120 лет назад произошла первая русская революция, начавшись с большой крови 9 января 1905 года. Народное шествие с петицией царю Николаю II было расстреляно войсками, а инициировал его человек по фамилии Гапон, загадочный исторический персонаж, о котором до сих пор спорят. Одни считают его провокатором и агентом охранки, другие — искренним революционером, организатором одного из первых в истории России рабочих профсоюзов.
В истории выдающейся жизни священника-революционера политолог Игорь Греков показывает, что он не был ни тем, ни другим. Поп Георгий Гапон вел переговоры одновременно и с высшими эшелонами царской власти, и с боевой организацией эсеров, думая, что сумеет всех переиграть во благо России и к собственной вящей славе. Но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. Договориться о компромиссе и остановить падение империи было уже невозможно, а воскресенье, о котором мечтал Гапон, стало кровавым.
«Я видел сон: свора свирепых собак, различных пород и размеров, беспощадно терзала неподвижное тело великана, лежавшее в грязи, в то время как псарь стоял и наблюдал за ними, натравливая их. Собаки впивались зубами в тело великана; его нищенская одежда была уже разорвана в клочки; с каждой минутой собаки все теснее обступали его, они уже почти лизали его кровь. Стая воронов кружилась над ним, спускаясь все ниже и ниже, в ожидании добычи».
Так начинается книга о мировой суперзвезде, Георгии Гапоне. Формально она считается автобиографией, хотя это корректно лишь отчасти: весной 1905 года священник-революционер из России настолько знаменит, что английские журналисты сами вызываются написать бестселлер на основе серии интервью.
Лежащий посреди грязи великан в этом сне Гапона — Россия и ее народ. Собаки, истязающие великана — кучка жадных чиновников.
Верхом на чёрте туда и обратно
В родном селе Белики Полтавской губернии Гапоны пользовались уважением: глава семьи, Аполлон Федорович, хоть и работал волостным писарем, но взяток не брал, а солидным хозяйством обзавелся вследствие многолетнего честного труда.
Его старший сын, Георгий, рос способным, но впечатлительным ребенком. После монолога отца о несправедливости социального порядка, мальчик кинул камень вслед проезжающей помещичьей коляске. Наставления неграмотной, но религиозной матери приводили к тому, что семилетний мальчик обливался слезами, стоя на коленях перед иконами и сознавая свою греховность.
Георгий с юных лет зачитывался религиозной литературой, но особенно впечатлила его история из жития Иоанна Новгородского. Святой не поддался на искушение черта, сумел его закабалить молитвой, а затем заставил отвезти до Иерусалима и обратно. «Рассказ этот, — вспоминал он позже, — произвел на меня большое впечатление: я заплакал, но в то же время желал, чтобы и мне представился такой же случай поймать черта».
Эта история очень точно отражает всю дальнейшую жизненную стратегию Гапона.
Его влекло к деятельности на пользу обществу. Сперва учился в семинарии, затем мечтал о карьере врача. Не сумев поступить в медицинский университет, работал земским статистиком, но вскоре вернулся в церковь. После смерти жены, стремясь убежать от депрессии, перебрался в Петербург. Знакомый духовник пригласил отца Георгия прочитать проповедь перед рабочими для поднятия их нравственности:
«Первое собрание, на котором я присутствовал, произвело на меня глубокое впечатление. Я увидел толпу бледных угрюмых мужчин и женщин, плохо одетых, с печалью бесконечного страдания на лицах, но в глазах их я прочел страстное желание услышать правду. Священник говорил им о заповедях и о Страшном Суде. Я чувствовал, что подобная речь не могла удовлетворить слушателей: им нужна была поддержка, они нуждались в прощении и христианской любви. Как могли они не быть слабыми и грешными, когда окружающая их обстановка была лишена какого бы то ни было луча света или надежды».
С этих пор обездоленные рабочие стали главным предметом интереса молодого священника. Церкви были полны людей на его проповедях, но натура Гапона требовала конкретных дел: он фонтанирует идеями по переустройству жизни петербургской бедноты. Чиновники, к которым обращался инициативный священник, на словах хвалили предлагаемые проекты, но практического воплощения они так и не получили.
Контролируемый протест: зубатовщина
Сергей Зубатов был необычным чиновником МВД. Он понимал, что одними арестами революцию не победить: государство должно не запугивать рабочих, а возглавить их борьбу за трудовые права. Тогда власти смогут отвлечь внимание пролетариата от радикалов.
Для привлечения людей в подконтрольный государству профсоюз Зубатову нужна была популярная фигура. Молодой харизматичный проповедник, знакомый с условиями жизни рабочих, отлично подходил на эту роль.
После некоторых размышлений отец Георгий соглашается встать во главе конструируемой Зубатовым организации. Его, как и многих рабочих, смущает столь близкая связь с полицией. Но в голове у Гапона возник план: возможно, этот тот самый шанс поймать чёрта:
«Мне было ясно, что лучшие условия жизни наступят для рабочего класса только тогда, когда он организуется. Мне казалось, и мое предположение впоследствии подтвердилось, что, кто бы ни начал эту организацию, в конце концов она станет самостоятельной, потому что наиболее передовые члены рабочего класса несомненно возьмут верх. Вот почему, после долгих колебаний, я решил, несмотря на испытываемое мною отвращение, принять участие в начальной организации и попытаться, пользуясь Зубатовым как орудием, постепенно забрать контроль в свои руки. Сделав вид, что я согласен помогать этим слугам самодержавия, я получу свободу сношения с рабочими и избавлюсь от необходимости постоянно прятаться от полицейских сыщиков».
В течение 1904 года в Петербурге открывается одиннадцать отделений «Собрания русских фабрично-заводских рабочих». Гапоновская организация стремительно растёт: к декабрю она насчитывала уже 8000 членов. Рабочих привлекает харизма проповедника, помощь профсоюза при решении конфликтов с заводским начальством, обилие образовательных лекций и досуговых мероприятий.
Гапон как никогда прежде ощущает себя на своём месте: рабочие боготворили его, двери в высокие кабинеты открывались по щелчку. Помимо государственных денег, организация начала генерировать собственную прибыль от сети чайных и платных музыкальных вечеров.
Давайте без политики
Но была одна проблема: политизация рабочих. Российская армия терпела на японском фронте одно поражение за другим, возмущение действующей властью росло. Социалисты призывали рабочих к решительным действиям.
Либералы придумали свой способ политической борьбы: подача петиций. Осенью 1904 года происходит «банкетная кампания»: общественные организации под видом фуршетов устраивают политические дискуссии и выдвигают требования по демократизации системы управления. Выступить от лица рабочих предлагают и Гапону.
Гапон зажат с двух сторон. Интеллигенты и рабочие-социалисты ждали от него решительных действий, а кураторам из МВД он обещал ровно обратное: отвлечь рабочих от политики. В организации намечается раскол. Гапон предлагает компромисс: мы выступим, но позже, в момент политического кризиса. В том, что он вскоре случится, не сомневается почти никто.
От забастовки к петиции
В декабре 1904 года мастер Путиловского завода Тетявкин увольняет нескольких рабочих и бросает одному из них вслед: «Идите в свое „Собрание“, оно вас поддержит и прокормит». Участники собрания становятся на защиту товарищей, требуют вернуть им рабочие места и уволить ненавистного мастера. Резолюция завершается угрозой:
«Если эти законные требования рабочих не будут удовлетворены, союз слагает с себя всякую ответственность в случае нарушения спокойствия в столице».
Гапон лично участвует в переговорах с заводским и городским начальством, но безуспешно. Соратники убеждают лидера профсоюза, что если не начать забастовку, организация потеряет в глазах рабочих любой авторитет. Гапон сдаётся. 2 января 1905 года Путиловский завод прекращает работу. К ним присоединяются другие заводы, и буквально за пару дней число забастовщиков достигает 125000 человек.
Заводские власти готовы пойти на частичные уступки, но почувствовавшие силу рабочие расширяют список требований: теперь им нужно повышение зарплаты, образование согласительных комиссий и восьмичасовой рабочий день. Директор Путиловского завода Смирнов возражает, что при таких условиях предприятие разорится. Власти рассчитывают на то, что через несколько дней у рабочих закончатся деньги, и забастовка пойдёт на спад.
Не добившись желаемого, лидеры рабочих предлагают следующий уровень радикализации: написать ту самую петицию к царю, о которой говорили либералы. Активисты главной рабочей партии — РСДРП — подогревают страсти.
«Впечатление получалось такое, что половина собрания за петицию, а другая против, Гапон был руководителем, и могло выйти так, что как он решит, так и будет. Но вот один рабочий простыми словами сказал:
— Товарищи! Зубатовцы оправданы теми забастовками, которые затем приняли политическую окраску; зубатовцы оправдали себя, смыли пятно, лежавшее на них. Нас тоже называют провокаторами, Гапона чуть ли не охранником, мы этой петицией смоем незаслуженное пятно.
С собранием сделалось что-то странное. Даже те, которые не хотели идти подавать петицию, сразу же согласились. Вопрос был решен единогласно после простых слов рабочего. Гапон и говорит:
— Стачку сорвать хотите — срывайте!»
Пойдя на радикализацию, Гапон возвращает себе инициативу в едва не расколовшейся организации. Если уж играть, то по-крупному. Петиции либералов ни к чему не привели. Возможно, царь их даже не увидел. Надо собрать шествие и отнести петицию лично царю: наверняка он просто не знает, что творят чиновники за его спиной.
Финальную версию петиции он пишет сам.
«Государь!
Мы, рабочие города С.-Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты.
Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.
Мы и терпели, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению!
Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук».
Петиция написана в верноподданическом тоне, но подразумевает радикальные политические преобразования: свобода слова, печати, собраний, улучшение условий труда, а также народное представительство. Угроз в адрес царя нет, но подписавшиеся заявляют о своей готовности умереть, если голос народа не будет услышан.
7 и 8 января Гапон произносит перед рабочими десятки речей и собирает порядка 100 000 подписей. Назначена дата встречи народа с царём: воскресенье, 9 января.
Кровавое воскресенье: обратной дороги нет
Гапон делает всё возможное, чтобы шествие прошло мирно: анонсируется участие женщин и детей, запрещается употреблять алкоголь и брать с собой оружие. На встречах с рабочими Гапон требует поклясться собственной жизнью, что они не тронут царя. Для охраны правопорядка среди демонстрантов формируются дружины.
Параллельно Гапон ведет переговоры с министрами и чиновниками, а 8 января отправляет письмо непосредственно Николаю II:
«Если ты, колеблясь душой, не покажешься народу и если прольется неповинная кровь, то порвется та нравственная связь, которая до сих пор еще существует между тобой и твоим народом. Доверие, которое он питает к тебе, навсегда исчезнет».
8 января власти выходят из спячки. Градоначальник предупреждает петербуржцев о недопустимости массовых акций. Полицейские пытаются арестовать Гапона, но тщетно: его защищают десятки рабочих.
Отдавал ли кто-то приказ стрелять? Никто не отдавал приказа не стрелять. Сперва от принятия решения отстранился император, переложив ответственность на правительство. Затем уклонились градоначальник Фуллон и глава МВД Святополк-Мирский, пользовавшиеся репутацией системных либералов. Инициатива перешла в руки военных: великого князя Владимира Александровича и командира гвардейского корпуса Васильчикова. Они ввели в город войска.
9 января из разных точек города в сторону центра двинулось несколько колонн общей численностью 150 000 человек. Несмотря на 15-градусный холод, из уважения к царю шли без шапок.
Самая большая колонна шла от Нарвской заставы: её вёл лично отец Гапон. В руках у демонстрантов были иконы, хоругви, портрет Николая, а также большая растяжка: «Солдаты, не стреляйте в народ!»
«Мы были не более как в 30 шагах от солдат, нас разделял только мост через Таракановку, как вдруг, без всякого предупреждения, раздался залп. Как мне говорили потом, сигнал был дан, но за пением мы его не слышали, а если бы и слышали даже, то не знали, что он означает».
Когда выстрелы утихли, Гапон поднялся со снега и закричал: «Встаньте!» Но никто не вставал. У его ног истекал кровью старый товарищ Иван Васильев.
Революция: убитые не смущают
«Трупы были направо и налево от меня. Около них большие и малые алые пятна на белом снегу. Рядом со мной, свернувшись, лежал Гапон. Я его толкнул. Из-под большой священнической шубы высунулась голова с остановившимися глазами.
— Жив, отец?
— Жив.
— Идем!»
Так описал первые минуты после расстрела Петр Рутенберг: он станет главным человеком в дальнейшей судьбе Георгия Гапона.
Рутенберг — инженер на Путиловском заводе, а еще — активист партии эсеров, известной склонностью к политическому террору. В последние дни перед демонстрацией он активно посещал встречи в отделах «Собрания», где и познакомился с Гапоном.
После расстрела шествия Гапон растерян: впоследствии он перескажет журналистам не свои впечатления об увиденном, а газетные вырезки. Рутенберг стрижет и переодевает батюшку, а тот только повторяет: «Нет больше бога, нету больше царя».
Сперва они прятались в особняке Саввы Морозова, затем — в квартире Максима Горького. Гапон наконец приходит в себя и пишет первое воззвание:
«Родные товарищи-рабочие! Итак, у нас больше нет царя! Неповинная кровь легла между ним и народом. Да здравствует же начало народной борьбы за свободу! Благословляю вас всех. Сегодня же буду у вас. Сейчас занят делом».
Сам же Горький в это время пишет жене следующие строки:
«Итак — началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью. Завтра ждем событий более ярких и героизма борцов, хотя, конечно, с голыми руками — немного сделаешь».
Петербург и Москва обрастают баррикадами. На смену растерянности Гапона приходит уверенность: это вчера он был жертвой режима, сегодня же он видит себя лидером революции.
Впрочем, пока его участие в ней ограничивается агрессивными воззваниями. Он находится на нелегальном положении и вынужден скрываться.
19 января Гапона запрещают в служении, а вскоре лишают сана. Он и сам неоднократно думал об уходе из церкви, понимая, что ему там больше нет места. Несмотря на это, у него случился кризис идентичности, который он так и не сможет преодолеть:
«Ах, если бы вы знали, сколько я потерял после того, как перестал быть священником. Я стал как Самсон, у которого отрезали волосы».
Дальше начинается шпионская эпопея с побегом за границу. Его организатор — Рутенберг. Он теперь не только приятель Гапона, но и его связной с партией эсеров: они активно думают над тем, как использовать популярность бывшего священника в своих целях.
Бегство в пенсне и шубе
12 января джентльмен в шубе и пенсне прибывает на Царскосельский вокзал в Петербурге. Многочисленные полицейские и жандармы не узнают в нем главную звезду революции. Для прикрытия Гапона сопровождает дама, от других соратников он получает револьвер и несколько билетов.
В течение дня перевоплотившийся Гапон катается между станциями взад-вперед, чтобы запутать следы. Наконец, сойдя на одной из станций, он арендует повозку и доезжает до заранее условленного места.
Он не спешит уезжать, надеясь не то на начало вооруженного восстания, не то на заграничный паспорт, который должны были сфабриковать его товарищи. Через неделю прибывший из Петербурга гонец сообщил Гапону, что полиция напала на его след, надо бежать, не дожидаясь документов. Этот же гонец предложил Гапону план: доехать до Двинска, а там, в сопровождении надежного человека, перейти границу с Германией.
«Я должен объяснить, что вдоль всей западной границы России живет население, значительная часть которого — профессиональные контрабандисты, занимающиеся одновременно и переводом беглецов через границу, входя для этого в сделку с пограничной стражей. Вечером желающие перейти границу собираются в одиночку или партиями и платят пограничникам от одного до трех рублей с человека».
Гапон полетел к вокзалу на санях сквозь бурю, но в пути кучер потерял дорогу, едва не похоронив себя и спутника в снежной пустыне. На вокзал в конце концов добрались, но с опозданием в несколько часов. Ожидая следующего поезда, Гапон несколько раз ловил на себе подозрительные взгляды жандармов, но все-таки сел в вагон.
В поезде один из собеседников посоветовал Гапону постоялый двор на соседней станции. Его содержали польские контрабандисты. Гапон рассказал им о своем революционном прошлом, выразил сочувствие борьбе поляков за свободу, после чего получил от них обещание помочь с переходом через границу. Снова сани, снова непролазный снег, несколько суток в пути с остановками лишь на перекус и ночевку. В одной из изб Гапон едва не отравился угарным газом от печки, но польские товарищи успели вынести его на воздух.
У границы Гапон и его новые помощники выжидали нужный момент: на пост должны встать пограничники, которые в курсе и в доле. Обещавший сопровождать Гапона контрабандист за это время успел напиться вдрызг, поэтому помогать с переходом через границу пришлось его помощнику, 12-летнему мальчишке. Уже у самой границы за ними побежал солдат, но увяз в глубоком снегу и упал.
В Германии Гапона ждала еще одна погоня: хозяева постоялого двора, куда привели Гапона, сообщили ему, что к ним прибыл заграничный агент российской полиции. Новые скитания привели релоканта к литовским социал-демократам, которые помогли Гапону наконец приобрести надежный паспорт. С этим документом Гапон отправился в Швейцарию — центр российской политической эмиграции.
Гапон, Ленин и Азеф
Приезд Гапона вызвал в Европе фурор. Политические мигранты, от Кропоткина до Ленина, выстраиваются в очередь, чтобы познакомиться с главной звездой российской революции. Журналисты на основе серии интервью пишут для Гапона автобиографию. Вышедшая осенью 1905 года книга заканчивается так:
«По всему этому я могу с уверенностью сказать, что борьба идет быстро к концу, что Николай II готовит себе судьбу одного из английских королей или французского короля недавних времен, что те из его династии, которые избегнут ужасов революции, в недалеком будущем будут искать себе убежища на Западе».
Первый большой революционер, которого увидел Гапон — Георгий Плеханов. Он и ввёл героя 9 января в круг российской социал-демократической эмиграции. Вслед за общением с лидером меньшевиков начнется общение и с лидером большевиков. Рутенберг же продолжал аккуратно притягивать товарища к социал-революционерам. Вскоре Гапон познакомится с лидером боевой организации эсеров, Евно Азефом.
Несовместимость Гапона с политэмигрантами проявляется очень быстро: их поражает его необразованность, он же считает их «онанистами слова», погрязшими в теоретических спорах, но не способных к практическому делу. Все мечты и надежды Гапона в это время связаны с вооруженным восстанием в России: он и сам учится стрелять и готовить бомбы.
Оппозиция села на мель
Идея восстания кажется логичной не только Гапону. Российское государство беспрецедентно слабо: внутри страны хаос, на внешнем рубеже война.
2 апреля 1905 года — высшая точка в политической карьере Гапона. Он председательствует на долгожданной совместной конференции российских революционеров. Оппозиция как никогда близка к объединению. Гапон видит себя лидером единого движения. Впрочем, у каждой политической силы есть свои планы, и Гапон для них — не больше, чем инструмент их реализации.
В итоговых декларациях содержались призывы к созыву Учредительного собрания, федерализации России и умеренной социализации земли. Но главным последствием встречи станет подготовка к вооруженному восстанию. Оружие предоставляют финские националисты. Впоследствии выяснится, что их финансировало японское правительство.
Эсеры стали главной организационной силой мятежа, на Гапоне была мобилизация рабочей массы, пехоты революции. Но с этим были большие проблемы: от некогда могущественного профсоюза почти ничего не осталось.
В итоге нагруженный оружием пароход «Джон Графтон» сядет на мель, а экипаж в панике разбежится (расплывется) на шлюпках. В итоге большая часть оружия для восстания против российского правительства этому правительству и досталась.
30 тысяч сребреников
Осенью ситуация в стране меняется. Под давлением революции и ряда советников Николай подписывает «Манифест 17 октября»: первую российскую конституцию. Параллельно объявлена широкая амнистия для участников революционных событий.
Вывести Россию из политического шторма вызвался премьер-министр Витте. Он — главный вдохновитель либерального манифеста, но назвать его либералом затруднительно: Витте — хитрый и изворотливый политический практик.
Власти дают понять, что не против возрождения законной деятельности профсоюзов. Более того, готовы компенсировать гапоновцам убытки от разгрома организации: 30 000 рублей.
Гапон размышляет о возвращении в Россию. Во время одного из диалогов он подробно расспрашивает собеседника про французские революции, после чего задает вопрос: «Как вы думаете, могут меня повесить?»
Оставшиеся в России сподвижники Гапона встречаются с Витте и министром промышленности Тимирязевым и убеждают тех в мирном характере своих устремлений.
В начале ноября Гапон нелегально приезжает в Россию, вооруженный выпрошенным у Рутенберга браунингом. Вращающиеся в высоких кругах товарищи сообщают: бывшего священника готовы простить, но до января ему лучше пересидеть заграницей.
21 ноября состоялось повторное торжественное открытие гапоновской рабочей организации. На учредительный съезд пришло 4 000 человек. И вроде бы перспективы хорошие, но в договоре с дьяволом всегда есть мелкий шрифт. В новых воззваниях Гапон призывает рабочих сдерживаться от явных проявлений революционности и остерегаться интеллигентов. В сущности, программа Витте повторяет программу Зубатова: пойти на умеренные уступки, чтобы вырвать пролетариат из рук радикалов.
Гапону возвращают те самые 30 000 рублей: примерно оцененный ущерб от закрытия его организации. Но возвращают не открыто, не в судебном порядке, а по тайному указанию премьер-министра Витте. Это звучит как 30 сребреников с поправкой на инфляцию.
И Гапон занял примирительную позицию: рабочим больше не нужно применять насилие в борьбе за свои права, а Витте способен принести России немало пользы. При этом бывший священник не заявляет однозначно и о разрыве с революцией.
А меж тем, в прессе учащаются нападки на вчерашнего кумира рабочих: его обвиняют в излишне роскошном образе жизни, увлечениях женщинами и азартными играми, проматывании бюджета организации.
Пока Гапон ждет разрешения на возврат в Россию, его вновь создаваемый профсоюз начинают сотрясать проблемы. Соратники ссорятся, публично уличают друг друга в нарушениях. Затем исчезает Матюшенский, сподвижник Гапона, получивший те самые 30 тысяч от властей. Исчезает вместе с деньгами.
В середине декабря Гапон получает письмо: «Приезжай. Почва уходит из-под ног». Он возвращается в Россию и по поддельным документам селится в Териоках, на территории Финляндии. Гапон пытается заново сшить расползающуюся организацию, но земля и правда уходит из-под ног.
8 февраля в газете «Русь» публикуется письмо рабочего Петрова, давнего соратника Гапона:
«Положивши для этого дела 1 год 3 месяца жизни, я был предан этому делу душой и телом. Раненный 9 января, я принужден был скрываться за границей. Теперь открывший все темные дела Гапона. Моя честь и совесть не может спокойно выносить эту мерзость и темных дел Гапона. Я решил открыть эту загадочную личность для рабочих и для всего русского народа».
Главное обвинение: Гапон взял деньги у Витте, причем никому об этом не сказал. По собственной бессовестности бросил тень на всю организацию.
«Песня Георгия Гапона спета окончательно. История с тридцатью тысячами и установленная близость к охранному отделению подорвали его репутацию как политического деятеля».
Гапон и не пытается отрицать того, что получил деньги от властей: это же народные деньги, и пущены они будут на пользу народу. Бывший священник пытается собрать третейский суд, который, он уверен, его оправдает. Витте идёт в отказ: никаких денег никому не давал. Несмотря на обещание, гапоновская организация так и не получила разрешение на практическую деятельность. Деньги начинают стремительно таять. Давление на организацию такое, что один из её лидеров, Черемухин, стреляется из револьвера.
Атакуемый со всех сторон Гапон идёт разговаривать к еще одному представителю власти, полицейскому начальнику Петру Рачковскому: пусть он пролоббирует для организации разрешение на работу. Интриган Рачковский просит Гапона написать покаянное письмо министру внутренних дел Дурново. Впавший в отчаяние лидер разрушающегося профсоюза соглашается: 9 января — трагическое недоразумение, ничего плохого не хотел.
Из Гапона начинают вытаскивать сведения о революционерах. Набивая себе цену, он говорит, что много знает, но рассказать может только при определенных условиях. Подразумевается, конечно, разрешение на работу организации. Под давлением Гапон сообщает полиции про Рутенберга, но лишь с той точки зрения, что этот человек может при хорошей прикормке многое рассказать. Он надеется, что вместе с другом они смогут провести полицию: взять деньги и дать показания так, чтобы в действительности никого не подставить.
Гапон проводит серию встреч с Рутенбергом, где предлагает не то убить при встрече Витте и Дурново, не то взорвать департамент полиции, не то просто вытащить из полиции побольше денег на революцию. В общем, никакого плана, никакой ясности, лишь постоянные метания в попытках найти хоть какой-то выход из тупика.
«Пил Гапон мало. Был совершенно разбит. Часто укладывал руки на стол и голову на руки. Подолгу оставался в таком положении. Потом поднимал голову, надевал пенсне и рассматривал зал. Я думал тогда, что он изучает „женщин“. Позже убедился, что кроме „женщин“ он в зале видел и еще кого-то».
Рутенберг тянет время, не дает никакого конкретного ответа. Но столь же невнятную позицию занимают и представители власти: нет никакой единой тактики относительно Гапона, лишь политические игры отдельных деятелей. Он до сих пор в в подвешенном правовом статусе, хотя постоянно контактирует с полицейским руководством. 17 марта Гапон пишет письмо прокурору Петербургской судебной палаты:
«Обращаюсь поэтому к вам, милостивый государь, с настоятельной просьбой. Если в прошлых моих действиях правительство уже не видит преступления, то оно должно амнистировать меня, как всех остальных, причастных к движению 9-го января. Если, наоборот, в моих прошлых действиях правительство видит преступления, еще не получившие своей кары, то судите меня, как беглого преступника, наравне с другими».
По приговору революционного трибунала
Рутенберг пересказывает свои диалоги с Гапоном старшим товарищам по партии: Азефу, Савинкову, Чернову. Год назад они мечтали заманить лидера петербургских рабочих в партию эсеров. Теперь же они решают его убить.
Рутенберг проводит еще несколько встреч с Гапоном под видом обсуждения условий сотрудничества с полицией. Бывший священник передает, что полицейский начальник Рачковский готов заплатить Рутенбергу за встречу 3000 рублей. Эсер отвечает, что не согласится прийти меньше чем за 25000. Совершенно нереалистичная сумма. Тем не менее, торговля при посредничестве Гапона продолжается.
28 марта священник-расстрига прибывает в Озерки: Рутенберг арендует там дачу на подставное имя. По пути к дому Гапон предлагает товарищу целый фонтан идей, как спасти от виселицы тех, кого им придется выдать полиции. Рутенберг задает каверзные вопросы, ставящие Гапона в неудобное положение. Дома словесная пикировка продолжается.
— А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?
— Ничего они не знают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.
— А если бы они узнали все, что я про тебя знаю? Что ты меня назвал Рачковскому членом Боевой Организации, другими словами — выдал меня, что ты взялся соблазнить меня в провокаторы, взялся узнать через меня и выдать Боевую Организацию, написал покаянное письмо Дурново?..
— Никто этого не знает и узнать не может… Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет.
Однако свидетели были. Из соседней комнаты выйдут шесть человек. Через тонкие стены им всё было слышно. Рутенберг же выйдет на улицу.
Гапону дали последнее слово, впрочем, совсем короткое: «Я сделал это ради бывшей у меня идеи».
В судебно-медицинском заключении напишут:
«Смерть была медленная и, вероятно, крайне чувствительная. Если Гапон не чувствовал страдания от удушья, о чем, между прочим, свидетельствует закрытый рот, то лишь потому, что был оглушен ударом по голове. На трупе обнаружены следы жестокой борьбы».
Тело Гапона будут искать целый месяц. Пожалуй, правильнее сказать, что целый месяц его толком не искали. Появлялись догадки, слухи, утечки, откровения. Появилось заявление его гражданской жены, оставшейся с грудным ребенком. Наконец появилось заявление той самой хозяйки дачи, жильцы которой скрылись и перестали платить.
30 апреля 1906 года полицейские явились на дачу и обнаружили разлагающийся труп с затянутой на шее веревкой.
3 мая на Успенском (Северном) кладбище провели похороны. Пришло 150 человек: много для рядовых похорон, но лишь жалкая тень от тех 150 000, которых харизматик вывел на улицы Петербурга 9 января 1905 года.
На деревянном кресте поместят лаконичную надпись: «Герой 9 января 1905 г. Георгий Гапон». На появившемся чуть позже чугунном памятнике текст будет более обширным:
«Спокойно спи, „убит“, обманутый коварными друзьями. Пройдут года, тебя народ поймет, оценит, и будет слава вечная твоя».
Увы, пророчество не сбудется. Венки на могиле Гапона быстро засохнут, и некому будет их поменять на новые. Рабочие обзаведутся новыми кумирами, которые придут к власти и выжгут на имени бывшего лидера рабочих однозначное клеймо: «провокатор поп Гапон».
В советские годы могила Гапона была разрушена, установить её точное расположение сейчас затруднительно.
Удивительная судьба! В погоне за народной поддержкой и обожанием, Гапон, привыкший вращаться в кругу рабочих, вступил в принципиально иные сферы: государственную и революционную. Он начал сложную игру, пытаясь то стравить, то помирить два противоборствующих лагеря, но не рассчитал свои силы. Проиграл и революционерам, и власти. Стихия, поднявшая Гапона наверх, следующей же волной его утопила.
