Скандальную книгу Владимира Сорокина «Наследие» «неравнодушные читатели» недавно потребовали проверить на «порнографические изображения несовершеннолетних». Действие в романе, завершающем трилогию о докторе Гарине, происходит в постапокалиптическом мире, в котором насилие считается нормой: поезда топят телами людей, а валютой становится секс. В предшествующих «Метели» и «Докторе Гарине» не меньше физиологичного: сцены интимной близости и наркотрипа, трансформации тел через титановые протезы, снеговик со снежным фаллосом и огромные задницы, занимающиеся политикой.
О разделении телесного и духовного в сорокинской трилогии рассказывает литературный критик Гора Орлов: для чего писатель уделяет особое внимание эротике и гастрономии и в чем видит репрессивность телесного, как в повествовании размываются границы человеческого и почему заигрывание с «низом» может привести к катастрофе.
Владимир Сорокин закончил трилогию о докторе Гарине романом «Наследие», вокруг которого разгорелась шумиха. В конце января Следственный комитет получил жалобу с требованием проверить текст на предмет пропаганды ЛГБТ и насилия над детьми. А в мае начались проверки на якобы найденные в романе «порнографические изображения несовершеннолетних».
Сам автор в ответ на обвинения говорил, что «ярлык порнографии к подлинно свободной литературе не пристает: попытки засудить авторов „Улисса“, „Лолиты“, „Тропика Рака“ провалились. Нынче только культурный дикарь может обозвать маркиза де Сада порнографом. Порнография — вполне конкретный жанр, во всей полноте своей существующий только в кино».
В «Наследии» Владимира Сорокина и в самом деле довольно много физиологичного. Мы решили проследить, как телесное развивается на протяжении всех трех романов, и выяснить, зачем писатель двинулся в этом направлении.
О проблеме телесного: гастрономия и секс
Владимир Георгиевич признавался в интервью Серафиме Ролл, что одна из главных проблем, которая его волнует, — это разделение на телесное и духовное. Автор пытается свести невозможное в границах литературного жеста.
И действительно, самые интересные минуты, проведенные с сорокинским текстом (даже с наиболее слабым у него вроде «Манараги»), связаны с едой или сексом — что воплощает и литературную ситуацию, и пищевую, их общность.
Не случайно писатель придумал и «Пир»: сборник рассказов, объединенных гастрономической тематикой. По словам автора, еде в русской литературной традиции уделяется недостаточно места. В канонической «Насте» эти пласты — секс и еда — мутировали друг в друга. Наиболее известный у Сорокина рассказ выдвигает и эротический план, и пищевой. По сюжету, обнаженную главную героиню собираются съесть собственные родители. В тексте описывается, как они поглощают в том числе половые органы запеченного ребенка.
Секс проявился в сорокинском мире из романа «Тридцатая любовь Марины», написанного в промежутке с 1982 по 1984 год. Там главная героиня вовлечена в телесные связи с отцом, с любовницей Машей, с Валентином, который доводит ее куда-то рядом с оргазмом, но дальше — не провожает. Эротическое начало здесь явлено как часть повествования, сюжетная ткань. Идея телесного меняется в финальной сцене, в которой Марина доходит до кульминации своего экстатического чувства к государству. На примере этого текста видно, что сексуальные проявления, рассматриваемые Сорокиным, могут быть неоднородны даже внутри одной книги.
Так и в трилогии о Гарине.
«Репрессии» телесности в романе «Метель»
В первой части цикла, «Метели», врач Платон Ильич Гарин везет вакцину от чернухи, чтобы предотвратить эпидемию и помочь людям. Повесть показалась критикам воплощением авторского мастерства, поскольку в ней писателю удалось преодолеть разъедающую иронию, свойственную ему раньше. Сорокин сделал нечто в русле литературы XIX века, встроившись, вопреки обычному, в традицию без разрыва. В канон, который прежде силился демонтировать.
Воспринимая «Метель» ретроспективно, из ситуации выхода «Наследия», в котором телесно практически всё, в повести подсвечиваются некоторые особенности. Например, тот факт, что Гарину помешали добраться до умирающих, превращающихся в зомби людей, не только снежные заносы, но и моральный выбор, сделанный в пользу личных желаний. Одну ночь он потерял, занимаясь сексом с замужней мельничихой, в чьем доме ему пришлось переночевать из-за сильной метели, другую — когда наткнулся на дилеров, с которыми разделил наркотрип.
Первый текст трилогии рисует образ человека, терзаемого за собственный идеализм. Вы видим это в лирических отступлениях, где Гарин рефлексирует по поводу своих ошибок. Однако за то, что тот не смог стоически сражаться за свои идеалы, автор отнимает у него ноги.
Эта угрожающая «репрессия» телесности прослеживается и в будущих частях сорокинского мира.
В «Метели» олицетворением этой угрозы стал огромный снеговик со снежным фаллосом, который предупреждает героя: тело может выйти из-под контроля. Если в первой части цикла за ошибки можно расплатиться ногами, то, сквозь время, такая плата станет гораздо большей.
Кроме того, в первом произведении кажется, что врач Платон Ильич Гарин не выжил в снегу. Это является трансцендентным рубежом телесности — переходом к ней с приставкой «не».
Физические трансформации в «Докторе Гарине»
В следующем за «Метелью» «Докторе Гарине» оказывается, что герой остался жив и работает психиатром в частном санатории для бывших политиков. Правда, он поставил протез, обретя титановые ноги. В этом видится рифмовка с тем, что отмечали Жиль Делёз и Феликс Гваттари в философском анализе повести Франца Кафки «Превращение». Они писали: переход от человека к животному необходим, чтобы выйти за проблемные пределы взаимодействий с родственниками. Стать животным означает в таком случае не помнить о семье.
Биоморфный сорокинский мир делает переход к нечеловеческому возможным через трансформации тел.
Именно новоприобретенные титановые ноги ставят под сомнение физическую сущность главного героя. Его остаточная материальность проявляется в обильном описании сексуальных излияний и еды. В «Докторе Гарине» звучат мысли, что мир вокруг стал излишне телесным. Это преподносится как некоторая претензия. В этом видится некоторый перенос. Гарин отрицает свою человеческую часть, которая еще теплится в нем. Поэтому видит это в других.
«Едва аквариум с берегом и оливой увезли, эфиоп ударил фаллосом в гонг, и на арену выскочил бородатый полуголый гигант в одном клубном пиджаке с золотистыми пуговицами, преследуемый десятью карликами в форме китайских полицейских с торчащими разноцветными фаллосами.
— Что-то многовато телесного низа в этом цирке, — усмехнулся Гарин, прихлебывая ликер из овсяной рюмки.
— Гарин, вы же знаете, секс сейчас везде в моде. — Расправившись со своим мороженым, Маша принялась за гаринское. — Чем еще народу заниматься во время перманентных войн и эпидемий».
Кроме того, в «Докторе Гарине» появляются такие формы существования тел, как «бути» и «маяковские». Первые выглядят как большие задницы, которые проживают в элитном санатории «Алтайские кедры». Бути были созданы для занятия политикой. Один из них устраивает истерику, из-за того что врачи не могут найти его любимый фаллос. Здесь прочитывается и критика Сорокиным политических фигур, и развращенность оных. Описание же лечебницы в чем-то напоминает о «Волшебной горе» Томаса Манна.
Для лечения подопечных Гарин использует метод «гипермодернизм», состоящий из разрядов тока, с каждым из которых пациенты получают эротическое удовлетворение. «Разряд» же, как это названо в тексте, семантически близко к «разряжаться». Поскольку бути — квинтэссенция телесного опыта, из-за нехватки обычного секса они нуждаются в большем, преувеличенном опыте. Они — идеальные политические машины, у которых не должно быть эротического желания, но которые пытаются сублимировать его посредством сексуальных извращений.
«Пациент по имени Дональд представлял собой большую белую задницу, окраплённую местами россыпью мелких рыжих веснушек. В верхней части задницы был огромный губастый рот, подобие плоского носа с ноздрями и широко посаженные, вполне красивые глаза раз в пять больше человеческих. Из круглых боков задницы вытягивались две тонкие, гибкие четырёхпалые руки. Спереди внизу на месте полового органа у пациента было пусто и гладко».
Здесь же — и «маяковские», роботы, внешне напоминающие идеолога футуризма. На них, когда начинается ядерная война, Гарин вместе с командой врачей пытается добраться до соседнего города. В этих персонажах заметны отголоски антропоморфизма. Они также работают на идею размытости человеческих границ в пределах трилогии.
Ведь скидывающий с парохода современности Маяковский — хорошо, но роботизированный, управляемый Маяковский лучше.
В одном из эпизодов романа Гарина похищают черныши, искусственно и тайно выведенная для обороны границ СССР раса человекообразных существ с сильным иммунитетом и черным мехом. Они — тоже трансформация, даже биохакинг, сверх- и над-человеческое. Одна из чернышей помогает Гарину бежать из плена, за что он расплачивается собственным телом: поскольку та альбинос и никогда бы не смогла зачать среди своих. Врач — последняя надежда.
Позже, по возвращении домой, доктор встречает свою возлюбленную Машу, с которой работал в санатории. Ей тоже ставят протезы на место руки и одной из ног, потерянных во время бомбежки. Это развивает идею преодоления себя как человека, ухода от биологического к технологическому. Маша даже радуется, что выбрала механический протез, а не живые, полнокровные ноги, какие можно было сделать при технических возможностях их мира.
«А представь, я согласилась бы и на ногу живую? И не было бы этих колоколов, а? — Не было бы.– И звона не было.– Не было бы.– А так… это ведь так здорово! — Прекрасно.– Этот звон… чудесный! Это наши колокола.– Да. Колокола любви.– Любви вечной? — Губы её задёргались».
«Наследие»: близость как валюта и откат к фашизму
В последнем тексте цикла «Наследие» насилие предстает в качестве новой нормы, а топливом для железных дорог становятся люди. Мы видим мир глазами девочки Али, которая, предположительно, является дочкой Гарина. Возможно, именно поэтому он хочет помочь героине, когда встречает в поезде ее с отрубленным мизинцем, которого она лишилась в попытке выбраться из плена. Девочка расплатилась с богачами минетом в купе, но этого недостаточно: ее лишили матери-атаманши, рассоединили с братом-близнецом, с которым она позже пытается сблизиться до инцеста. То, чему учит этот мир, то и воспроизводят его дети. Единственной валютой обмена для Али в этом месте становится близость, и когда она хочет выразить симпатию, и когда — заработать. Мы — лишь плоды и ростки.
«Гузь мрачно посмотрел на девочку. Она была прелестной — старше своих лет, с оформившейся грудью, голубоглазая, с двумя русыми косичками и привлекательным лицом. На щеке ее был свежий шрам»
Чтобы не ссадили с поезда, Аля ходит по вагону, выпрашивая деньги, но ей не особенно готовы помогать. Гарин, который тоже занимается попрошайничеством (его мы видим без протезирования и с опухолью на лице), предлагает дитю раздеться. По его мнению, только так можно привлечь внимание: только делая это телесно. Гарин для этого использует негативизм собственного физической версии — свою инвалидизацию. Але же, которой отрубили палец, предлагает смешать наготу и отрезанную конечность. Привлечь внимание значит выжить.
Если в прежнем тексте мысль о роботическом мире была синонимом спасения от слишком человеческого, то в «Наследии» мы можем наблюдать людское со всеми отрицательными коннотациями: ведь предостережения провалились. Случился откат назад. К финалу Гарин возносится к небесам, получив отсутствие оболочки. Хотя, возможно, не такое, как тот мыслил.
Еще одна важная ветвь в «Наследии» — описание употребления наркотического газа, из-за которого осуществляются массовые случаи насилия. Здесь можно вычитать в том числе рассказ о химсексе, в котором погряз мир.
Эмансипация и сексуальная революция вроде бы позволили нам сегодняшним не восприниматься как субъекты чьего-либо желания, но Сорокин откатывает нас туда, где человек вновь себе не принадлежит. Где наблюдателем становится общественное око с сексуализированным взглядом, которое имеет фашистские коннотации.
В заключительной в главе «Milklit» Гарину, как человеку, который пытался не отступать от своего пути, ставят памятник на месте, где таки убили искусственно выведенных чернышей, державших Платона в плену. Владимир Сорокин резюмирует: здесь стоит медик, который что-то хочет сказать этому миру, но пока — молчит. Полагаю, что когда будущие «мы» направимся в русло гармонизации с собственной оболочкой, то доктор найдет слова и обязательно что-то проронит. Трехчастное высказывание Сорокина демонстрирует, что заигрывание с телесным низом доведет до катастрофы. Автор говорит о физическом — центральной теме в своем творчестве, — сильно гиперболизируя. Но вместе с этим он делает одно из самых мрачных предсказаний о том, что телесная оболочка снижает собственную стоимость и значимость в мире, где принято убивать.
«Убивать — не людей рожать», — как мог бы подытожить Гарин одним из своих шутливых афоризмов, которые из забавных и парадоксальных обращаются в цикле во все более горькие.
