Из дома [не] вышел человек

Велосипедные дорожки без велосипедов, асфальт поверх плитки, что поверх асфальта, опустошенные от расширения тротуары — прошедшим летом московские власти попытались словно бы стерилизовать город, дабы уничтожить саму возможность воспринимать его как место, где может существовать жизнь. Что же обычный москвич может этому противопоставить? Можно ли, в конце концов, хотя бы в теории «вернуть город»?

«Практика повседневной жизни» — книга французского социолога и культуролога Мишеля де Серто — вышла в свет на французском в 1980 году. За прошедшие три с половиной десятилетия ее седьмая и самая популярная глава — «По городу пешком» — стала самостоятельной статьей, часто встречающейся в сборниках по социологии, культурологии и урбанистике. В ней Серто бросает на город взгляд сверху, — с реальной высоты, крыши одной из башен—близнецов на Манхеттене — и противопоставляет увиденное непосредственно жизни внизу, где люди раскрывают, видоизменяют и продолжают городское пространство, одновременно с ним знакомясь. Эти процессы раскрытия и видоизменения существуют (скорее даже — возможны) исключительно в условиях непрерывной конфронтации горожан с имеющейся «идеальной» версией города, с его видимым и реальным устройством и порядком, который создается различными — часто несвязанными между собой — институтами власти, будь то правила дорожного движения, маршруты общественного транспорта, охранные сооружения вокруг правительственных зданий или большой рекламный щит, мимо которого должны проходить. Сопротивляется же пешеход этим силам путем присвоения городского пространства — через ходьбу.

Можно сказать, что концепт ходьбы в городе, предлагаемый Серто, выведен от противного: он говорит, что город существует на пересечении многих дискурсов, и найти какую-либо точку приложения, из которой можно было бы влиять на город наверняка и разом, невозможно. Эти дискурсы — не что иное, как силы, что организуют городское пространство. Те же, кто город населяют, постоянно соперничают и конфликтуют с этими организующими силами, и делают это посредством ходьбы, которая позволяет им приватизировать городское пространство, тем самым его формируя. В противном случае — если бы пешеходы подчинялись всем без исключениям правилам (всегда переходили дорогу там, а не тут, никогда не открывали закрытые ворота и не срезали через дворы), — они не распоряжались бы собственным маршрутом ни на йоту.

Так, например, случалось с Куином, главным героем «Стеклянного города» Пола Осетра: каждый день отправляясь на прогулку по Нью-Йорку, как бы далеко он ни шел, Куин, покорный городу пешеход, всегда оставался с чувством потерянности: он существовал в пространстве, где его воли не было, где он ничего не решал.

Акт ходьбы является для городской системы тем же, чем речевой акт для языка, говорит Серто, выделяя три его функции: присвоение (когда пешеход идет куда-либо, пространства, которые он связывает, становятся его пространствами, точно так же как выбранные нами слова в речи на долю мгновения становятся нашими), пространственное «разыгрывание» (пешеход выбирает определенный маршрут, а ведь мог пойти и по-другому, но пошел именно так; это схоже с акустическим разыгрыва-нием языка) и связующую функцию, благодаря которой выстраиваются отношения между частями городского пространства (перемещаясь, пешеход связывает различные районы, выстраивая связи между ними). Таким образом, через ходьбу обитатели сообщают городу сведения, в том числе и о нем самом.

Казалось бы, именно ходьба и могла стать главным способом «вернуть» горожанам Москву (заодно сообщив ей, что ситуация стала критической), центр которой за последнее лето претерпел ряд неудачных — как практически, так и эстетически — изменений. Говорить о том, что стало ужасно, «они украли у нас город» — не только глупо и бесчестно (почему кто-то решил, что пространство культуры или СМИ в глазах режима отличается от пространства публичного и городского — достаточно вспомнить историю с «чемоданом» на Красной площади, — не совсем понятно), но и ошибочно, потому что никакой финальной версии города, который можно было бы целиком украсть, не существует. Существуют десятки нарративов, и некоторые порой оказываются сильнее других, особенно — имеющие политическую коннотацию. И в Москве, городское пространство которой на протяжении ХХ пытались подчинить тоталитарному контролю, похоже, вновь настали такие времена. Казалось бы, этому насилию можно противостоять пешком, достаточно было бы — несколько миллионов шагов или нескольких выходных.

Но что-то не складывается. И здесь можно предположить, вновь следуя за Серто, сравнивающим ходьбу с говорением, что причина в языке, в нашем случае — русском. Русский язык, подвергавшийся разрушению — в первую очередь, со стороны Гулага, который стремился уничтожить не только заключенных, но и их язык, — был длительное время непригоден для говорения о насилии, и ситуация, вероятно, начала меняться лишь в 1990-е годы, но так и осталась неразрешенной. Во избежание использования понятия травмы, которое сегодня является чрезвычайно популярным, стоит сказать, что изменения, которым подверглась Москва, представляют собой — пусть и не самую распространенную — как раз форму насилия: Серто говорит о том, что пространство улицы является и частным пространством тоже, что наш путь на работу — это наш путь (попробуйте представить, как кто-то без вашего ведома поменяет у вас дома обои и паркет). И совладать с этой ситуацией можно было бы путем проговаривания насилия, фиксации самого срыва в прошлом и «жизнью дальше», но русский язык не справляется с проговариванием чего-то, что «пошло не так». Значит ли это — по Серто, — что не справляется и ходьба? Один из главных приемов, которые рассматривает Серто — асиндетон, бессоюзие, — фрагментирует пройденные пространства, тем самым оставляя только «избранные места»: большинство москвичей может и не заметить новый внешний вид Мясницкой, которая для них — всего лишь время между «Лубянкой» и «Чистыми Прудами». Где асиндетон граничит с умолчанием — понять трудно, но одним только «да нет, все понятно, но» — можно отмахнуться от всех тысяч тонн плитки разом. Ну, сами ведь понимаете. Видимо, не справляется.

Если говорение есть процесс поиска слов, то ходьба — поиска места. Фразы вроде «пока мы не научимся говорить…», «с этим языком ничего нельзя поделать» — звучали не раз, а перемены в языке ожидались и ожидаются как начало целого процесса изменений. Например, про свободную речь в парламенте и судах как условии для существования [новой] поэзии когда-то говорил Григорий Дашевский. Но пока парламент (а суд — тем более) не сулит ничего хорошего, нужно попробовать научиться говорить шагами, не дожидаясь излечения языка. Серто ведь не устанавливает, что первично в этой оппозиции: язык или ходьба. И именно в сегодняшнем изнасилованном пространстве самое время — чтобы не потерять ни сам навык ходьбы, ни еще одну версию города — начать заново ходить по городу и про-ходить его. По новому городу — пешком.