя на полуслове, коренным образом задумывались и садились, как пораженные громом. По рядам пополз сперва слабый, а потом все более уверенный шепот:

─ А ведь правда, а верно… Без советских товарищей-то поди проживи. Вовек такого не забудут.

Маловато спавший Захар Затоныч гаркнул:

─ Привести этих!

Силачи из петькиной бригады наведались в баню и притащили Гранит Понкратыча и остальных. Снова поднялся колючий неласковый шум. Петька взглянул на Варю, который сидел в первом ряду. Варя повернул голову, будто не знакомый с преступниками. Он старался смотреть в окно, на свои колени, но только не в глаза Гранит Понкратычу, точно тот был антисовесткой Медузой Горгоной, взгляд которой грозил немедленным окаменением.

Петька попросил тишины. В полнейшем безмолвии он огласил приговор. Услышав слово свобода, Гранит Понкратыч вскочил с места и язвительно засмеялся, его подельники тоже. Но тут до них добрался смысл остальных слов. Они переглянулись. Гранит Понкратыч сел и уронил окаянную голову в ладони. Молить о пощаде бандиты не посмели.

Тем же вечером Поспехаев выписал им пять спецбилетов до Москвы. Им даже собрали еды на дорогу, но по глазам всей бригады было видно, что есть они попросту не смогут. На станцию, куда пешком добрался весь Звездогорск, их повез Самосвалыч. Садясь в кузов, Гранит Понкратыч тихо сказал ему:

─ Прости, старик.

Самосвалыч обнял его и ответствовал:

─ Да я-то прощу, сроду всех прощаю. А вот партия…

Гранит Понкратыч заплакал.

Дорогу до станции и вообще весь этот день Петька запомнил на всю жизнь. Любой только что изловленный насильник или контрреволюционер глядел бы бодрее, чем Гранит Понкратыч и его разбитые наголову молодчики. В кузове ехали не люди, а их американские тени.

В ожидании поезда все больше молчали. Минута надвигалась страшная. Точно противоположность первомайской демонстрации. Жырлыев снимал что-то, но даже без вспышки. Среди «провожающих» бегал Поспехаев, не бывший на собрании, и безответно спрашивал, кто это важный едет.

Показался поезд. Гранит Понкратыч стал еще мрачнее. До последней секунды надеялся он, что происходящее обернется розыгрышем или безыскусной шуткой, но так не вышло. Петька с бригадой посадили горе-бандитов в почти совсем пустой вагон. Назад никто не ехал, все стремились сюда, в Звездогорск, а этим людям приходилось теперь следовать отдельно ото всех, против красного течения.

─ Прощайте, Гранит Понкратыч, пусть это станет вам уроком, ─ сказал Петька. ─ И вы тоже…

Неожиданно он понял, что даже не знает имен остальных: так неприметно и закрыто они держались на стройке. Он заспешил прочь из вагона. У самого бойлера с кипятком он вдруг оглянулся. Четверо отлученных от Союза преступников уже зашли в свое купе, а пятый, дрожа, метался по вагону в поисках места. Петька отвернулся, сделал еще несколько шагов и спрыгнул на свежий снег. Проводник поднял ступеньки и захлопнул дверь. Поезд низко зашумел, набирая ход.

─ Им бы сейчас ехать и никуда не приезжать, ─ сказал Петька, подойдя к Варе. Подошли и Борька с Сеней, и Молотов.

─ Эх, надо было их все-таки в милицию законопатить, ─ сказал Борька. Варя поднял на них глаза, все в слезах.

─ Я думал, мы все одинаковые, ─ повторил он недавние Петькины слова, ─, а они вон… разные.

Петька крепко обнял друга, стараясь сдерживаться.

Глава 31. Первая ссора, и чем она закончилась

Прошло несколько недель.

Стройка продолжалась: теперь все работали с утроенной энергией, наверстывая пустые бессваевые дни. Работа ладилась. Уже поставили несколько новых домов, а в тех, что построили первыми, приступили к отделочным заботам. Петька часто заходил в оклеенные обоями комнаты и гладил рукой по свежим крепким стенам. Обои были в звездочку, а стены детских ─ в самолетики и танки.

О Гранит Понкратыче старались и не вспоминать: да и за грудой новых дел его афера как-то наскоро выветрилась из памяти. Никто даже не узнал, доехали ли преступники до Москвы или, может, выскочили где-то в чистом заснеженном поле, чтобы не показываться на глаза честным людям никогда. Правда, в это мало верили.

─ Ага, ждите, ─ сказал Борька, ─ выскочат такие. Они, скорее, в другой поезд заскочат, где им подобные жируют и города потом строят бандитские.

Борька и Сеня уехали через неделю после Нового года. На прощание они долго обнимались с Петькой и новыми друзьями: Молотовым и Варей. Они утешали Варю, говорили, что у него будет еще много бригад. Так много, что он позабудет имена всех рабочих из этих бригад и даже не будет им писать. Варя грустно улыбался.

После отъезда Сени с Борькой Варя старался много работать и читать. А потом вдруг стал придумывать детективные рассказы. Это его немного утешало, он слегка повеселел.

─ Агата Кристи вон пишет, ─ говорил он, ─ хоть и женщина. Построим город, а я потом книжку выпущу.

Как-то он дал почитать свои рассказы Петьке. Сказать, что в них был намек на случай с Варей и Гранит Понкратычем, значит не сказать ничего. Каждый рассказ просто кричал об этом. То молодой сыщик Ваня (в чем Петька сразу усмотрел сходство с Варей) ловил страшного мошенника Гранитова, то устремлялся в погоню за похитителем Гранитским. И, если в первых четырнадцати рассказах еще прослеживалась какая-то оригинальная мысль, то рассказу к двадцать девятому, в котором сыщик Ваня одолел уже совсем смешного фальшивомонетчика Недогранитова, подделывавшего не деньги, а гвозди, Петьке стало немного не интересно.

Таким образом, Варя оставался единственным в Звездогорске, в ком еще тлел незатоптанный окурок обиды.

Петькина семейная жизнь тоже росла и покрывалась обоями. Правда, обоями разных расцветок.

Сабля работала и пыталась готовить Петьке ужины. Петька настаивал, что в столовой он с товарищами, с бригадой, но Сабля настаивала: ей было хорошо с мужем, и вечера она любила проводить с ним. Последние события несколько отодвинули ее на второй план, и вот теперь она хотела занять прежние позиции.

Как-то Петька пришел со стройки позже обычного. Бригада Лехи Бабичева прозевала время поставки электроплит «Чайка-6» для первого дома, в результате Самосвалыч, решивший, что плиты не нужны, повез их обратно на станцию. Пока возвращали Самосвалыча, пока разгружали плиты, потеряли три часа. План пятидневки рухнул, Петька рассердился и явился домой в видоизмененном настроении. Более того, он ахнул полстакана водки на голодный желудок. Ахнул ─ и пошел домой. Его встретила Сабля.

─ Что так долго, Петя? ─ спросила она. ─ Рассольник уж весь остыл. А бифштекс льдом скоро покроется.

Но Петька не был настроен шутить. Еще вчера он бы ответил:

─ Ах, остыл! Расстрелять!

И съел бы проклятый бифштекс. Но ─ не сегодня! Сегодня он буркнул:

─ А в столовой-то все горячее.

Сабля не любила таких сравнений. Она приобрела грозный женский вид и сказала словно буржую:

─ Чего ж ты в столовую не пошел?

Петька перестал вытирать лицо полотенцем после умывания и ответил:

─ Так я бы пошел, ты же потом выступать будешь. Как на собрании.

Сабля не верила ни в каких богов, кроме советского строя, но тут почувствовала, что задели нечто святое в ней. Она поняла, что сейчас нужно парировать максимально саркастически, иначе она просто останется в проигравших.

─ Садись есть, ─ сказала она. И только через минуту более подходящий ответ промелькнул у нее в голове. «Ну, конечно. Надо было сказать, садись есть, тунеядец. Это бы его задело».

─ Холодный. ─ Петька отодвинул рассольник.

Сабля рассвирепела.

─ Естественно. Три часа назад был горячий.

─ Мне-то что с этого?

Сабля не нашлась, что ответить.

─ Бифштекс будешь?

─ А толку? Небось такой же ледяной.

─ Да что с тобой…

─ Ничего. Саботаж какой-то. Я строю там, строю, а мне рассольник, в который после бани можно прыгать, и бифштекс, которым пощечины надо давать зарвавшимся хулиганам.

─ Ах, вот что! Пощечины!

И Сабля схватила с тарелки свой прекрасный бифштекс и залепила Петьке по щеке. Она явно не умела как следует спорить.

Петька вскочил.

─ Коммуниста бьешь? Не кормишь да еще и бьешь!

─ Ладно бы коммуниста, а то… а то… фашиста!

Петька стал цвета флага СССР.

─ Извинись тотчас же!

─ Ничего подобного!

─ Ага…

Петька схватил ватник, ушанку и варежки и выскочил из дома, сильно хлопнув дверью. На улице начиналась метель. Злой и голодный побежал он, наклонив голову в сторону столовой. Но там уже закрыли. Тогда он направился к своей бригаде. Мужики там были опытные и такое видали.

─ Точно, видали, ─ подтвердил Леня, выслушав Петьку. ─ Надо было тебе с самого начала выстроить высоченный забор вокруг Звездогорска и выселить ее.

─ Вот-вот, выселить, ─ сказал Коля, ─ за забор. Вообще, неплохо бы всех женщин на отдельный остров выселить, забором обнести, а нам только за естественными надобностями к ним ездить. Ну, там, за ужином или штаны подшить.

Петька вспомнил про ужин и нахмурился. Его накормили яичницей из шести яиц с докторской колбасой. Толя вдруг сказал:

─ А чего бы нам в Звездогорске комбинат не открыть, чтоб звездогорскую колбасу производить. А то эта вон из Тулы приехала. А то бы своя, свежая была.

Петька отпилил кусок яичницы, отпил кефира и сказал:

─ Молодец, Толя, отличная идея!

Толя не успокаивался.

─ Да вот и кефир бы тоже свой можно разливать.

─ Молодец!

─ Хлеб печь.

─ Здорово!

─ Гитары клеить.

─ Потрясающе!

Через некоторое время Толя огляделся: больше предложить было нечего. Тогда он предложил:

─ А что если это будет один комбинат?

─ Как это один?

─ Ну, мясомолочногитарокарточнохлебокирпичный. Просто поделить его на цеха, зачем пятнадцать комбинатов строить? И Звездогорск рабочими местами обеспечим, и продукция своя появится. Опять же слава разнесется и тому подобное прочее.

Петька записал все в блокнот и спросил:

─ А вы что вообще планируете делать, когда мы все достроим?

─ Я здесь останусь, ─ сказал Леня, ─ хватит, наездился. В Торжке родился, в Москве был проездом, хватит. Нужно и дом свой вырастить. Я с Затонычем толковал, говорит, даст нам две квартиры на пятерых. Будем жить. Не в центре, конечно, как некоторым (он насмешливо указал на Петьку), но зато недалеко от бани.

─ Я тоже останусь.

─ И я.

Выяснилось, что все останутся.

─ А ты? ─ спросил Витя. Петька задумался. Оказалось, что он даже об этом и не размышлял. О чем другом ─ пожалуйста, сколько угодно, а об этом ─ ни секунды.

─ Даже не знаю, ─ ответил он, ─ у меня же в С-ске родители, друг Сеня, ну вы видели.

─ А здесь что же ─ ничего? ─ вдруг как-то даже обиженно спросил Витя. ─ Мы же здесь вместе столько строили. И сваи эти искали. И подружились даже. Тут будто наша новая Родина. Перевози сюда всех, и все. Сене твоему квартиру наверняка дадут, он же помогал сваи искать.

Петька задумался еще прочнее. Конечно, в С-ске оставалась старая жизнь: школа, любимый хоккейный клуб, речка Чапаевка, пескари… Но в Звездогорске… Здесь можно было устроить совершенно новый коммунистический город: со своим хоккейным клубом, своими школами, новыми поколениями будущих советских граждан. От такой скорой необходимости столь трудного выбора Петька даже немного загрустил. Он вообще стал замечать, что чувственное в нем преобладает над обязанностью, над долгом. А этого не одобрил бы товарищ Сталин, даже находясь в самом благодушном настроении…

─ Да и жена твоя уже здесь…

Петька вдруг вспомнил, что поругался с Саблей. Он быстро поблагодарил бригаду за яичницу, пообещал подумать над сказанным и заспешил домой. По дороге он думал: «И чего я начал перед ней народный театр ломать? Подумаешь, остыло. Она вон как каждый день старается, а я как кулак недорезанный повел себя».

В нем шевельнулось чувство стыда, которое мгновенно переросло в желание сделать что-нибудь хорошее для прекрасной жены. Но цветов было не достать, конфет тоже, поэтому Петька просто решил извиниться. «Наговорил, имей мужество сознаться. Если понадобится ─ пойду в ГУЛАГ, в котором отлучают от жены. На время, конечно, не навсегда».

У крыльца он остановился. В доме горел свет, но Сабли видно не было. «Что она там делает? Наверное, сердится. Ладно, ─ решил Петька, ─ будь что будет». И вошел в дом. Сабля сидела на стуле у стола и сразу же вскочила с места. Петька увидел, что на столе стоит кастрюля, в которой Сабля обычно варила первое.

─ Прости, Петя, что назвала фашистом, ─ Сабля смотрела в пол.

─ Ты меня прости, нельзя с работы дурные мысли приносить, а я притащил. Вот и началось.

С полминуты они стояли друг перед другом: виноватые и переживающие свою вину. Сабля отступила назад, все еще смущаясь.

─ Садись, поешь, я все свежее приготовила. Ты ведь хочешь есть.

Петька после гигантской яичницы с колбасой и ломтем хлеба и думать не мог о еде, но понял: есть надо.

─ Конечно, хочу, ─ сказал он.

Он сел за стол, Сабля налила ему ароматного рассольника. Петька медленно начал есть.

─ Ты помнишь, ─ сказала Сабля, ─ я говорила тебе про подарок новогодний. Что он не придет никак.

Петька кивнул, вопреки советским принципам молясь о том, чтобы Сабля не предложила добавки.

─ Так вот: я сегодня сходила и забрала его.

─ Не стоило, Сабелька, ну зачем ты…

─ Я была у врача, Петя.

─ Он доставил подарок?

Сабля заулыбалась и убрала вихор с петькиного лба.

─ Можно и так сказать. У тебя будет первенец.

Петька выронил ложку. Через мгновение он понял, что произошло.

─ Ура-а-а! ─ кричал он. Счастливая Сабля пыталась унять его:

─ Тише, тише. Будешь добавку?

─ Да я сейчас всю кастрюлю уничтожу, ─ крикнул Петька.

Глава 32. Разговор

О чем думает советский мужчина, когда узнает, что станет отцом? О том, каким был его отец и как здорово будет все это обрушить на своего сына. Рассказать ему, как было весело с его папой до темноты играть в футбол во дворе, ходить на рыбалку, покупать новые галоши… Но это если появится сын. А если дочь?

Вечерами, после работы (Петька уже не задерживался) они сидели с Саблей и мечтали. Петька, конечно, мечтал о сыне. А Сабля, хоть и видела, что Петька мечтает о сыне, тайком позволяла себе заменить его дочкой.

─ Наш сын обязательно станет лучшим в чем-нибудь, ─ восклицал Петька, а Сабля думала: «Наша дочь будет знаменитой балериной».

─ Я буду брать его с собой на футбол. («Она будет помогать мне по дому».)

─ Я познакомлю его с сыновьями Борьки и Сени. («Три наших девочки станут лучшими подругами».)

Таким образом, Сабля мечтала не только за себя, но и за другие семьи. Девичий мир наступал повсеместно.

В те же счастливые дни у Петьки состоялся серьезный разговор с Захар Затонычем. Он вызвал Петьку после обеда, когда не хотелось ни работать, ни думать.

─ Садись.

Петька сел. Захар Затоныч долго сосредоточенно молчал. Потом вызвал секретаршу Лизу.

─ О чем я хотел с ним поговорить? ─ спросил он. Лиза что-то шепнула ему на ухо.

─ А. Точно.

Лиза вышла.

─ Вот какое дело, Петя. Дома строятся. Преступников мы разоблачили. Они уехали, это тебе известно. Скоро Домом Советов вплотную займемся. В общем, все на мази. Понимаешь, о чем я?

Понять было не трудно, Петька кивнул.

─ Все катится к тому, что стройку мы закончим вовремя. Ну, может, будет еще пара проблемок, но так, по мелочи. Вот представь, достроили мы. Стоит город. Жителей полно, еще в газетах напишут, так сюда толпы хлынут. Эти, которые сваи у нас воровали, небось приедут ─ порыдать. Представил?

─ Да.

─ Вот есть Звездогорск, в котором все есть: кино, Дом Советов, аттракционы за речкой, кустарники разные.

─ Так.

─ А управлять-то этим всем кому?

Петька удивился.

─ Вам. Нет?

─ То-то и оно, что нет. Я, Петя, максимум на почетного жителя согласен. А главой города не потяну. Устал я. Вчера посмотрел фотографии свои, мама родная, где я только не был, в каких только стройках ни участвовал. И везде: то сваи стырят, то бригадиры переженятся, то крысу в пшенной каше найдут. Нет моих более возможностей все это контролировать. Я знаешь, что люблю?

─ Что?

─ Чай. Вот хочу сидеть на балкончике в центре города и дуть стакан за стаканом. И знать, что город в надежных руках. Поэтому и предлагаю тебе, Петя, стать главным в этом городе.

Если бы Петька не сидел на стуле, он бы присел. Но дальше садиться было некуда, и он привстал. Предложение было неожиданное.

─ А-а, Захар Затоныч… Как же так? Ведь лучше вас никто и не справится.

─ Не могу, Петя. Чаю хочу на балкончике.

─ Захар Затоныч…

─ Да что ─ Захар Затоныч? Устал я. Я, знаешь, ведь Ленину ровесник.

Петька быстро прикинул в уме.

─ Вам 91 в апреле будет?

─ Ну, может, не столько, конечно, но очень близко к этому.

Петька продолжал сопротивляться.

─ Ну, позовите вы Молотова на эту должность.

─ Фью. Молотов твой дельный парень, спору нет. Но как сейчас он согласится, а через полгода его позовут какой-нибудь Скалогорск строить и усвистит он в купе поезда красивого ─ что тогда? С балкона слезать и на себя рычаги управления брать?

─ Ну, Варю.

Захар Затоныч посмотрел на Петьку в ужасе.

─ Это у которого имя женское?

─ Ну и что? ─ вступился Петька за друга. ─ Зато он честный. Настоящий коммунист.

─ Я, Петя, тоже не поддельный, но только вообрази, что меня бы звали Зина или Рая. Каково бы тебе жилось в городе, где градоначальник ─ Зина?

Петька молчал.

─ Так что Варя твой, может, и неплохой парень, но пока ненадежный. Уголовнички-то в его бригаде нарисовались. Ему надо еще на паре городов потренироваться, а там видно будет. Мы квартиру ему дадим, но должность пока определим поскромнее.

Петька посмотрел в окно. Там шумел молодой город, с каждой минутой становящийся все сильнее, статнее. Вот–вот наполнятся дома жильцами, побегут по улицами школьники и трамваи. Детский сад здесь будет лучший в стране, для петькиного сына ─ в самый раз. Петька сидел в кабинете Захар Затоныча один, поэтому о дочке подумать было некому.

Да, город вырастет. У него уже есть свое лицо, свой характер, очертания, границы, ритм. Здесь будет хорошо: холодной зимой и яркой свежей весной. В тишине блинной и веренице машин, бегущих к вокзалу. Хорошо спешащему домой одиночке и любителю веселых компаний. Через пару лет здесь, по плану, должно проживать триста тысяч жителей.

Но был ведь на карте страны и еще один город. Не такой юный, не такой блестящий. Он был построен уже давно и напоминал, скорее, грустного десятиклассника, который бредет с последнего звонка домой, сжимая в руке колокольчик и забыв снять с плеча щебечущую первоклашку. По сравнению со Звездогорском, этот городишко был неказист и стар.

Но то был город детства. Город, где Петька становился собой, рос во все стороны, встречал друзей. Город, в котором прошла первая весна, были сданы первые экзамены школы и жизни, а мама кричала в окно: «Петька, ужинать». Все это был родной и любимый С-ск. И мысль о том, что нужно бросить это все, оставить даже надежду на встречу с детством, сильно полоснула Петьку по сердцу.

Он встал и направился к двери.

─ Ну так что? ─ спросил Захар Затоныч, замерев со стаканом чая в руке.

Петька пристально посмотрел на него. Перед глазами промелькнул указатель: «С-ск, 72 км», который он так часто видел, возвращаясь домой.

─ Надо подумать, ─ сказал он.

─ Ну, подумай, сынок, подумай, ─ пробормотал в тишине пустого кабинета Захар Затоныч, когда дверь за Петькой совсем закрылась.

Петька пошел к Молотову ─ посоветоваться. У того были свои задачи.

─ Ты что такой задумчивый? ─ спросил Петька, не успев поведать свое.

─ Да, понимаешь, ─ ответствовал Молотов, ─ ты вот как стрижешься?

─ Что?

─ Ну, стрижешься, бреешься. Как?

─ Меня Сабля стрижет. Вжик ножничками ─ и я опрятный. А бреюсь ─ раз в неделю. У меня пока плоховато растет, как будто буржуй на лице потоптался.

─ Вот. Сабля. А многих тут никто не бреет. Ты, вообще замечал, что там у рабочих под шапками делается? Я тут Бабичева в бане за барышню принял. Не разобрался, плеснул ему на спину, ну, думаю, сейчас эта тетя мне устроит. А «тетя» поворачивается и говорит: «Дельно, дельно придумал, благодарю».

Петька засмеялся.

─ Я к чему завел-то: когда комиссия в феврале приедет, у нас тут не рабочие будут бегать, а звезды джаза.

Петька засомневался.

─ Звезды джаза аккуратные, вроде.

─ А ты их видел?

─ На фотокарточке.

─ Так, может, они там как раз после стрижки запечатлены. А так ─ мохнатые болтаются по концертам.

─ Может быть, ─ согласился Петька, ─ что же делать? Дома домами, а рабочие должны в порядке комиссию встретить.

─ То то и оно. Меня и Затоныч вчера вызывал: такая же история у него с Бабичевым в бане приключилась. Ну, Бабичев молодец, хоть моется, даром что волосатый. А некоторые думают, что раз шевелюры отпустили, то и не мыться можно. Слабовато еще у нас в этом направлении.

Петька подумал.

─ Ты же инженер, ─ сказал он вдруг. Молотов не стал отпираться.

─ Вон сколько всего понапридумывал: сковородку, сваи. А ты возьми и изобрети такую машинку, чтоб волосы кромсала и бороды ровнее делала.

Молотов просиял.

─ Здорово, Петя, здорово. Назовем «Ленинская бородка-61».

Название Петьке понравилось, он даже совсем немного расстроился, что его придумал не он. Минуты три они обсуждали «Ленинскую бородку-61».

─ А ты чего зашел-то? ─ спросил Молотов, все еще радуясь.

Петька пересказал ему разговор с Захар Затонычем.

─ Верно, ─ воскликнул Молотов, ─ никому лучше тебя не справиться.

─ А Варя?

─ Варя ─ хороший коммунист и парень. Но, сам подумай, каков он в теперешний период времени в глазах народа? Имя женское? Женское. За бригадой недоглядел? Так точно. Ему бы подвиг какой-нибудь совершить, тогда бы народ к нему всей душой развернулся. А сейчас лучше тебя не сыскать.

─ А ты?

─ Я, Петя, инженер, от чего не отпираюсь. У меня судьба какая? Завтра позовут что-нибудь новое строить и изобретать, я ради страны и поеду. А если здесь обещание дам? Не могу я так.

─ А Бабичев? ─ в отчаянии спросил Петька.

Молотов засмеялся.

─ Ты еще Жырлыева предложи. Бабичев, пока поймет, что от него требуется, пропустит, что социализм наступил и расцвел. Представь, кругом социализм, а Бабичев все еще с беляками воюет, из винтовки палит.

Петька приуныл.

─ А ты что же сам-то? Не хочешь? ─ спросил его Молотов. Петька раскрыл Молотову свои мысли о родном городе.

─ Да-а, ─ сказал Молотов. ─ Сложилось же. Прямо и не знаю, что посоветовать. Я по инженерной части мастак, а таких философских течений мне не обуздать, ну, не читали мы Ницше с Шопенгауэрами. Читали только Гвоздева и Шестеренко ─ советских инженеров.

─ Ладно, ─ сказал Петька, ─ что-то придумается, еще нескоро ведь. Удачи тебе с «Ленинской бородкой».

И вышел.

Глава 33. Варя

Но оказалось, что очень даже скоро. Рос город, рос живот у Сабли, росли Петькины сомнения. Два месяца пролетели, как искусно сложенный бумажный самолетик с надписью «Косоуров». Уже давно была изобретена «Ленинская бородка-61», уже подстригли и побрили они с Молотовым и Варей всех рабочих, а Захар Затоныча даже дважды. План выполнялся, и не было никаких мотивов не верить в удачу. Над землей вознесся красавец ─ фундамент Дома советов.

Ждали комиссию, чтобы похвастаться. Но, как часто бывает, где советский человек начинает хвастаться, там и обжигается.

В день приезда комиссии все началось как и в первый визит. Показывали почти готовые улицы, Дом советов, бетонные наметки парка развлечений на другом берегу реки. И все время, пока комиссия осматривала сделанное, Варя вел себя очень нервно. Он все еще очень остро переживал неуспех с бригадой и постоянно пытался выделиться. То он лучше Молотова рассказывал, сколько свай было использовано за весь период работы, то просил за обедом третью порцию и нарочно со спокойным видом поедал пюре на глазах у комиссии. После обеда пошли смотреть Дом советов.

Молотов за несколько дней до приезда проверки распорядился установить на готовом фундаменте остов здания. Даже без стен оно казалось по-ленински величественным. В нем планировалось три этажа, большой зал для заседаний и концертов, библиотека. Один из членов комиссии даже достал из скрипучего кожаного портфеля книгу и передал Молотову. Это была солдатская повесть Самуила Трофеева «Шеренга вчерашних мальчишек». Молотов посмотрел на проверяющего.

─ Вы же недочитали, ─ сказал он. Проверяющий похлопал его по плечу.

─ Ничего, ничего. Я в Москве новую куплю. А с этого экземпляра пусть начнется ваша библиотека. Я знаю, что у вас уже есть книги, но, пожалуйста, скажите, что началось именно с моей.

И он достал на ручку, с трудом расписал ее на морозе и поставил на первой странице фамилию и дату. То же самое сделали и остальные члены комиссии.

В ту же секунду случилось. Варя достал непонятно откуда огромный подпаленный в нескольких местах красный советский флаг на грубоватом шершавом древке и побежал с ним в сторону будущего Дома советов.

─ Я сейчас, сейчас.

Проверяющие, Захар Затоныч, Петька, Молотов и еще несколько бригадиров резко обернулись в его сторону. Поначалу они приняли все за диковатую шутку. Захар Затоныч даже засмеялся.

─ Во дает, бабье имя!

Когда Варя начал карабкаться вверх по сваям, всем стало не до смеха.

─ Вы нам книгу, а мы вам ─ вот! Знамя! ─ кричал он как умалишенный.

Улыбка умчалась с молотовского лица. Он зашептал бессвязно, а потом все яснее и действительнее:

─ Я же не закрепил… Я не закрепил… Я же не мог знать… Я не закрепил…

И вдруг Молотов закричал, рассекая вековое молчание тайги:

─ Спускайся, дурак, я же не закрепил!

Варя продолжал восхождение, не слыша ничего.

─ Сейчас, сейчас, ─ кричал он. ─ Вот какое знамя! Нигде в мире нет такого знамени! Дедов и отцов! Сейчас, сейчас!

Молотов подбежал к Петьке и схватил его за отвороты телогрейки. Слова неистово ударили Петьку по лицу, оставив невидимые шрамы.

─ Сделай же что-нибудь, я не закрепил!

Все длилось минуту, а в глазах собравшихся ─ тянулось часа полтора. От страха никто не мог и вспомнить, что решительность и смелость предназначены для таких мгновений. Кричащий, почти плачущий и торжествующий Варя достиг вершины. Он воткнул флаг в сплетенье свай и воскликнул:

─ Мое! Мое знамя! Только мое! И дедов и отцов! Наше! Советское!

В следующую секунду он уже летел вниз. Знамя дедов и отцов упало следом. Но первыми достигли земли молотовские незакрепленные сваи.

И тут же все зашумело. Первым подбежал Петька. Он стащил с себя телогрейку и бережно положил на нее Варю и накрыл его знаменем. Молотов побежал за доктором, но тот уже бежал навстречу: он как раз возвращался со смены и видел все издали. Все окружили Варю. Доктор умолял:

─ Расступитесь, расступитесь, дайте ему дышать. Он же видит только ваши валенки, покажите ему небо.

Он быстро осмотрел Варю.

─ Разбились, ─ констатировал он, держа в руках варины очки. ─ И позвоночник сломан.

─ Варя, Варя, ─ позвал Петька.

─ Он вас не слышит, ─ сказал доктор. ─ Его надо срочно доставить в больницу. Я возьму еще шесть смен подряд, посмотрим, что можно сделать.

Они подсунули под Варю еще несколько телогреек и понесли. Несли аккуратно, чтобы Варю не качало. Захар Затоныч шел за процессией и повторял:

─ Герой… герой…

Когда они дошли до больницы, и санитары выскочили, чтобы забрать Варю, Захар Затоныч положил руку Петьке на плечо и круто развернул к себе.

─ Он герой. А я ему на днях сказал, что ему рано возглавлять город.

Петька ничего не сказал: он все понял. Он схватил Захар Затоныча за руку, и они поспешили в больницу. Они быстро догнали доктора и санитаров, которые несли Варю на второй этаж. У палаты доктор преградил им путь.

─ Вам туда нельзя. Ему нужен полный покой, умноженный на сто, нет, на тысячу. Вот такой покой.

─ Доктор, нам нужно ему сказать кое-что.

─ Вы не понимаете. Полнейший покой.

─ Доктор, это дело государственной важности.

Перед этим доктор отступил:

─ Хорошо, но только полминуты.

Петька и Захар Затоныч забежали в палату. Варя лежал с закрытыми глазами. Санитары отступили на несколько шагов. Петька взглянул на Захар Затоныча. Тот подался чуть вперед. Надо было сообщать твердое, нерушимое, человеческое ─ и Захар Затоныч сообщил.

─ Варя, ─ сказал он ласково, по-отечески, ─ город твой. Только живи.

Их оттеснили санитары. Варя ничего не слышал. Доктор бормотал:

─ Срочно, готовим к операции, готовим к операции.

Глава 34. Приговор

Всю ночь Петька и Молотов дежурили в больнице, хотя и понимали, что сидят там бесполезно. Они просто не могли уйти, казалось, что Варя сейчас попросит чего-нибудь: кроссворд или апельсин. И тогда можно будет бежать в магазин, на почту. Плевать, что уже два часа ночи: Звездогорск не спит. А если и спит, то проснется ─ когда такое дело.

Операция давно закончилась. Доктор сказал, что она прошла успешно, но ожидать от Вари подвигов сейчас было глупо. Среди больных непонятно откуда взялся слух, что Варя навечно будет прикован к постели. Он обрастал новыми подробностями, и минут десять назад к Молотову и Петьке подошел больной из неврологического отделения и достаточно спокойно сказал:

─ Говорят, придется вашему другу мусульманство принимать. Иначе не вылечиться.

И ушел. Вот таких чудовищных размеров достигли нелепые домыслы. Конечно, Петька и Молотов не поверили, хотя и переглянулись. Но мусульманство сподвигло их на откровенный разговор. О религии оба имели так себе представление: Петька в институте читал методичку «Борьба с крестом», а Молотов на заре карьеры как-то от нечего делать спроектировал церковь в Краснодаре. Туда никто не ходил и ее перекроили в тир: в него ходили с удовольствием.

Теперь Молотов осмотрелся по сторонам и неуверенно спросил:

─ А ты вообще как? Веришь?

─ В бога-то?

─ В него.

─ Да как тебе сказать… ─ Петька задумался. ─ Я думаю, советский человек и есть сам себе бог. Бог природы, вон каких каналов нарыл. Да и мы, смотри, в таком холоде город возводим. Бог искусства: фильмы у нас какие, живопись с литературой тоже на полном скаку мчат. Один Денис Отвагин чего стоит ─ двух Байронов!

Они помолчали.

─ А ты? ─ спросил Петька.

─ На этот вопрос у меня такой случай имеется. Мне лет четырнадцать было, меня в Красновку отправили, это деревня такая, где моя бабушка проживала. В одно распрекрасное утро просыпается вся деревня и, натурально, к колодцу направляется. Ррраз ─, а воды-то там и нет. Ну, все, конечно, это бог, это бог. Прогневался на нас, за то что не верили. Колодец иссушил. А в Красновке и правда слабенько верили, не очень было по этой части. В трактор, там, или в сноповязалку ─ это запросто. Короче, к вечеру выяснилось, что никакой не бог. Три деревенских бугая, примерно, как из твоей бригады размерами, собрались вечером и выпили весь самогон в деревне (днем даже некоторые думали, что и это тоже бог натворил). Ну и выкопали новый колодец спьяну, там, где воды отродясь не было. А старый закопали. Вот такие черти были. Хорошо, в деревне еще шесть колодцев было, на такой случай. Вот тебе и божий промысел.

Петька засмеялся.

─ И что ж получается? ─ спросил он.

─ Я тебе как инженер скажу: может, и наличествует кто, но точно не на небе, там шибко ненадежные конструкции.

─ А где ж тогда? ─ не отступал Петька, которому очень хотелось подтверждения теории о том, что советский человек и есть бог. ─ Где подходящая конструкция?

Молотов молча приложил сжатый кулак к груди, ближе к сердцу. Петька улыбнулся. Ночь двинулась дальше.

Около четырех Петька задремал. За ним, приклонившись на петькино плечо, уснул и Молотов. В шесть их разбудил доктор.

─ Ваш товарищ вне опасности, идите домой.

─ Можно с ним поговорить? Как он? ─ вскочил Петька.

─ Он пока не пришел в себя. Операция была очень сложная, но он все выдержал. Конечно, у нас хороший московский наркоз, но все равно ему пришлось непросто. Пожалуйста, не беспокойтесь сами и не беспокойте его.

─ А какие прогнозы?

─ Все зависит от него, от его воли, от его жизненной энергии. Но, в любом случае, полгода он будет прикован к постели.

Петька всегда верил своим ушам, но тут готов был поймать их на лжи.

─ Полгода?

─ Увы. Идите домой. Думаю, послезавтра его уже можно навестить. Приносите фрукты, овощи, я все это с удовольствием съем. Потому что для него теперь будет специальное питание по моей методике. Рыба, рыба и еще раз рыба. Ему нужны крепчайшие кости.

─ А нам тут один больной сказал, что ему придется мусульманство принимать.

─ Так это Ибнсаддамов, он всем такое говорит. Идите, вам тоже нужен отдых.

Оранжево горели фонари. По дороге домой Петька и Молотов почти не разговаривали. Да и с Саблей дома Петька был скуп на слова. Зная ее природную пытливость, он сразу рассказал все максимально подробно. Сабля ахнула и заплакала: чужое горе она всегда переживала как свое, еще с детских лет.

─ Что же теперь, Петя? Что же теперь?

Петьке очень хотелось бы ответить: «Знаю, что!», но он только грустно помотал головой:

─ Не знаю.

К счастью, энергии Молотова хватало на стройку. Потому что Петька уже не мог руководить бригадой. Да и все остальные четко делали свою работу: Жырлыев выпускал газету, Лидок с Галюшей метали котлеты по мискам. Новые строители уже не приезжали: все было хорошо налажено и удавалось обходиться имеющимся количеством.

Следующий день Петька чуть не целиком просидел у Захар Затоныча. Происходило небывалое: они пили водку. Если от Захар Затоныча такого еще можно было ожидать, то Петька, кроме того случая, когда Бабичев прозевал поставку электроплит «Чайка-6», не употреблял. Пили и обсуждали.

─ Только ты. Ты, ты и еще раз ты. И много раз ты, ─ говорил Захар Затоныч.

─ Не могу я, Захар Затоныч, ─ отвечал захмелевший Петька. ─ Ну, поймите вы, наконец. Я и пить столько не могу и городом руководить ─ ну просто не имею права.

─ Требую пояснений.

─ Во-первых, у меня Сабля.

─ У всех сабля.

─ Да я про жену.

─ А.

─ Вот увеличится у нее живот, выскочит, я надеюсь, сын. Надо мне его собственной матери показать или не надо?

─ Надо.

─ Так, замечательно. Во-вторых. Обещали вы Варе, что город ─ его?

─ Обещал.

─ Обещали, спасибо, что не отпираетесь. Куда вы наливаете? Ну, ладно, наливайте. Так вот. О чем я? Да! Обещали. А теперь представьте: я наплевал на мать и остался с сыном и Саблей руководить городом. И тут нате вам: Варя очнулся. А городом я управляю. Красиво?

─ Так он пусть только очнется, а мы ему тотчас город и передадим.

─ Вот неплохо. Завидная доля. Взяли бы вы город после кого-то?

─ Ну, я бы, допустим, не взял.

─ А он чем хуже?

─ Он же без сознания.

─ Но ведь придет же в него! И каково ему будет ─ город из вторых рук брать. Что это ─ кирзовые сапоги или грампластинка?

На это Захар Затоныч отвечал:

─ Только ты. Ты, ты и еще раз ты. И много раз ты.

Петька хватался за голову. После второй бутылки и, наверное, восемнадцатого круга обсуждений Петька, в конце концов, сказал:

─ Ладно. При каком условии не я?

Захар Затоныч задумался.

─ А вот выходишь Варю к сдаче города, пусть забирает. Только так ─ по-человечески выходишь. А не так, чтобы к стенке стоял прислоненный и «Звездогорск» вымолвить не мог. Короче, чтоб как Ленин до встречи с Каплан, а не после.

Петька пропустил последние слова мимо ушей. У него появилась новая цель ─ выходить Варю.

Вечером он, как смог, пересказал все Сабле. Та уложила его спать, погладила рукой по волосам и сказала только:

─ Выходим!

Глава 35. Два переворота!

С выхаживанием Петька был знаком понаслышке. Ну, там, воробья или снегиря, что, примерно, сходно, выходить это еще полдела. Ну, кажется, котенка выходил в детстве, рыжего и симпатичного. А тут ─ цельный человек на семь восьмых больничной койки.

Даже Сабля с ее медицинским училищем ничего не могла придумать. Ну вот лежит Варя, ни на маму, ни на Варю не откликается: не дергать же его за ногу. Хотя дергали, конечно. Так Варя пролежал два месяца. Захар Затоныч с одной стороны потирал руки: в таком Варином положении Петька, безоговорочно, становился лидером будущего города. Но, потерев, Захар Затоныч тут же и замирал, вспоминая, какой парень рухнул с высоты недостроенного дома.

Петьку же заботили и другие напасти.

За это время отстроили Дом Советов, и таежная весна уже готовилась получить свою мартовскую власть. И случилась с Петькой история, какую не играл даже великий Варгафт Медалян, великий армянский актер советского кино.

Все тогда было необычно и нежданно.

Город был почти готов. Для оформления огромных плакатов и афиш из Москвы пригласили художника. Сперва в этом никто не усмотрел подвоха: художник был, бесспорно, нужен. Ему дали отдельную избу на окраине строительной деревушки и объяснили, что ему предстоит сделать. И ─ как он настоятельно просил ─ оставили в покое. Потом про него забыли. Но вдруг неожиданно Захар Затоныч вызвал Петьку к себе.

─ Что случилось, Захар Затоныч? ─ спросил Петька, заходя. Утром он пробовал на Варе новую методику ледяной воды, на которую они с Саблей сильно надеялись, но она не сработала. Поэтому Петька был мрачнее тучи над Берлином в 45-м. Захар Затоныч ответил не сразу.

─ Художник, ─ только и сказал он минуту спустя.

─ Вам художник нужен? Еще один?

─ Да нет, мне бы с этим разобраться.

─ А что случилось? Он же сидит себе, рисует.

─ А ты знаешь, что он рисует?

─ Плакаты для Дома Советов.

─ Чертовщину он рисует!

Впервые Петька почуял страх в голосе матерого Захар Затоныча. Он даже посмотрел на опытного начальника оценивающим взглядом: уж не захворал ли тот.

─ С чего вы взяли?

─ Вчера я отправил Лизоньку отнести ему первую зарплату, расписаться в ведомости, ну, всю эту мелочь сделать. Она пошла, я ж отправил, никуда не денешься. Заходит, говорит, к нему в избу, а у него холсты на мольбертах стоят.

─ Ну, правильно! Не боксерским же грушам у него там висеть.

─ Все черные!

Тут уже проняло и Петьку. Но он быстро отогнал от себя холодок ужаса.

─ Захар Затоныч, ─ сказал он, ─ ну, мы с вами знаем: девушки ─ существа впечатлительные. Художник, может, усы Сталина тренировался рисовать, а ей почудилось непонятно что.

Захар Затоныч присел на краешек истертого стула.

─ Нет, Петя, мне кажется, тут дело не чисто. Зовут-то художника знаешь как?

─ Как?

─ Михаил Мрачнюков! Ты представляешь, что он нам изобразит? Хорошо будет, если на фасаде Дома Советов мы повесим его плакат «Дьявол, пленяемый бесами»? Или «Закат всего»?

─ Не очень, Захар Затоныч. Нам-то, по идее, нужны «Утро пшеничного поля» или «Посевная октябрят».

─ Ты, Петька, вот что сделай, голубчик… Дома там оставшиеся и без тебя поставят, Молотов все наладил уже, а ты сходи к этому Мрачнюкову, разузнай там, чего да как.

─ Схожу, схожу. Я отчего-то уверен, что померещилось Лизоньке.

─ Вот бы… Нового-то художника пока выпишут… Я этого-то еле допросился в Москве. Там как узнали, что мы вовремя поспеваем с городом: поохладели немного. Им все рекорды подавай, прорывы.

От Захар Затоныча Петька сразу отправился к Мрачнюкову. Еще на подходе к его избе он увидел, что под крышей на торчащих балках свил себе гнездо ворон. «Хороший знак, ─ подумал Петька, ─ значит, скоро здесь зародится новая жизнь».

Он поднялся на подгнившее крыльцо. «Странно, ─ подумал он, ─ избе же чуть больше месяца, а крыльцо уже подгнило». Дверь была не заперта. Петька вошел. Запах был чудной: как если бы кто-то вздумал варить щи из книжек Муссолини.

─ Есть кто? ─ немного оробев, спросил Петька. Раздался скрип. А затем неприятный колючий голос где-то за спиной спросил:

─ Что вам нужно? Опять ваши яркие деньги принесли?

Петька чуть не подпрыгнул и обернулся. Перед ним стоял художник Мрачнюков. То что это именно он, Петька понял из диалога: «Вы Мрачнюков? ─ Да, я», который от страха пролетел перед ним как в тумане. Художник выглядел наравне с фамилией: трудно было понять, где заканчиваются чернющие сапоги и начинается смоляная борода.

─ А я к вам, ─ сказал Петька и огляделся. Мамочки родные! Что это была за комната!

Повсюду стояли холсты ─ штук пять или тридцать, Петька не смог разглядеть сразу. Все они были загрунтованы под какое-то неведомое серое масло. На некоторых виднелись страшные наброски: разрушенные великанами церкви, головы, насаженные на вертел и жарящиеся над факелами, препарированные гигантские кроты. На мгновение Петька представил, как эти сатанинские гобелены повиснут на Доме Советов и ему стало дурно.

─ А… Что это? ─ наконец спросил он. Мрачнюков мрачно улыбнулся.

─ Мои детища, ─ сказал он гордо. В Петьке вдруг проснулся искусствовед, который спал больше двадцати двух лет:

─ В каком же стиле вы работаете?

─ В чернизме. Сам его изобрел, сам и работаю.

─ Но как же… Ведь Дом Советов… Красный цвет… Золотая рожь… Коммунизм.

─ Коммунизмов не рисуем! Вот чертей ─ пожалуйста, ─ сказал Мрачнюков и окунул кисть в серо-черную краску.

Петька вышел от него в совершеннейшем расстройстве. «Такого криками или уговорами не возьмешь, ─ думал он, ─ тут нужен полнейший переворот.

Он стал часто заглядывать к Мрачнюкову под видом человека, страшно заинтересованного в чернизме. И убедился, что художник полностью погряз в собственном стиле.

─ А что вот это за картина? ─ спрашивал Петька про какое-то недоразумение: вроде как черная дыра в черной дыре.

─ «Черное недоразумение», ─ неохотно бурчал Мрачнюков.

─ Она уже готова?

─ Нет, это только набросок, еще нужно перерисовать ее начерно.

Бывали такие разговоры.

─ Мне все, конечно, очень нравится, ─ кривил душой Петька, ─ но, вы знаете, есть же ведь еще и другие цвета.

Мрачнюков задумался, черная кисть замерла в сантиметре у холста.

─ Да, ─ наконец ответил он.

─ Да, ─ радостно воскликнул Петька.

─ Слышал я, что есть черный, чернее этого, ─ ответствовал Мрачнюков, ─ говорят, на курском заводе лакокрасочных изделий производят.

─ Интересно ─ почему именно там?

─ Первая жена оттуда. Наверное, сварили ее. Если так, то черной краски там надолго хватит.

Как бороться с таким человеком ─ непонятно. С горя Петька пошел к Варе в больницу и, сев на стуле рядом с его койкой, стал иллюстрировать происходящее. Он как раз рассказывал про чернизм, как вдруг Варя повернулся на бок. Петька машинально вернул его в прежнее состояние. Варя снова повернулся. Тогда Петька как ошпаренный вскочил и побежал по коридору, крича:

─ Повернулся! Он повернулся!

Прибежали доктор и Сабля, которая, хоть и была на пятом месяце, все еще ходила на работу. Переворот Вари вызвал страшный шум, из других палат сбегались больные. Так долго здесь не лежал никто, а если и лежал, то только суммарно, как сторож Никанорыч. Но, увы, на этом все и закончилось. Варя больше не вертелся и так и остался лежать на правом боку, будто готовясь проснуться. И доктор, и Сабля, как медики, были очень воодушевлены.

─ Понимаешь, раз вертится, значит есть в нем еще советские соки, ─ говорила Сабля Петьке по дороге домой, ─ значит встанет он, рано или поздно встанет.

─ Неплохо бы рано, ─ сказал Петька, ─, а то куковать нам в Звездогорске неизвестно сколько.

─ А может, и останемся?

Не в первый раз Петька вступил в разговор на эту тему.

─ Пойми ты, ─ сказал он, ─ все тут хорошо. Должность, мужики. Но там родители. И потом, помнишь, как мы с тобой хотели, чтоб…

─ Помню, помню.

Немного прошлись молча. Потом Петька вспомнил:

─ Что мне с этим Мрачнюковым делать? Дай женский совет.

─ Ай, да скажи, что в чернизме уже никто не рисует, мол, уже страшнее придумали, пока он тут сидел.

Петька остановился, а потом вдруг круто развернулся и побежал.

─ Ты куда, Петя? ─ закричала Сабля.

─ К Жырлыеву, к Жырлыеву.

Он действительно бежал туда. Идея Сабли отдавала гениальностью, и Жырлыев ему был сейчас очень нужен.

На следующее утро Петька шел к Мрачнюкову насвистывая. За пазухой у него торчала свежая, пахнущая типографией газета. Он поднялся к Мрачнюкову, открыл незапертую дверь. Художник пил черный кофе, сваренный на газовой плитке «Стикс-52».

─ А, это вы, ─ не очень довольно сказал он.

─ Доброе утро, ─ ответствовал Петька, ─ какие новости?

─ Не знаю и знать не хочу.

«Хорошо», ─ подумал Петька.

─ А вот в «Черных известиях» про ваш чернизм пишут.

Художник усмехнулся и глотнул кофе.

─ Что же пишут?

Петька старался выглядеть равнодушным и рассеянным, как котенок после сна.

─ Что же пишут? ─ поднажал Мрачнюков.

─ Что не страшный он больше.

Мрачнюков не поверил.

─ Что за чушь?

─ Да вот, смотрите сами.

И Петька предъявил газету, которую они с Жырлыевым клепали всю ночь.

─ Так, «Черные известия», ─ бормотал Мрачнюков, ─ ага вот, «На смену чернизму». Так, угу, больше не страшен, никто не боится, никому не нужен. Это все прекрасно, а чем теперь пугают-то?

─ Так вы вторую заметку читайте.

─ Так, вот, «Здоровый пшенизм» (название пришло в голову Петьке только под утро и было не очень-то, но лучшего он предложить не мог, номер уже надо было печатать.) И что, вы хотите, чтобы я поверил, что какой-то пшеницей и Кремлем можно напугать людей?

Петька собрал все ресурсы артистизма и сказал:

─ Так я-то что ─ вы сами попробуйте.

Через два дня макет плаката был готов. И участники петькиной пьесы тоже заняли свои позиции.

Он снова заглянул к Мрачнюкову, который все еще не верил в «Здоровый пшенизм». Макет получился на славу СССР. Толстая красивая пшеница, кремлевские стены, Сталин на тракторе, Ленин с травинкой во рту ─ такое и только такое надо было вешать на фасаде Дома советов.

─ Пойдемте, покажем вашу афишу.

─ Я вообще сегодня не планировал выходить, ─ сказал Мрачнюков.

─ Да вы полмесяца, честно говоря, не планируете. Покажитесь на воздух, шуганите, так сказать, общественность.

─ Ладно. Хотя я не очень верю в эту затею. Сделаем так: если никто не испугается, вернусь к чернизму.

─ А если испугается?

─ Тогда нарисую огромный плакат, на весь ваш Дом советов, запакую свои вещички: черные носовые платки, мольберт, сделаю себе бутербродов с черной икрой и поеду домой.

─ А вы откуда?

─ Из Черноцерковска.

Странно, но Петька вдруг почувствовал некую симпатию к этому человеку. Он, вообще, с приближением отцовства становился все мягче. И, в конце концов, все же Мрачнюков нарисовал очень подходящий плакат. Один Сталин в тракторе чего стоил.

Они взяли макет и вышли на улицу. Мрачнюкову все не нравилось.

─ У-у, улица. Какая мерзость, ─ говорил он, ─ если бы мне не нужно было удостовериться, что я прав, ни за что бы не вышел.

Светило первое мартовское солнце. Щурясь, им вышел навстречу Молотов. Подготовленный Петькой как на экзамен.

─ Товарищ Молотов идет, ─ сказал Петька, ─ противный тип, ничего не боится.

─ Уж пшеницы точно. Зря я согласился, ─ сказал Мрачнюков, ─ пойду, пожалуй, назад.

─ Давайте только на нем попробуем. Если этот не испугается, дальше даже не пойдем.

Мрачнюков нехотя согласился. Они подошли к Молотову.

─ Здравствуйте, товарищ Молотов, ─ поприветствовал его Петька, как будто знал только мельком.

─ Здравствуйте, товарищ Косоуров.

─ Познакомьтесь, это товарищ Мрачнюков, наш художник.

─ Здравствуйте.

─ Здравствуйте.

─ Какие новости со стройки, товарищ Молотов?

─ Да никаких особенно. Разве вот…

─ Что?

─ Да медвежонок сегодня утром забрел на стройку. Забрался на третий этаж строящегося дома, упал. И упал прямо на арматуру. Ну, конечно, кровь, внутренности.

─ Какой ужас, ─ Петька прикрыл рукой рот, поглядывая на художника, ─, а вы что же?

─ А что я, работать-то нужно дальше. Снял его с арматуры, застрелил, чтоб не мучился, и дальше поехали.

Петька взглянул на Мрачнюкова уже в открытую: смотрите, мол, я же говорил. Не Молотов, а фигура из камня. Мрачнюков заинтересованно смотрел на Молотова.

─ Посмотрите, я нарисовал, ─ ворвался художник в разговор.

И, особо не теряясь, развернул макет и показал его Молотову. Молотов замер. Улыбка, с которой он, вероятно, «снимал медвежонка с арматуры», убежала с его лица в тайгу. Мрачнюков держал макет, Молотов вытягивал руку, точно стараясь защититься от нападения Троцкого.

─ Нет! ─ выкрикнул он. ─ Нет! Нет!!!

По лицу Мрачнюкова поползла тонкая усмешка, будто Молотовская улыбка вернулась из тайги, перепутав хозяина.

─ Перестаньте! ─ кричал Молотов, ─ заклинаю вас всеми медвежатами на свете: живыми и нет.

─ Товарищ Мрачнюков, ─ мягко сказал Петька, ─ вы же видите эффект. Давайте прекратим.

Мрачнюков, продолжая улыбаться, свернул макет. Молотов пришел в себя, утер лицо снегом.

─ Товарищ Мрачнюков, ─ сказал он не то в испуге, не то в восхищении, ─ вы… вам… удалось… я не знаю… что это… как… я…я…

Они распрощались, оставив Молотова в оцепенении. Когда они отошли чуть подальше, Петька сказал:

─ Оглянитесь.

Оба посмотрели назад. Молотов припал к сосне и стоял с трудом.

─ Вот видите, ─ сказал Петька, ─, а вы мне не верили.

Мрачнюков сделал характерную гримасу, когда уголки губ резко падают вниз, а их сердцевина сжимается в недоверии:

─ Один раз не показатель. Может, просто повезло.

Следующим был Жырлыев. Мрачнюков еще издалека сказал:

─ Ну, этот-то ничего не поймет. Он только и понимает, что коня.

─ Напрасно вы так, ─ сказал Петька, ─ это очень хороший и умный человек. Он у нас газету выпускает.

Сказал и осекся. Газету! Зачем же он выболтал это Мрачнюкову. Сейчас тот все поймет. И действительно ─ Мрачнюков тотчас после знакомства уцепился за этот факт. Петька похолодел. Но Жырлыев, как и Молотов, сыграл блестяще.

─ Конечно, да, это я и написал, ─ ответил он. ─ Я был большим поклонником чернизма и лично вашим. Но когда узнал, что вы переменили стиль на более страшный, вызвался писать эту заметку, верстать номер. Остальные сотрудники типографии сняли с себя полномочия. Испугались.

Петька едва заметно кивнул. Жырлыев шел не по роли, но эта новая мизансцена далась ему идеально.

─ То есть, вам не страшно? ─ спросил Мрачнюков.

Жырлыев задумался и гордо вскинул свое степное лицо.

─ Страшно. Но это страх другого рода. Страх, граничащий с крайней степенью любопытства. Страх, которому отдаешься с упоением. Страх, в котором паришь, как в кровавой вышине горного рассвета…

Петька молился только о том, чтобы у Жырлыева не кончились русские слова. Но он был в ударе. Мрачнюков расцвел, впервые Петька видел его таким довольным.

─ Способный казах, ─ сказал он, когда они пошли дальше.

─ Один из лучших у нас, ─ ответил Петька, довольный вторым актом представления, ─, а главное ─ тонкий, думающий.

Но все чуть не испортил Захар Затоныч. Еще не здороваясь, он с размаху рухнул в снег и заголосил:

─ Помогите! Помогите! Макетом убивают!

Все бы ничего, но художник макета еще даже не разворачивал. Он удивленно смотрел на Захар Затоныча, барахтающегося в снегу. К счастью, Петька быстро нашелся.

─ Уж, извините, не удержался: вчера рассказал ему про ваше произведение. Это наш руководитель, Захар Затоныч. Человек, как видите, немолодой, поэтому я взял грех на душу, предупредил. Сказал, что будет жутко, готовьтесь.

Мрачнюков был еще под сильным впечатлением от Жырлыева и ответствовал:

─ Да все понятно. Убедили вы меня. Вижу, что страшно всем. Ладно, сделаю все, как обещал.

Он вернулся домой. Через три недели полотно семь на девять было готово. Мрачнюков отдал ключи от дома Петьке, и Самосвалыч отвез художника на вокзал. Увидев огромный красочный плакат, выполненный в стиле здорового пшенизма, Петька выдохнул: победа. А вечером его ждала еще одна радость. Когда он пересказал эту историю Варе, тот снова перевернулся: теперь обратно на спину. Избу же художника Мрачнюкова сожгли на следующее утро от избытка чувств.

Глава 36. Имя

Варя продолжал стабильно вертеться, а Петька с Саблей вечерами выдумывали имя для своего сына (или, как была уверена Сабля, дочери). Они завели специальную доску, Петька притащил со стройки увесистый кусок мела. Они поделили доску на две половины, над первой написали «Сын», а над второй ─ «Дочь». И началось.

─ Так, если сын, то Иосиф или Владимир ─ однозначно, ─ настаивал Петька.

─ Тебе дай волю, ты бы и дочь Иосифом назвал.

─ А что ты имеешь против?

─ Ничего, Петенька, только времена теперь немного другие.

─ Это какие же?

─ Ну вот, допустим, я ─ Сабля. Ну это понятно, были героические годы, чего Саблей не назвать. Но сейчас время мирное. Ты же не станешь называть сына, допустим, Штыком или Пистолетом.

─ А что… ─ Петька задумался. ─ Пистолет Петрович Косоуров.

Но потом сам засмеялся:

─ Права ты, Сабелька. Что же делать?

─ В будущее смотреть. Над нашими именами наши дети смеяться будут, как ты сейчас. А уж внуки вообще полягут.

─ Представляешь, ─ сказал Петька вдруг, ─ когда у нас будут внуки, вполне может идти уже двухтысячный год. А то и две тысячи третий.

Сабля помолчала, а потом сказала:

─ Страшно вообще-то. Каким он будет, интересно, этот две тысячи третий.

─ Хорошим, конечно. Везде будет коммунизм, мы с тобой лично руку к этому приложим. Будет много машин, в Москве будет жить два или, нет, даже три миллиона человек!

─ А представь, когда октябрьской революции сто лет стукнет, тебе уже будет…

─ Ладно, ─ перебил ее Петька, ─ будет, не будет. Нам сына надо озаглавить.

─ Дочь.

─ Ну или дочь.

И они снова возвращались к своей доске.

─ Сабля, ─ говорил Петька.

─ Что?

─ Давай так: вот представь, у нас получается сын или дочь. Лучше сын, но упаси Сталин, можно и дочь. Ты как себе их имена представляешь? Или представляла?

─ Ну, ты только не смейся, но я думала, что дочь Зина, а сын ─ Сережка.

Петька поперхнулся чаем, к которому его приучил Захар Затоныч.

─ Сережка? Да это ж какое-то женское имя? Ну, там, Сережка Иванова, например.

─ Да какое же женское. Ну давай, давай его запишем?

─ Не-ет, ─ Петька страшно помотал головой. ─ Ладно. Если так не получается, то давай мы это имя выдумаем.

─ Как выдумаем?

─ Ну выдумывали же всяких Догнатов и другие имена.

Теперь замотала головой Сабля.

─ Мне не нравится, ─ сказала она.

─ Да мы выдумаем красивое, ─ настаивал Петька.

─ Ну, давай, попробуй. Для девочки.

─ Сейчас.

Петька ушел на кухню, обхватил голову руками, чтобы лишний шум не проникал в голову и крепко задумался. «Так, ─ думал он, ─ ну, предположим. Тосталена: товарищи Сталин и Ленин. Ну, так себе. Провестра: пролетарии всех стран. Тоже черт-те что. Не очень ловко получается».

Петька решил отправиться другим путем: сначала придумать красивое имя, а потом подогнать под него лозунг или расшифровку. Первым он придумал имя Филиана. Получалось что-то около: Фрунзе и Ленин идут на… Дальше не хватало. Можно было бы добавить «…на разведку» и получить Филинару, но это казалось Петьке уже не так красиво.

Дальше была Ежерика: Ежов и Рыков. Но Ежов, как помнилось Петьке, был объявлен врагом народа, а Рыкова вообще было запрещено вспоминать. После Ежерики Петьке придумалась совсем уж небывалая Геодезия, расшифровать которую он не смог. После посыпались совершенно непотребные имена.

Через час, мрачный и решительный, он вошел в комнату. Схватив кусок мела и не глядя на Саблю, он твердо вывел на доске: Зина и Сережка. Сабля с разбегу бросилась ему на шею.

Глава 37. Серьезный разговор

Варя вертелся все отчетливее, и было понятно, что кризис миновал. Теперь оставалось гадать, встанет он до приезда комиссии, чтобы принять ключи от города, или нет. Петька почти каждый день ходил рассказывать Варе какие-нибудь приятные истории: то про выборы имени для сына и дочери, то про новые казахские кроссворды Жырлыева. Все это усиливало верчение.

Да и тайга начинала расцветать. Стало намного теплее. Захар Затоныч сменил многослойную телогрейку на демисезонную, а Горилловна с Макаковной вообще щеголяли в юбках такой антидлины, что больно и холодно было смотреть.

На Дом Советов водрузили плакат, нарисованный и расцвеченный Мрачнюковым. Трудно было даже представить, что представитель чернизма мог создать такое солнечное небывалое полотно. Само здание уже достроили, внутри шли отделочные работы, со всех концов СССР в библиотеку ехали книги. Петька с особым удовлетворением отмечал, что было много изданий Дениса Отвагина, даже довоенное издание его первой книги «Босиком по судьбе».

Вообще Звездогорск был почти готов. Подлатали баню, выстроили парк аттракционов за рекой, достроили кинотеатр, доделали рынок. Да и все дома на молотовских сваях были закончены: новенькие, чистые, сияющие квартиры ждали своих хозяев. В газетах уже объявили о начале заселения Звездогорска. Получалось, что через неделю после приезда комиссии сюда должны были хлынуть жильцы со всей страны. Сначала пятьдесят тысяч жителей, а через два года ─ триста тысяч.

У города этого не было холма, с которого можно было бы оглядывать его, думая о каких-нибудь поворотах жизни или, на худой конец, о прошлом и будущем. Поэтому Петька любил уйти за реку, к еще не запущенным аттракционам, сесть на чертово колесо и попросить Самосвалыча (который подрабатывал теперь здесь, за что строители прозвали его Аттракционычем):

─ Самосвалыч, вознеси.

Самосвалыч нажимал кнопку, Петька кричал:

─ Самосвалыч, останови.

Отсюда, из люльки был виден весь Звездогорск. Петька вспоминал, как приехал сюда. Как познакомился с Варей, как они коротали смены на стройке за серьезными и ребяческими разговорами. Как он впервые увидел Саблю. Вспоминал все, что мог вспомнить, а мог он ─ многое. Один раз он довспоминался до того, что Самосвалыч забыл о нем и ушел домой. Пришлось звать на помощь. Хорошо, Молотов прогуливался неподалеку, примерно с теми же мыслями, только со сваями вместо людей.

Молотов и Захар Затоныч зашли к Петьке как-то вечером, когда Сабля дорабатывала свою последнюю смену в больнице. До приезда комиссии оставалось две недели, и Петька подумал, что разговор пойдет об этом. Но оказалось не совсем так. Они сели полукругом, поместив Петьку как будто бы на сцену.

─ Петя, ─ сказал Захар Затоныч.

─ Да.

─ Ты же знаешь, через две недели приедет комиссия.

─ Так.

─ Город мы сдаем, тут никаких сомнений. Я могу чай все две недели пить, ничего уже не изменится. Да я и буду пить. Как видишь, Варя вертится, но изменений не предполагает. Открывает рот для пищи, но глаза ─ и не думает.

─ Вы давно у него были? ─ спросил Петька.

─ Неделю назад.

─ А я ─ вчера. Все он прекрасно открывает, только никого не узнает.

─ Ну, допустим, открывает. А толку? Ну, увидит он Звездогорск, а решения-то толкового не примет. Сломается, скажем, кинотеатр. Или хлеб кончится в булочной. Увидит он это. И что скажет?

─ Не вечно же он будет бессловесным. И потом, Захар Затоныч, вы же сами же шептали ему, город твой, город твой.

Петька пытался пристыдить председателя, но тот поддавался плохо.

─ Шептал. Но потом поразмыслил за чаем. Петя. Петр. Не найти мне главы города лучше тебя.

─ Ах, вон оно что!

Петька вскочил.

─ Петька, ну подумай сам, ─ вступил Молотов. ─ Ты этот город как свои пять пальцев знаешь. Да и как мои. Возраста ты подходящего. Как раз ─ ответственное задание для тебя. Варя наверняка, когда выздоровеет, с удовольствием тут с тобой останется.

─ А Лариска его?

─ Сюда приедет.

─ Как ты ловко распоряжаешься судьбами, ─ сказал Петька.

─ Да пойми ты, я бы и сам остался. Я уже настроился мысленно, да и Захар Затоныч почти меня уговорил (Захар Затоныч с готовностью кивнул), но…

─ Что но?

─ Вчера пришла радиограмма из Сочи. Тамошние власти решили у моря новый город построить. Как ты помнишь, сваи мои особенно хорошо себя зарекомендовали в южных условиях. Но тут новая хитрость: часть города они хотят построить в море. Вот чтобы центр на суше, а пригород, где будут пляжи, рынки, купальные зоны ─ прямо в родном Черном море. И очень уж мне желается испытать мои сваи в означенных условиях.

─ Да-а, ─ сказал Петька, и тут же понял, как близко расставание с Молотовым. ─ Когда же ты едешь?

─ Послезавтра.

─ А как же сдача города?

─ Поэтому и пришел я ─ уговорить тебя остаться.

Захар Затоныч виновато вздохнул: ничего не поделаешь.

─ Ну, давайте и я вам кое-что скажу тогда.

Молотов понял, что разговор только начинается и, было встав, сел.

─ Мы тут с Саблей долго совещались, ─ сказал Петька, ─ и вот что придумали. Дорог нам Звездогорск, ничего не скажешь. Все-таки оба мы в жизни не так и много городов построили: на двоих так вообще ни одного. А тут ─ целый Звездогорск. И познакомились мы здесь, и люди тут останутся хорошие, а приедут, я уверен, ничуть не хуже. Кажется, сплошные плюсы, живи, управляй да разрастайся семьей. Но есть (Петька широко расставил ноги и скрестил руки на груди) и Родина. И Родина эта просит ─ нет, требует ─ чтобы мы здесь не оставались.

─ А куда же вы? ─ недопонял Захар Затоныч.

─ Куда она позовет. Вот Молотова позвали в Сочи, там пригодится его опыт. Там будет свежий город на его выдающихся (Молотов зарделся, предвкушая следующее слово) сваях. А нас, может, в степь позовут, а может, тоже на море. Или в пески, во льды, в горы. Жырлыева вон ─ в Москве ждут, говорят, новую газету под вас организуем. И он справится, я уверен, справится. Так неужели и нас с Саблей не позовут. Да она хоть сейчас может больницу возглавить. А я ─ бригаду. Но сперва ─ я хочу обнять родителей. Показать им Саблю: свою, всамделишную. Сына над головой подбросить, моего Сережку. К Борьке в Ленинград съездить. Я тут в Звездогорске столько заработал, что могу хоть каждую неделю к Борьке в Ленинград из С-ска ездить. Неохота только, лучше реже буду. Года два точно в С-ске проведу. Подниму там хозяйство, на Чапаевку буду ходить, как в детстве. А то что же это получается? Хорош ─ советский человек: чужой город построил, а свой позабыл.

─ Нет, Петька, у Советского человека чужих городов в СССР, ─ предпринял последнюю попытку Захар Затоныч.

─ Нет, Захар Затоныч, это верно. Но есть один, который дороже других. Город, где коротает дни мать.

Больше аргументов ни у Молотова, ни у Захар Затоныча не нашлось. Они притихли на своих стульях. Сел и Петька. Молча поглядывали они один на другого, второй на третьего и не решались заговорить.

В дверь застучали, а потом и совсем ─ неистово заколотили. Петька пошел открывать и вернулся с Лехой Бабичевым. Тот был красный, видно ─ бежал.

─ Что случилось? ─ спросил Петька. Бабичев махал руками и не отвечал. Щеки его напоминали грудь снегиря. Наконец Захар Затоныч вынул из-за голенища небольшую початую бутылку водки, вылил остатки в кружку и дал Бабичеву. Тот махнул водку, понюхал рукав телогрейки и заорал:

─ Варя первое слово сказал! Первое слово!

Молотов, Захар Затоныч и Петька обступили Бабичева.

─ Ну, ну, говори же, какое?

─ Варя!

Глава 38. Когда расстаются люди и города

В среду уехал Молотов.

Он торопился попрощаться со всеми и толком не попрощался ни с кем. Отрывисто жал он руки, бросал и ловил последние слова. Только эта невероятная скорость не давала ему остановиться и заплакать.

Забежал он перед самым отъездом и к Варе. Тот говорил уже несколько слов: все то же «Варя», «каша», «в атаку» и почему-то «Тютчев». Когда позже Петька выспросил у него, почему он произносил именно это, как раз Тютчеву объяснения и не нашлось.

Молотов раздарил пол-Кремля вещей. Отдавал, почти не глядя, все хотел оставить о себе добрую память. К некоторым заходил два, а то и три раза и, например, к книге и газовой плитке прибавлял еще отвертку и чертеж какого-нибудь звездогорского здания.

И в целом строители, повара, врачи и остальные начинали понимать, что скоро все будет покрыто снегом истории. Некоторые, конечно, оставались здесь, выписывали из своих прежних городов семьи, но многие и уезжали, расставаясь навсегда. Отъезд Молотова как будто стал семенем в плодородной почве прощания. Люди обменивались адресами, по примеру Молотова стаскивали с себя часы, шапки. Строительство нового советского города породнило их навсегда. Конечно, понимали они, что с кем-то не увидеться им никогда, но великого прошлого, которое с каждым днем становилось все более героическим, отнять у них было нельзя.

Молотова хотели проводить все. Самосвалыч с раннего утра стал возить на станцию людей. Там разводили костры, грелись, поджаривали яичницу на гигантских сковородах молотовского изобретения. К прибытию поезда собрался почти весь Звездогорск. Наевшись яичницы, люди выстраивались в шеренгу таким образом, чтобы по пути к вагону Молотов пожал каждому руку. Было так трогательно и грустно. Уезжал автор этого города, который иначе как произведением назвать было невозможно.

Минут за тридцать до отправления появился Самосвалыч на грузовике. В нем ехали Молотов и Петька. Варю решено было оставить под присмотром Сабли. Конечно, она тоже хотела попрощаться, но медицинский долг велел ей выйти на еще одну, последнюю, звездогорскую смену. Самосвалыч тормознул у начала шеренги. Молотов с чемоданом, в котором были исключительно летние сочинские вещи, медленно пошел вдоль. Петька же побежал в начало.

Все говорили Молотову теплые слова, дарили последние подарки. Карманы его телогрейки распирало от сувениров и пожеланий. Почти полгода эти люди бок о бок с ним воплощали в жизнь его гениальный советский план, он один заставил их поверить в себя, в невозможное: в то что в вечной непобедимой мерзлоте можно построить дом, другой, третий. И они верили, шли, иногда карабкаясь, иногда переходя на бег. Их неутомимый безбрежный поход сопровождала бравурная музыка, снегом летящая им в лицо и подгоняющая в спины. И вот теперь наконечник этой сильной и смелой толпы летел совсем в другую цель…

Закончились все руки, осталась только Петькина. Виден вдали был нос поезда, еще пять-семь минут, и теплый вагон проглотит Молотова.

─ Ну, ─ сказал Молотов и замолчал, как всякий сильный мужчина, теряющийся вне своей стихии.

─ Давай, ─ помолчав, сказал Петька. Поезд был совсем близко.

─ Устрой здесь филиал мавзолея, как ты мечтал, помнишь? Я, как буду проездом в Москве, поговорю со знакомыми инженерами, все для тебя сделают. И яблони высади со сталинским сортом яблок и сад назови каким-нибудь дорогим сердцу именем. Помни, что за расставанием будет возвращение. Всегда мы будем возвращаться. Если тебе в С-ске или каком другом городе понадобится квартира или даже целый дом, пиши мне, звони мне, я все брошу, приеду и построю тебе.

─ А ты знай, ─ отвечал Петька, ─ что нет другой такой страны, как наша, нет другой такой дружбы, как наша. Я, ты, Сабля, Варя, Борька с Сеней ─ все мы одинаковые, нет у нас различий, как нет их и у всякого советского человека. И хоть сейчас зайди ты в дом к любому человеку, даже незнакомому, тотчас он станет тебе товарищем. И это прекрасно, и никакое другое чувство и знание не сравнится с этим. Все мы одно: одна идея, одна судьба, одно явление. Вихрем проносимся над советской землей, делая ее лучше.

─ Главное, к Гранит Понкратычу не зайти, ─ попытался пошутить Молотов, которого душили слезы.

Проводник открывал дверь, спускал лестницу. Молотов и Петька обнялись. Молотов поднялся в вагон.

─ Не забудемся, спишемся, ─ сказал он. Петька кивнул, кусая губы. Но слезы все-таки прорвались.

─ Звездогорск, ─ начал было он.

─ Звездогорск, ─ вдруг победно откликнулся Молотов. И вся толпа провожающих в разрезающем небо ликовании отозвалась:

─ Звездогорск!

Поезд тронулся, проводник с силой захлопнул дверь. Он выполнял свою работу, хоть работа эта и разлучала людей на долгие годы.

А в пятницу вечером приехала комиссия. Они хорошенько попарились в бане, хорошо поужинали и неплохо выспались в одной из квартир одного из молотовских домов. Утром пошли смотреть город и все восхищались, удивлялись и улыбались. А Петька чуть не плакал: этот дом они построили первым, с Дома советов упал Варя, а вон тот дом облюбовал для себя Захар Затоныч. Эти мелочи и воспоминания не были известны проверяющим, а Петьке ─ были. И от того каждое строение, каждый лестничный пролет были ему милы и близки.

Что же до Вари, то Петька изложил членам комиссии всю историю. Они сначала нахмурились, потом нахмурились сильнее, узнав про предательство Гранит Понкратыча с его бригадой, а потом потихоньку стали яснеть и в конце совсем засияли. Когда Петька сказал, что он полностью поручается за Варю, ему безоговорочно поверили. Тут же завернули в больницу и поговорили с самим Варей, который за два дня добился невыразимого прогресса. К «каше», «Тютчеву» и другим словам добавилось еще штук пятнадцать. Хотя больше других поразило комиссию уже слышанное Петькой «в атаку». Они восприняли это как самое веское доказательство того, что Варя справится с городом.

Выйдя после больницы и пообедав, кто-то из проверяющих вдруг заметил, что улицы не имеют названий. Тогда Петька, сытый и воодушевленный, предложил назвать улицы именами советских вождей. Главный проспект он, конечно, сделал Сталинским. Потом была улица Ленина, проспект Каменева, тупик Троцкого. Один проезд Петька нарек именем Молотова. Тут-то его и перебил старший член комиссии.

─ Простите, что перебиваю, товарищ Косоуров. Вот вы говорите, Молотова, проезд. А ведь вашего архитектора тоже звали Молотовым.

─ Да.

─ Не улавливаете связь?

─ Пока нет.

Старший оглядел остальных членов комиссии, те едва заметно кивнули.

─ Все же этот город строили вы, товарищ Молотов, товарищ Бабичев, другие товарищи. По сути, это ваш город. Мы предлагаем вам назвать все улицы, проезды и переулки фамилиями строителей Звездогорска.

─ Ууу… ─ теперь пришла Петькина очередь оглядываться. Ему никто не кивнул. Он спросил:

─ А как же товарищ Ленин? Товарищ Сталин? Без них ведь и не было бы ничего, вот хоть меня.

─ Ладно, ─ отступил член комиссии, ─ давайте небольшие улочки назовем их именами. Поверьте, товарищ Сталин не обиделся бы. Спал он черт-те на чем, шинельку носил захудалую. Курил, наверное, бросовый табачок. Но это уже мои догадки, может, и английский табак доставали ему.

Петька потупился. Члены комиссии не были плохими, просто они были уже новой формации. Которая считала, что прошлое осталось в прошлом. Спорить ему не очень хотелось.

─ Давайте так, ─ сказал он, ─ центральную улицу оставим улицей Сталина. А остальное уж называйте нашими именами.

Все пожали друг другу руки.

─ Да, ─ сказал старший проверяющий, ─ совсем забыл. Город принят. Вы блестяще справились. Всем благодарность и премии.

Если бы эти люди любили Сталина, Петька, наверное, разрыдался бы от счастья. Но теперь он лишь сдержанно ответил:

─ Служу Советскому Союзу.

Как все они мечтали об этом дне и как почти равнодушно теперь встретили и проводили его. Грядущее расставание занимало их много сильнее.

Через три дня Петька и Сабля попрощались с теми, кто оставался, и сели в поезд. Пышных проводов Петька просил не устраивать. Этим поездом уезжали многие, и церемонии были ни к чему. Ехал Жырлыев, ехал Бабичев, ехали другие. Было не скучно. На какой-то станции все вывалились за пирожками с картошкой и водкой. Петька и Сабля остались одни в купе. Петька хотел выйти за чаем, но Сабля вдруг схватила его за руку.

─ Что ты? ─ спросил он. ─ Я за чаем… пока никого.

─ Подожди. Сядь. Я так скучаю.

─ По кому?

─ По Звездогорску. Мы там встретились с тобой. Вернемся ли мы туда?

─ Конечно, вернемся.

У Сабли потекли слезы.

─ Петя. Петя. Как жить, когда уезжаешь из города своей юности? Который и стал твоей юностью, Петя. Как жить?

Петька посмотрел в окно, где бойкие торговки ловко сновали по белому-белому снегу между пассажирами, потом твердо и решительно взглянул на Саблю и сказал одно только слово:

─ Честно!

Глава 39. Варино письмо

«Привет, Петя!

Наконец-то, наконец-то. Думал ли я, думал ли ты, что ответ на твое письмо будет только через два года? А вот как вышло…

Поздравляю тебя, конечно, в первую главу с рождением сына. Все-таки Сережка, как ты и хотел. Мы вот с Лариской тут уже два с половиной года, а она все ничего. Она у меня быстро ко всему привыкает, как бы и к этому не привыкла. А мне-то сына тоже хочется. Пришли хоть фотокарточку своего, буду носить в паспорте до поры до времени.

Через восемь месяцев после твоего отъезда вновь приехала комиссия. Приказали переименовать Сталинский проспект в Проспект Косоурова. Я сопротивлялся, но они сказали, что это распоряжение ЦК. Ну, а кто я против распоряжения ЦК? Простой звездогорец.

Да, в городе нас уже двести тысяч, можешь себе представить? Меньше, чем за три года; растет наше детище, наш сынок, хоть до трехсот и недотянули, как планировалось. Но зато ─ постоянно строим, строим, строим. Некогда прилечь, письмо сочинить. Ну да теперь полегче будет связь держать: на следующей неделе всем включат телефоны! Так что пришли номер свой, скоро буду из собственной квартиры тебе звонить.

Захар Затоныч наладил тут производство таежного чая. Да так наладил, что делать почти ничего не делает, только чай дует круглосуточно. Мечта, а не пенсия.

К твоей бригаде приехали жены. Злющие, все как одна. Увезли их домой. А те и поехали как миленькие.

Писал тебе Молотов? Мне писал. Закончил уж он давно тот город на юге. Назвали Победогорск. Ничего не напоминает? Смешно, конечно. Он уж что-то новое строит, теперь на Амуре. Представляю, как назовет. Силогорск, небось.

Как твои друзья: Борька и Сеня? Часто ли ты их видишь?

Передавай привет своей жене Сабле, своему сыну Сережке, родителям. Как будет возможность, приезжайте сюда. Дорогу-то помните?

Ладно, побегу я: мы там планетарий затеяли строить. Детских садов настроили, а куда потом детям ходить? Вот по поводу места все спорим, надрываемся. Надо спешить, а то еще заложат фундамент там, где мне не нравится.

Пиши. Вечно твой друг Вадик Ряхин. Варя!

24 сентября 1963 года».