Как журналист я общалась с большим количеством разных странных людей. Были и бегущие от секспросвета немцы, и шоплифтеры, которые своими кражами хотят сломать хребет капитализму, и мужчины, считающие женщин «недостойными» существами. Но с ними со всеми я держалась на расстоянии и всегда соблюдала профессиональные границы.
И тут я встретила столь же сложного персонажа — но он не был героем моей будущей статьи. Он был просто другом друга, так что я не успела вовремя осознать, что с ним, точно также, как с героями материалов, мне нужно выдерживать строгие границы. Потеряв бдительность, я оказалась подопытным кроликом...
Я отдыхала в Берлине и на три дня остановилась у знакомого моего друга. Его зовут Джун. Мы лично не были знакомы, но общий друг сразу давал ощущение надежности. Среди первых фраз, сказанных Джуном, был вопрос — принимала ли я вчера наркотики. Вчера я их не принимала, поэтому ответила отрицательно. Минут через десять Джун рассказал о себе: «Я создаю свое государство. Я диктатор, но такой, что никто это не чувствует. Чтобы попасть в государство, первое, что делают люди – принимают эйсид. Второе — идут на специальную дискотеку». После он очень мило улыбнулся, а я удивилась откровению и начала что-то уточнять про его диктатуру.
Я сразу порадовалась такому знакомству, потому что до этого несколько дней провела с людьми, которые боятся кислоты, зато очень любят кокаин. Не скажу, что эти хорошие, а те плохие, просто дух и взгляд на мир у них разительно отличается. А мне все же по духу ближе психоделики.
По пути к нему домой, у нас с Джуном шёл спокойный разговор. У него большая квартира-мансарда. Он показал комнату, в которой я буду жить ближайшие три дня. Мы несколько раз смешно пошутили, и квартира наполнилась радостью. Нам обоим было по-настоящему смешно и весело, хоть мы и говорим на английском, и почти не знакомы. Английский у меня не самый лучший, но тут я, не стесняясь, говорила как могла и что хотела. Было чувство, что у нас с Джуном сложился контакт.
Он рассказал, что работает с блокчейн-системами. На вопрос, что же конкретно он делает, Джун объяснил, что постоянно изучает реакций людей, как они меняются в зависимости от того, в какие ситуации человек попадает и какие стимулы ему дают. Изучает, какие провокации и какие воздействия на них оказывают наибольшее влияние. Как работает их язык тела. Что они говорят и какая в этот момент у них поза, мимика и интонация. Все это Джун анализирует и разбирает, чтобы изучать паттерны, предсказуемость реакций. На их основе он выстраивает цепочки последовательностей для компаний, использующих технологию блокчейн, чтобы те могли подобрать необходимые механизмы оптимизаций. Ну, или я так поняла.
Джун рассказал, что всегда зовет людей к себе домой, потому что дома он — хозяин: здесь сильная атмосфера, и в итоге люди, приходя к нему, делают все, чего он от них хочет. На вопрос, как он систематизирует и фиксирует поведение людей, Джун подал мне блокнот. В блокноте страница за страницей были схемы, схемы, схемы. Сбор и анализ данных: стрелочка — стимул, стрелочка — реакция, стрелочка — отношение, стрелочка — ситуация. Анализ, вероятность, ожидание. Что происходит. Конструирование, деконструкция.
Там сухо и механически были описаны ситуации, в которых Джун бывал с другими людьми. Попадая в некоторые обстоятельства, он старается наблюдать за всем как бы снаружи: изучает мотивы, сам создает дополнительные стимулы, чтобы увидеть дальнейшие действия человека, и записывает, к чему всё придёт. Его схемы были безэмоциональны.
Пока я листала блокнот, мне стало жутковато: я поняла, что тоже попаду на эти страницы. Джун добавил, что он занимается этим все время, пока бодрствует, а не только в рабочие часы — потому что это его суть, его жизнь. Постоянная рационализация всего, что происходит, попытка снизить риски и упорядочить неизвестное, определить до конца процессы человека и вероятность разных происшествий.
Мы продолжили разговаривать, но разговор становился страннее и страшнее. Беседа стала напоминать какую-то симуляцию, а Джун задает мне вопросы будто бы уже только для того, чтобы увидеть и изучить мою реакцию. Он начал время от времени спонтанно менять интонацию и русло разговора — не соотнося с тем, о чем мы говорили до этого. То он чутко спрашивал о самых сокровенных вещах — так, как будто в этом нет ничего особенного и мы старые друзья, то переключался в другой режим, ничего не говорил и только глазел. Его записи напоминали мне тексты машины, а он все больше напоминал программу, которая изучает объект с разных сторон, чтобы нащупать, с кем она имеет дело и что делать с этим кем-то. Потом Джун рассказал мне про Гитлера. Он очень его любит, это его кумир и у него многому стоит поучиться.
В этот же вечер мы забрались на крышу его дома. Джун оживленно показывал мне, где расположены какие достопримечательности и рассказывал их историю. Вдруг, в один момент он на несколько секунд резко изменился в лице. Как 25 кадр, с совершенно другой интонацией — внушающей, строгой и сдержанной — он произнес: «You have to do mine». Молчание. Я не успела опомниться, а Джуна снова переключили. Он продолжил рассказывать про достопримечательности в оживленном тоне, делая вид, что ничего не произошло.
В тот вечер у меня кружилась голова и было не по себе. Я понимала, что мной откровенно пытаются манипулировать. В один момент я так устала от странных диалогов и ощущения симуляций, что начала говорить с Джуном на вымышленном языке — со своей обычной интонацией и очень свободно. Джун был в восторге и начал отвечать мне по-турецки.
Только тут я почувствовала себя рядом с ним в безопасности. Это были самые душевные 30 минут нашего общения. Мне не нужно было понимать, что говорит Джун, а ему не нужно было понимать меня. В то же время мы словно только таким образом и могли понять друг друга. Напоследок, перед сном Джун сказал, что я mad person, и уточнил, что это то безумство, от которого он в восторге — и что он хочет узнать меня лучше.
Мы снова увиделись вечером следующего дня. Джун ждал меня, чтобы пойти вместе в бар с его друзьями. Я отказалась и объяснила, что я бы с радостью, но устала за день и сил на общение больше нет. Тогда он спросил, можно ли, чтобы его друзья, — парень, с которым он работает, и его жена, — пришли в гости. Разумеется, — это его квартира, он хозяин и может делать здесь все, что хочет. Минут через 15 пришли гости, я познакомилась с ними и пошла в свою комнату спать.
Не знаю, сколько я проспала, но, проснувшись, сразу услышала свое имя. Джун описывал другу по очереди обстоятельства всех наших разговоров. То, как он это делал — я никогда не слышала, чтобы так говорили о человеке. Джун описывал меня как некий продукт с совокупностью характеристик. Без эмоций, не оценивая, что хорошо, а что нет. Точно так в каталоге дают характеристики нового холодильника или Siri механическим голосом отвечает пользователю на заданный вопрос.
Джун рассказывал, как совершал те или иные действия, чтобы посмотреть как я отреагирую — и что я реагировала по-другому, не так, как он ожидал. А значит процессы у меня другие. После этого он произнес: «She is the maddest person I have ever met. I have three days to hack her brain». Я вжалась в матрас.
Их разговор развивался странным образом. Друг вдруг резко спросил, а где же я? Услышав, что я сплю в соседней комнате, он удивленно охнул, будто не знал этого. А потом продолжил задавать уточняющие вопросы — так, как я бы спрашивала у своей подруги, которая скачала новое приложение: «А что будет, если нажать на эту кнопку?»
Я лежала как зачарованная и не понимала, что происходит. «Зачем же они обсуждают меня? Ведь я здесь, в квартире — и это, как минимум, по-человечески некрасиво?»
Возможно, со стороны Джуна это очередная симуляция, чтобы посмотреть, как я буду действовать. Мне было страшно. Одновременно я очень хотела выйти и съесть яблоко — это было единственное желание на тот момент. Но мне было непонятно, как это сделать и как мне смотреть на них после всего, что я услышала. Как вообще быть в этой ситуации?
В какой-то момент к разговору подключилась жена друга, и среди других слов произнесла слово «Juicy». Я не знаю, о чем они говорили тогда, но я услышала «Juicy» и очень порадовалась. Только вчера, чтобы ходить в бассейн, я купила шлепки, где написано Juicy. Я захотела выбежать к ним с этими тапками на руках и со словами «Oh! I have Juicy!» Но продолжала лежать. А они продолжали разбирать меня.
Потом друг Джуна предложил взглянуть на меня по-другому. На минуту они все резко замолчали — как будто программа обновлялась. А после перезапуска они продолжили проводить бесстрастный анализ и предлагать новые варианты стимулов, которые могут вызвать у меня радость, злость или откровенность.
Я не понимала, что делать. Джун и его друзья выглядели дружелюбными, но они по-настоящему пугали меня. Было страшно. И тут очевидная, но спасительная для меня мысль пришла резко — и почему-то на английском: «I am a human being!»
«Боже, где ж ты была до этого?» — радостно спросила я то ли пришедшую мысль, то ли саму себя. Я человек и у меня есть право делать все, что я хочу. Надо же. Спасение! Еще немного и я бы сошла с ума.
Я стала представлять, что и правда нахожусь в симуляции, в игре, где я — единственный человек, а остальные герои только притворяются людьми, по факту же — биороботы. «Я сделаю вид, что не знаю о том, что я в игре, что они не живые существа, и что я единственный человек», — подумала я. Мое непонимание и злость прошли. Я сосредоточилась на своих физических ощущениях. Чего я хочу? Я устала, очень хочу яблоко, у меня нет желания разговаривать и я никому ничего не должна. Я сняла с себя ответственность за общение и спокойно вышла к ним, чтобы наконец-то просто съесть яблоко.
Мы поздоровалась. Джун и его друзья сменили тон и стали говорить о совершенно обыденных вещах. Я села к ним на диван, мы перекинулись несколькими фразами о свадьбе, которую недавно сыграла пара. Через 10 минут они ушли домой, а мы с Джуном остались вдвоем. Мы разговаривали.
Я решила попробовать перестать думать о том, что услышала за дверью, сосредоточившись на темах нашего разговора. Мы разговаривали о видах безумия — и это было интересно нам обоим. Пылко перебивая и дополняя друг друга, мы болтали минут десять. Порой у меня всплывал в голове весь тот разговор, что я слышала через дверь. Но я отгоняла эти воспоминания, чтобы продолжать беседу без усложняющих ситуацию мыслей.
Неожиданно Джун вспомнил фильм Германа «Трудно быть Богом». Он рассказал, что этот фильм на всех уровнях — от интеллектуального до визуального — очень значительный. Несколько минут он оживленно описывал ощущения от фильма.
Я слушала его внимательно и кивала. А потом снова вспомнила, как Джун с друзьями обсуждали меня. И вспомнила, как жена друга сказала Juicy. Какое хорошее слово, — подумала я. Это ведь как раз то, про что говорит Джун, описывая фильм Германа. В эту же секунду радостно и немного нетерпеливо — так делают, когда в голову приходит мысль, которой хотят поделиться как можно скорее — я открыто посмотрела на Джуна и произнесла с той же возбужденной интонацией, с которой мы вели наш диалог: «Yes! Yes! I feel it! It’s Juicy!».
Он изменился в лице за мгновение — как будто его программа сломалась. Его голова дернулась, как у заклинившего работа. Замолчав, он наклонил голову вбок, посмотрел по сторонам; его взгляд изменился: «Juicy??? What do you mean?», — спросил он осторожно и вкрадчиво.
С той же интонацией, с какой мы и обсуждали виды безумства, а потом и фильм, я сказала: «Джуси — это на всех уровнях по-настоящему, невероятно по ощущениям. Как раз то, о чем ты говоришь».
Но, кажется, Juicy перебило весь разговор и все. Про фильм Германа Джун уже не думал. В квартире стало очень тихо. Он встал, в полном молчании сделал круг по квартире, подошел ко мне, сложив руки перед грудью, как в молитве, поклонился и ушел без слов в свою комнату.
После этого мы близко не общались и держались на уважительном расстоянии, смотря друг на друга с симпатией, грустью и одновременно с опасением. Я не знаю, что же там было у него в голове, а он не знает, что у меня. Совсем недавно он написал мне, что часто вспоминает наше необычное знакомство.
