Руджеро Деодато: «Недостаток средств помогает итальянским режиссерам делать шедевры»

Один из самых известных итальянцев на Западе, чьи фильмы лидируют по количеству пиратских скачиваний в США, мастер хоррора, не окончивший ни одной киношколы, — Деодато рассказал, почему режиссеру не нужны деньги и кинообразование и что делать с российским кино.

— Можно ли стать хорошим режиссером, не заканчивая киношколу? Как вы начинали?

Да, это возможно. Моя карьера началась, можно сказать, совершенно случайно, со знакомства с Росселлини. Общаясь с ним, я полюбил кино, благодаря ему я вырос, он же подтолкнул меня к работе с другими режиссерами и к смелым экспериментам. Незаменимым опытом для меня была работа с разными режиссерами в качестве помощника, мне всегда это очень нравилось.

Но лучшей школой стали для меня творческие мастерские с низким бюджетом. Недостаток средств помогает итальянским режиссерам делать шедевры. Для съемок часто нет никаких условий, режиссеру нужно мгновенно что-то изобретать. И, конечно, ты всегда держишь в голове, что ведешь за собой съемочную группу, и ты должен сделать все, что в твоих силах. Например, когда я делал раскадровку для своего первого фильма, я должен был набросать расположение героев во всех сценах. Для того чтобы понять, как герой будет выходить из машины, я приехал на Площадь Испании, самую главную площадь Рима, взялся за карандаш, но тут ко мне подошел полицейский, спросил, чем это я тут занимаюсь, и прогнал меня. Мне срочно пришлось изобретать что-то другое, искать другую площадь для съемок. Тогда я сказал себе, что я больше никогда не буду делать раскадровки, потому что это бесполезно. Всегда что-нибудь случается: ты думаешь снять солнечный ужин, а тут начинается дождь. Поэтому нужно не планировать, а изобретать — ведь у нас нет таких средств, как у американских режиссеров, чтобы разгонять тучи.

— Что сформировало вас как художника?

В первую очередь, моя семья. У меня был очень умный отец, он часто водил меня в музеи, именно он научил меня путешествовать. Я иногда не мог решиться уехать, боялся пропустить какие-то уроки, а он мне говорил: «Плюнь ты на школу, поезжай! Тебе нужно путешествовать, узнавать мир, гулять…» И это было лучшей школой, потому что в путешествиях я научился делать все самостоятельно.

— Как вы находите вдохновение?

Ты влюбляешься, работая.

Исторические фильмы снимать легко, есть много деталей и ассоциаций, которые могут послужить опорой для художника. Когда я снимал фильм Mademoiselle de mon père в Словении, я многое заимствовал из картин Фрагонара. Вокруг была чудесная природа, на актерах красивые костюмы. Если хочется придать больше реализма, можно найти старинные фотографии, аутентичные костюмы. Фильм — это исследование, которое можно продолжать бесконечно.

Для фильмов «Ад каннибалов» и «Последний мир каннибалов» я черпал вдохновение в самом месте, где проходили съемки. Я много читал о джунглях, и это было большим подспорьем. Например, обряды каннибалов я снимал точно по описаниям и фотографиям из National Geographic. Когда мы искали место для съемок в джунглях, мы пролетали над зеленым морем леса и увидели крошечную поляну, куда мог сесть наш самолет. Мы приземлились, но пилот сказал, что самолет нас не поднимет и кто-то должен будет переночевать в джунглях. Я охотно согласился, и только потом понял, какая это была глупость. Оставшись один, я тут же отправился на прогулку, взял за ориентир большое дерево и, конечно, заблудился. Когда на следующее утро самолет вернулся, я изнемогал от жажды, тогда пилот сорвал цветок имбиря, в них скапливается до литра дождевой воды, и дал мне. Я жадно пил воду, запрокинув голову, и в этот момент я понял, что я буду снимать здесь кино. Такие впечатления дают человеку огромный багаж.

Но бывают и неблагоприятные условия для творчества. Самое ужасное для художника — это когда ты попадаешь в город без истории, например, в Дубаи. Сейчас я живу в Риме, меня очень расстраивает, что там не осталось ремесленных лавок и маленьких мастерских. Без них Рим не тот, они были частью его истории.

— Способны ли ваши фильмы влиять на политику? Не вызывают ли они агрессию?

Я против политики, мне кажется, что говорить о политике неприлично. Она далека от людей. Я не снимаю политическое кино. Политические режиссеры подчиняются определенному этикету, которого у меня нет.

— Ваши фильмы гораздо глубже, чем привычные фильмы ужасов, это, так сказать, «психологический хоррор». Как бы вы охарактеризовали свой жанр?

Тот жанр, в котором я работаю, действительно можно назвать психологическим хоррором. Эти фильмы должны заставить тебя почувствовать ужас. В определенном смысле фильмы ужасов можно назвать психоанализом общества, в первую очередь, они полезны для людей с какими-то отклонениями. Когда я путешествовал по Америке, ко мне приходили люди, одетые страшнее монстров, приводили свои семьи, детишек в колясках. Они часто выглядят ужасно, все в наколках, татуировках, но внутри невероятно хорошие, ты не представляешь, насколько! Я понял, что хоррор можно назвать своего рода психоанализом — если бы в этих людях не было внешних элементов фильмов ужасов, они, наверное, стали бы плохими людьми, а такие внешние проявления их успокаивают. Один из этих людей принес мне деревянный столик с рисунками, которые он вырезал своими руками… Ты не представляешь себе, насколько они добрые внутри!

— Как вы относитесь к современному российскому кино?

Сейчас в России та же проблема, что и в Италии, когда-то она была в Германии — раньше Германия была для кино мертвой зоной, там не было ни своих авторов, ни режиссеров, потом у них вырос собственный кинематограф, самобытный и оригинальный. Сейчас немецкая киношкола занимает видное место в мире. Так произошло со многими странами. Теперь Италия начала копировать американское кино, какие-то глупые комедии, тогда как нужно говорить о наших проблемах средствами итальянского кино. Это важно. Мне кажется, в России то же самое. Нужно открывать что-то свое, использовать свою специфику, вскрывать то, что есть в вашей культуре, но не лежит на поверхности. Без этого кино не будет современным.