В фильме, который автор «Дискурса» предлагает вспомнить в эти дни, есть всё, чего читатель ждет от весны, – женщины, любовь. История, лежащая в его основе, – подлинная, но фильм показался Александре Свиридовой неубедительным. О страсти человека, живущего каждый день, как последний, и о задаче искусства – в этой статье.
«Эмми и Ягуар» – этот фильм будут долго смотреть. И много будут спорить о нем. Но не сразу. Первая реакция – шок: слишком невероятная история предана огласке.
Время действия: 1943–1944. Место: столица Третьего Рейха – Берлин.
Обстоятельства: армии антигитлеровской коалиции бомбят Берлин. Гестапо проводит окончательную зачистку города от евреев.
Суть: посреди войны и Берлина две молодые очаровательные женщины влюбляются друг в друга. Лили Вуст – абсолютная эталонная немка – блондинка с голубыми глазами, жена солдата Вермахта, находящегося на фронте, мать четырех детей, одаренная всеми привилегиями, полагающимися достойному образцу нацистского материнства. И Фелис Шрагенхейм, «Ягуар» – еврейка, сирота, подпольщица, лесбиянка.
История всплыла, когда полвека спустя – в 1993 году – Лили Вуст поведала свою правдивую историю со всеми интимными подробностями немецкой писательнице Эрике Фишер. Одноименная книга о невероятном романе вышла в Германии в 1994 году. И с первого дня возглавила список бестселлеров. Сегодня переведена на 11 языков. Дебют режиссера Макса Фарбербрека основан на этой книге. Фильм был номинирован на «Золотой Глобус» 1999 года, выставлен Германией на «Оскар» в категории «Лучший зарубежный фильм». Актрисы, создавшие образы двух влюбленных женщин – Джулия Кохлер и Мария Шредер, – удостоены «Серебряного медведя», высшей награды Берлинского кинофестиваля.
Немка Лили Вуст умерла в Берлине в 2006 году, в возрасте 93 лет.
Еврейка Фелис: погибла осенью 1944 года в концлагере Терезин или в одном из «Маршей Смерти», когда узников перегоняли из лагеря в лагерь.
В меру сил, таланта, возможностей эта история перенесена на экран. Качество переноса оставляет желать лучшего, но это не имеет решающего значения – настолько драматична сама история. Развивается она, медленно набирая обороты, чтобы к концу влететь на бешеной скорости в черный тоннель небытия яркой героини.
Итак, есть Берлин, где несмотря на бомбежку, продолжается полноценная жизнь: Лили Вуст с офицером-возлюбленным отправляется в театр. Там в это же время оказывается ее прислуга – девушка Ильзе – со своей возлюбленной, девушкой Фелис. Ильзе нервничает, завидев хозяйку, а Фелис, которая видит Лили впервые, успевает по достоинству оценить ее миловидность. В театр попадает бомба, зрители бросаются врассыпную, очаровательная блондинка Лили теряет очки, а очарованная с первого взгляда Фелис находит и успевает вернуть их.
Так женщины знакомятся. А дальше – больше: Фелис на службе в редакции газеты сочиняет письма, пронизанные влечением, и за подписью «Ягуар» отправляет Лили. Лили читает их вслух своей прислуге Ильзе, пытаясь угадать, кто же автор. Дочитывает до слова «Ягуар» и... у Ильзе случается истерика: она узнает автора послания, выбегает из дома, срочно встречается с Фелис и устраивает ей сцену ревности.
Выясняется, что Ильзе прячет бездомную сироту Фелис в доме своего отца. И хочет благодарности – и за жертвенность, и за любовь.
– Что в ней есть такого, чего нет у меня?! Разве она рискует, как я, когда прячу тебя?
– Пришли мне счет, – с вызовом отвечает Фелис и излагает свое кредо: она против всего того, что навязывает ей реальность. Она отказывается быть жертвой по всем параметрам – ни как еврейка, ни как лесбиянка, ни как антифашистка. Не намерена регламентировать себя и отказывать себе ни в чем. Она намерена жить, как ей заблагорассудится в каждую следующую секунду, так как любая секунда может оказаться последней.
Она цитирует погибшего отца, который, призывая дочь к соблюдению приличий, всегда говорил: «Мир сотворен Богом – не тобой, Фелис».
И что теперь? Где этот Бог, если отец, который соблюдал все, что следует, давно убит?..
Этот протест – спор с родным отцом и Богом – дает ключ к пониманию характера героини: если она не может вырваться из заточения в этом несовершенном теле и мире, созданным Богом, то по меньшей мере вольна отказать Богу в праве навязывать ей правила поведения внутри дарованного ей несовершенства.
Такой, как Фелис, герой, погруженный в раствор любой реальности, создает предпосылки для бурных реакций, чреватых взрывом. Но когда к такому характеру, сотканному из протеста и отказа, добавлены две составляющие – национальность и исторический контекст, – выхода не остается. Еврей в эпицентре нацизма – достаточный драматический узел и без ярких индивидуальных черт. А нам предложена Личность.
Ильзе объясняется Фелис в любви. Отец Ильзе – убежденный коммунист – гонит из дому возлюбленную дочери, подслушав их ночные препирательства. Пример древнегреческой поэтессы Сафо, которым девушки хотят призвать его к широте мировосприятия, не оказывается подспорьем.
Фелис оказывается на улице. Ночует в подвале редакции, и к утру снова хорошо выглядит на рабочем месте, где продолжает слагать оды новому предмету вожделений. Следует новая встреча с Лили. Случайно в ресторане... Нарушая границы хорошего тона, Фелис просит Лили позволить воспользоваться ванной комнатой семьи Вуст! Лили от неожиданности дает согласие. Компания из Ильзе, Фелис и подруги Клары появится в доме Лили, где есть четверо детей и приходящие родители Лили. Отец Лили сядет к роялю, Лили запоет, и Ильзе навсегда потеряет очарованную Фелис...
Одинокая Лили примет и следующее предложение Фелис: провести новогоднюю вечеринку у нее. Фелис пригласит орду веселого народа, а среди ночи приедет на побывку с фронта муж Лили... Подруги Фелис окружат его вниманием, позволяя Фелис кружить вокруг Лили, все уже смыкая круг. И случится: Фелис поцелует Лили. Неискушенная Лили ударит Фелис: «Что это за игры вы мне предлагаете?» Фелис убежит, а Лили погонится за ней… Муж уедет на фронт, а следом за этим раздастся стук в дверь: на пороге дома без хозяина, снова встанет Фелис... Лили впустит ее, и первая ночь любви сведет Лили с ума. На всю жизнь, как окажется потом.
Будет блаженно и нервно – хорошо с Фелис, и плохо без нее. Фелис будет уходить-приходить. Снова будет вечеринка – теперь по случаю дня рождения Лили. И сначала Лили застанет любимую Фелис целующейся с Кларой, а среди ночи снова вырвется на побывку муж, который застанет уже саму Лили врасплох на супружеском ложе с Фелис...
Лили признается, что не любит его, и попросит развода.
Будут бомбежки, пожары, обугленные трупы на улицах Берлина. Будет блистательный, динамично смонтированный эпизод из разнородных сцен, когда главный редактор нацистской газеты, где служит Фелис, пригласит ее на банкет по случаю какого-то нацистского торжества. Фелис, преодолевая ужас, войдет. Успеет подать руку для поцелуев редактору и высокому начальнику, и нацисты успеют приложиться к руке, а следом вбегут гонцы и до слуха Фелис долетит шепот: «Фюрер убит». Будет суета в редакции, когда все с каменными лицами пытаются установить истину. И Фелис не выдержит – бросится к Лили. А у той в доме у приемника вся семья, и Гитлер собственной персоной докладывает о провале подлого заговора. И Лили в белых кудряшках со слезами в голубых глазах счастливо выдохнет в лицо Фелис: «Он жив!»
И Фелис в ужасе попятится от возлюбленной. Любовь и партийность – столкнутся в лоб... Наконец, фронт подойдет так близко к столице Германии, что детей у Лили отберут и отправят вглубь страны, в деревню. Ильзе, Клара и Фелис с подложными паспортами тоже будут готовы бежать из Берлина. И Фелис зайдет проститься к Лили...
...Старый добротный немецкий дом чудом уцелел посреди разбомбленного квартала. Фелис толкнет дверь. В квартире пусто: муж на фронте, дети в эвакуации. Лили одна в пустой кухне. И это прекрасная сцена, когда немка пытается вести себя хорошо – покорно сделать вид, что ничего особенного не произошло. Она предлагает Фелис кофе и даже варит его.
Наливает в чашку, и только тогда станет ясно, чего ей это стоит: руки ее дрожат так, что фарфоровая чашечка позванивает о блюдечко. И Лили с грохотом швыряет все об пол.
Она кричит – в бешенстве от того, что ее соблазнили и бросили. Потому что у оскорбленного достоинства нет ни пола, ни национальности. Она, вовлеченная и зависимая теперь от расположения Фелис, как от наркотика, с тупым упорством ждет возлюбленную – своего вожделенного хищника – Ягуара.
Она кричит, что не уехала в эвакуацию и ни разу не спустилась в бомбоубежище, потому что ждет её – свою любовь. И вот – дождалась! И ей в голову не приходит, что Фелис зашла на минутку – проститься. Равно, как и Фелис не предполагает, что сейчас она останется навсегда.
– Я – еврейка, – говорит Фелис, оправдывая свое отсутствие, когда стихает буря криков и слез. И немка Лили каменеет: ей это в голову не приходило.
– Как же ты могла меня любить? – потрясенно спрашивает она.
– Я пробовала НЕ, – честно признается Фелис.
И женщины в слезах падают в объятия друг друга. А подруги на улице ждут Фелис... Она задерживается, но приходит! Сообщить, что остается в Берлине с немкой. Клара – в истерике: бьет Фелис, виснет у нее на шее. Ильзе страдает без слез. Проводник поезда, идущего в спасительное Неизвестно Куда, торопит.
Подруги прощаются...
И начинается новая глава в жизни невероятных возлюбленных: вдвоем в мертвом городе, без детей, мужа – одной, и бесконечных подруг – другой. Счастью нет конца, да еще и война катится к развязке: август 1944-го на дворе. Где-то за городом героини купаются в реке, фотографируются вместе и порознь, несуетно наслаждаясь близостью. В сумерках возвращаются на велосипедах в город и, сгорая от нетерпения, не зажигая света и не дойдя до постели, валятся на ковер посреди гостиной... Прямо к ногам сидящего в кресле гестаповца, который, когда его замечают, великодушно позволяет:
– Ну, еще один поцелуй! Последний.
Тут-то и зажигается свет. В комнате, заполненной гестапо, Фелис берут. А Лили оставляют. Задав два вопроса: «Ты знала, что она еврейка?» И после ее молчания: «Сколько у тебя детей?»
– Четверо, – быстро отвечает Лили.
Фелис бьют ногами и вниз головой спускают лицом по мраморным ступеням лестницы. Лили остается одна. Страшная сцена.
Дальше – Лили узнает, в какой лагерь отправили Фелис, как-то проникает туда, чтобы выкупить, освободить возлюбленную. И тем срывает планы подпольщиков, подготовивших свой план спасения. И Фелис погибает.
…Одинокая Лили на старости лет попадает в дом престарелых, где встречается с Ильзе – своей прислугой и возлюбленной Фелис. И две старухи тонут в воспоминаниях. И если у Ильзе была долгая послевоенная жизнь, то Лили говорит, что ее жизнь кончилась в августе 44-го: никогда никого она не любила, кроме Фелис, никогда никому больше не принадлежала.
Конец фильма...
Размышления, на которые он наводит, далеки от киноискусства.
Вся история – не жизненная, реальная (так как в жизни возможно абсолютно все!), а преданная огласке госпожой Лили Вуст и ее соавтором Эрикой Фишер, – вызывает у меня массу вопросов. Они далеки от аффектации на предмет пикантности любовных отношений. Недоверие и сдерживаемую неприязнь вызывает у меня исключительно немецкая точка зрения на интригу.
Данная история раздвигает границы традиционного представления о драмах Холокоста. И несмотря на то что это история любви, она – для меня – подлая. Потому что немцы в ней – все поголовно! – хорошие. Положительные. Страдающие герои. Сознательно укрывают еврейку, лесбиянку, подпольщицу. И если они не знают ничего о ней, то это история идиотов. А поскольку нам показано, что они знают, то это история героев. И в честь каждого из них должно быть посажено дерево в Яд Вашеме. Ибо они совершают подвиг.
Если ослепленная любовью Лили не видит, что Фелис еврейка, то что случилось с остальными фашистами, которые окружают Фелис со всех сторон? Мало того, что Фелис служит в центральной нацистской газете секретарем главного редактора, который вовсе не дурак! Она является на прием высшего командного состава Вермахта и делает много чего другого – яркого и публичного. Либо она совершенно не похожа на еврейку, и тогда нет проблемы. Либо редактор знает и не доносит. Тогда он герой. Что тоже бывает. Не бывает только, чтобы героями были все.
Приходит на побывку муж Лили Гюнтер Вуст. Он тоже не видит, что Фелис еврейка. Но то, что она лесбиянка, которая спит с его женой, – этого не видеть он не может: он застает женщин нагими в постели. Но если бы даже он допустил, что они просто целомудренно задремали рядом, жена не оставляет ему такой возможности: громко и внятно она требует развода. Фелис и ее наперсницы даже осуждают Лили: она провалила им комфортабельную «явку».
Но солдат не доносит, не борется за сохранение своей образцовой семьи, не устраивает сцен ревности, не пристреливает ни ту, ни другую из табельного оружия, а соглашается на развод, дав жене на рассвете пошёчину. Да еще предусмотрительно выведя ее за стены квартиры. Наверное, чтоб не разбудить ее возлюбленную. Не знаю, на кого рассчитан этот эпизод.
Следом за этим Лили представляет Фелис своим родителям. По полному чину: еврейка, лесбиянка, с которой она намерена соединить свою жизнь до гроба. «Катастрофа», – говорит мама. Но папа, повторив, чтоб зрителю мало не показалось: «Еврейка, лесбиянка», обнимает избранницу дочери, что на языке жестов символизирует отцовское благословение. Бывает и такое в жизни.
В искусстве – не верю!
Но когда в общественной уборной ресторана высокомерная немка, опознав евреек, ограничивается тем, что предлагает и продает им «фудстемпы», тоже не потрудившись донести, — это перебор.
Выясняется, что Фелис, ко всем прочим «достоинствам», еще и подпольщица!
Распространяет секретную информацию, которую ворует в редакции, и изготавливает фальшивые документы в помощь бегущим из Берлина неизвестно куда евреям. Действует настолько рискованно, что ее товарищ по подполью с укором отмечает: «Ты утратила чувство опасности. Ты можешь погубить и себя, и нас».
Меня не устраивает отсутствие еврейской точки зрения на происходящее. И дело не в том, что рассказчик – тот, кому выпало выжить, а в том, что авторы-немцы не потрудились пригласить на картину консультанта по «еврейскому вопросу». Это норма в международном кинопроизводстве, когда преследуется цель максимально объективно рассмотреть разнородные этнические соединения. Для того и существует наука этнопсихология. Я готова допустить, что режиссер не тенденциозен, но фильм к таким допускам мало располагает. Понимаю, что рассказать, как все было на самом деле, не дано уже никому, кроме Бога. Но это – в жизни! Для того и искусство, чтобы услышать голос ушедших.
Еврейская версия происшедшего не скоро появится, если появится: сами евреи не позволят себе приподнять завесу над тайнами сексуальных подробностей времен Холокоста. А точку зрения и мотивации немецкой стороны я способна понять: немцы устали от комплекса вины. Потребность «отмыться» похвальна. Способы не вполне корректны. Я видела молящихся на коленях в Бабьем Яру подростков-немцев. Эта съемочная группа пошла другим путем. Они взялись показать, как немцы жертвенны и юдолюбивы. Не верю! Хотя, знаю, что немцы, как этнос, и нацисты, как члены партии, – вещи разные. Нам, выходцам со своей политической географии, ясно, как мало кому, что «коммунист» и «русский» следует различать.
Но слишком много «НО».
Поскольку Берлин взят в момент бомбардировок, мне демонстрируют, что немцы рисковали жизнью так же, как и евреи. Протестую: рисковали – да, и погибали – да. Но не так, как евреи, а иначе. Бомба, как и пуля, – дура. Большая Дура, и убивает без разбору национальности и партийности. И немцев под бомбежками полегло немало. Евреев же вылавливали и убивали люди. Поштучно.
Даже когда гестапо застукает двух лесбиянок в объятьях друг друга, заберут одну: еврейку. Немке отпустят грех любви, запрещенной нацистской партией. Вот он двойной стандарт: для своих и для чужих. Указаний не было очистить Берлин от гомосексуалистов в августе 1944-го. А от евреев – было. И немка выживет, а еврейка – нет.
Фильм настойчиво предлагает образ немца – жертвы. Быть жертвой политики Гитлера можно. И не разделять ее легко, особенно к августу 1944-го. Мне только не нравится печать невинности на чистом арийском лбу.
Гитлер был приведен к власти законным путем. Возлюблен народом.
И не надо прикидываться, что это было не так. Так было.
Антисемитизм Гитлера не был его личной придурью, которую лидер навязывал народу, пользуясь неограниченной властью. Гитлер был великим популистом и просто взял на себя заботу осуществить вековые чаяния своего народа. А потому показывать мне два часа фильм, в котором нарядные еврейки несколько нервно, но вальяжно разгуливают по Берлину и даже сидят в ресторане, не надо. Хоть одну – все-таки! – и застрелил вежливый патруль в штатском, который просил предъявить документы, а она бросилась бежать. У нее-то в чулке и был обнаружен чистый бланк паспорта с вложенной в него фотографией, на которой убитая была вместе с Фелис. С этой фотографии и начнется охота за Фелис-еврейкой-подпольщицей.
Большое удобство для антисемитов создает то обстоятельство, что Лили Вуст страстно любит Фелис и безумно страдает по ней. Это должно извинять всю остальную тонко выстроенную пропагандистскую подоплеку.
Мне не хватает консультанта, который бы объяснил немцам, что это за способ бытия, когда каждая секунда – последняя. Тогда станет ясен вызов, который Фелис бросает нацистскому государству, трижды отказавшему ей в праве на существование. И ясна жадность, с которой она набрасывается на жизнь, как Ягуар – на добычу. Без понимания этого тикающего хронометра финальная сцена грозит остаться одномерной.
Припоминая общую возлюбленную, старая Ильзе обронит не без удовольствия от возможности хоть полвека спустя уязвить, – что у Фелис вызывало большое неудовольствие требование Лили поклясться, что они навеки вместе.
– Для нее слово «навсегда» было, как могильная плита.
– Правда? – скажет Лили. – Она так и сказала?
– Да, – подтвердит Ильзе. – Она терпеть не могла это – «навсегда»!
…Снова возникнет Берлин 1944-го, стол, за которым режутся в карты три пассии Фелис и она сама. С веером карт в руке, с закушенной папиросой в зубах, Фелис оглядывает их, смотрящих на нее влюбленно – Ильзе, Клару и Лили, и с вызовом говорит: «Хочу все и сейчас!»
– Что ты хочешь? – участливо спрашивает Лили.
– Всё! Вас всех – вместе взятых и каждую в отдельности!
Без понимания индивидуальных особенностей характера Фелис в сочетании с типичным для любого подлежащего уничтожению индивида состоянием подсознания – сцена эта остается возгласом секс-бандита. Только погруженная в контекст времени, места и этнопсихологии, она приподнимет завесу над ужасом бытия приговоренного на убой. И если всякий человек с момента узнавания, что люди смертны, становится приговоренным узником, заточенным в собственном теле, – у него все равно остается некое пространство «завтра». Еврей Берлина был приговорен к смерти на завтра в 1933 году. А на экране – 1944-й! То есть к моменту всех романов минуло 10 лет, как Фелис должна быть мертва. Родители ее уже освободились от заточения в теле. А ей – еще минуточка, еще одна папироса, еще один поцелуй...
– Последний!..
Проблема этой лютой пары «немец–еврей» никак не растягивается у меня до проблемы «человек–человек». Не поднимается эта драма любви на общечеловеческий уровень. Не про любовь человека к человеку я смотрю это кино! Не про любовь женщины к женщине. Хоть и есть в кадре два прекрасных женских тела в постели. Фильм сужает всю допустимую широту до узкого горлышка, где не проткнуться: еврей и немец. И что с того, что в любви? Еврею все равно – крышка. Какого бы пола еврей ни был. Потому что на календаре и в повестке дня – «юде капут». «Гитлер капут» – завтра.
В данной истории с универсального уровня общечеловеческого мы все «опущены» до конкретности пола – национальности – времени – места. И единственности коллизии и развязки. Поменяйте одно слагаемое – и сумма аннулируется. Положите в постель не двух человек одного пола и разной национальности, а пару разного пола и одной национальности – и драмы как не бывало. Либо вместо Берлина 1944 года положите еврейку и немку в постель в Сан-Франциско в 2000-м – совсем другое кино. Фашизм, стоящий у власти, делает эту историю драмой. Нарушенная заповедь «Не убий», единственная альтернатива которой – «Возлюби».
Безумно жалко яркую девочку Фелис. Она выбрала погибнуть, но остаться с любимой. И спасибо Лили за то, что она ответила Фелис взаимностью. Коль «двум смертям не бывать, а одной не миновать», то уж лучше так: из любовных объятий – в объятия смерти.
Фашизм «опускает» всех и всегда. Преодолеть его можно только любовью. И то не всегда...
Эрика Фишер поведала в интервью, что после выхода книги на нее и Лили Вуст обрушился поток писем с сотнями подобных историй: немки прятали евреек. Я, правда, не поняла, что значит «подобных»: прятали и спали с ними заодно? По любви?
Эрика отмечает, что в начале работы над книгой она была увлечена метаморфозой: как немецкая домохозяйка, мать четверых детей, превращается в страстную возлюбленную молодой еврейки. Этот перевертыш занимал ее, как неожиданная предтеча основного сюжета феминистического движения 70-х годов, когда все большее количество замужних многодетных мамаш обнаруживало в себе тайное влечение к женщине. И, сломя голову, бросались в любовные романы, руша всю предыдущую жизнь.
Позже ей открылась еще одна метаморфоза героини: превращение симпатизирующей нацистам антисемитки в спасительницу четырех евреек. «Это стало более германской историей, способной символизировать вечную германскую дилемму».
Эрика Фишер считает, что правдивые истории только начинают выходить на свет божий. Печалится, что многие унесены в могилу хранителями тайн. И отмечает, что в первые послевоенные годы и жертвы и палачи одинаково хранили молчание.
Палачи и их дети молчат до сих пор, а жертвы почувствовали потребность рассказать.
«Мы должны перестать видеть палачей только как демонов. Много усилий мы должны приложить, чтоб удержать под контролем мысль, что они были тоже людьми»...
В этом месте мне трудно дышать. Ибо она – права. И они, конечно, тоже люди... Но как забыть, что именно это они и отстаивали – право только себе быть людьми?...
Судьба Лили Вуст
Из того, что осталось за кадром. Реальная женщина Лили Вуст в мае 1945 начала поиски Фелис Шрагенхейм. Встречала поезда с Востока. Рассылала листки поиска пропавшего без вести человека. Искала ее среди освободившихся из лагерей... Все напрасно. Зимой 1945-1946, замерзая в собственном доме, она перебралась в дом родителей с младшим сыном и начала писать «Книгу слез», в которую переписывала стихи и письма, которые Эмми и Ягуар, как они называли друг друга, успели написать друг другу. В 1948 Фелис была признана погибшей. Место и время смерти – неизвестны.
Весной 1949-го Лили совершила попытку самоубийства. Весной 1950-го вышла замуж. Меньше чем через год развелась и назвала свой брак ошибкой. С окончанием войны занялась изучением еврейской культуры. Ее сын Эберхард принял иудаизм и эмигрировал в Израиль. В 50 лет Лили вышла на свою первую работу уборщицей текстильной фабрики... В 1981 году правительство ФРГ удостоило ее награды за спасение евреев – после ареста Фелис она приютила еще трех евреек. Через две недели ее дверь разнесли камнями. Ее дневники, бумаги Фелис, фотографии, письма и стихи собраны в двух чемоданах. После смерти согласно ее завещания, чемоданы перешли к ее сыну – в Израиль...
«Мы хотели забыть войну, – скажет она на встрече с прессой в Америке. – Мы были в опасности каждый день. Мы хотели прожить сегодня, не думая о завтра»....
