Мир захлестнула четвертая волна русской эмиграции. Игнорировать это движение невозможно: кто-то из россиян его порицает, кто-то, соизмеряя свои возможности, пытается в него влиться. Остающиеся в России, несомненно, располагают для этого вескими причинами. Но что толкает наших вчерашних соотечественников за рубеж? «Дискурс» продолжает исследовать причины, по которым они покинули Россию, и то, как сложилась их жизнь в новой стране. Наша следующая героиня, поселившаяся в Нанте, надеется снять свое кино и рассказывает о проблемах ЛГБТ–сообществ в России и во Франции.
Лора, кинорежиссер, 29 лет.
Нант, Франция.
— Почему ты уехала? По каким причинам?
Сложный вопрос. Было несколько причин. Это назревало, я понимала, что не смогу остаться. Я не видела какого-то карьерного продвижения. Но самое главное — я была немного вовлечена в общественную деятельность. Меня очень интересовала политика, что в мире происходит, — и то, что я видела вокруг, сильно меня расстраивало, я поняла, что мое окружение уезжает. А самое главное — началась травля людей, которые по-иному мыслят и пытаются что-то менять. Я стала задумываться о переезде году в 2013, а переехала в 2015.
— Почему именно Франция?
Получилось случайно. Чисто личная история. Раньше я думала о совершенно другой стране, у меня даже билеты были. Собиралась уезжать в Латинскую Америку, купила билеты за год, чтобы сэкономить. И в течение 2014 года все передумала и переехала во Францию, не зная ни слова по-французски.
— Как это получилось? Нет внутренних экзаменов языка?
Ну, чтобы визу получить, надо знать язык на уровне А1.1 (так, что ли он называется, я не помню, — базовый). Надо уметь написать, как тебя зовут, откуда ты приехал, свою профессию. Заполнить анкету, грубо говоря. Да, это я сдала.
— Ты там около года?
Да, ровно год.
— И как устроилась?
У меня все хорошо. Я открыла бизнес по производству видео-роликов. Сдаю на права. Получается пока не сразу. ПДД я сдала, теперь вождение, а оно труднее дается. Ну, и пытаюсь с людьми общаться, налаживать связи. За год я, конечно, большой прорыв совершила. Я свободно разговариваю на французском, у меня нет особых трудностей. Сейчас просто надо работать, чтобы меня как-то узнали, — снимать-снимать-снимать. Нужно попробовать снять кино. Я очень хочу снять фильм с французскими актерами, уже есть команда. А там может как-то пойдет дело.
— А в России как обстоят дела с кино? И почему перебралась все-таки? Все так плохо?
В России все зависит от людей, от каждого человека. У меня как-то не сложилось. По разным причинам. С одной стороны, мне кажется, я просто была не уверена в себе. Нужно было больше, возможно, стучаться куда-то, к продюсерам. С другой стороны, со временем я поняла, что хочу снимать авторское кино. Мне важно авторское высказывание, и у меня есть определенный круг тем, который мне интересен. В России он либо не актуален (и денег на него не найдешь), либо будет считаться каким-то провокационным, и можно еще по голове получить. Я на рубеже 2013 и начала 2014 написала сценарий, пыталась найти деньги. Сценарий был на ЛГБТ-тему, по горячим следам закона, который был принят в 2013 году, — я написала историю, драму. Про семью: про однополую пару, у которой есть ребенок, про изменение отношения к ним общества. Я начала искать финансирование, пыталась связаться, с кем можно, и на основе этого маленького моего исследования, которое длилось два месяца, пока я собирала деньги, я осознала, что вообще ситуация очень сильно стала меняться.
У меня уже к этому моменту была короткометражка на ЛГБТ-тему, которая участвовала во множестве фестивалей, если быть точнее — 23 фестиваля по всему миру. Но в 2012 году климат был совершенно другой. А вот с 2013-2014-го все изменилось, и стало понятно, что больше так легко и безболезненно говорить о правах не получится. Сложно стало. А с обострением конфликта между Россией и Украиной вообще все друзья поделились на два лагеря, стало дышать тяжело. Это одна история.
Вторая история в том, что в России сложно снимать то кино, которое я все-таки хочу снимать, продвигая темы прав человека, толерантности, терпимости, в общем. Мне интересен человек во всех его проявлениях. А деньги можно найти на истории очень обтекаемые, которые не ставят острых социальных вопросов. У меня ощущение, что нет у меня возможности делать кино в России. Потому что ВГИК я окончила в 2012, и вот до 2015, три года, я что-то пыталась делать. Ну, в основном я работала на телевидении.
Я смотрю на своих однокурсников… У меня есть однокурсники, у которых получилось снять полный метр, и даже один вышел в прокате, но это единицы. Два человека из 29, с которыми я училась, вышли на полные метры. Такое вот процентное соотношение.
— Не тоскуешь ли по России? Может, чего не хватает?
По России не тоскую, так как считаю, что родина — это не география, а менталитет. Близкие по духу люди — они сейчас везде, и с ними можно легко связаться по скайпу. Поэтому мне всего хватает. Первое время не знала, где свеклу сырую купить для борща (смеется), но со временем нашла.
— Основные трудности, с которыми ты столкнулась, как только переехала.
Основные трудности — это интеграция. Язык, культурные коды и смыслы. Еще понимаешь, что надо заново стоить сеть связей, контактов. Нужно, чтобы о тебе узнали, и это сложнее, чем кажется. Когда ты растешь в одной стране, ходишь в школу, университет, на работу — у тебя накапливается круг знакомых, и потом этот круг очень сильно в жизни помогает. На новом месте нужно это все выстраивать заново.
— Есть ли предрассудки о русских?
О русских — нет. Я много общаюсь здесь с людьми, Россию все уважают. Есть байки про президента, ну например, что он все время на лошади и с голым торсом. Здесь у людей есть понимание, что у России много проблем политических, экономических, но государство — отдельно, а люди — отдельно.
— Как обстоят дела с ЛГБТ-сообществом во Франции?
О, это мой любимый вопрос. Я могу говорить часами. Даже не знаю, с чего начать. Во-первых, тут нужно четко разделить Л Г Б и Т, потому что у каждой категории своя борьба. Наверное, самым большим и неприятным открытием стало осознание того, что толерантность — миф и всегда будут люди, которые против, которые не понимают и не хотят понять. Франция — католическая и консервативная страна. Следовательно, много гомофобии и нет какой-то всеобщей толерантности. Много проблем, много агрессии. Но с другой стороны, что позитивно: есть законы и они работают, т. е. если напали на тебя на улице с криками гомофобного характера, это будет рассматриваться в суде как преступление на почве гомофобии. Здесь очень много ассоциаций, которые, борясь за права ЛГБТ, проводят занятия в школах (что у нас после того самого Милоновского закона невозможно) и пытаются вести диалог с обществом и государством. С 2013 года разрешены однополые браки (до этого были разрешены только союзы). С усыновлениями не все просто. Я думаю, самое плачевная ситуация с трансгендерами (я как раз вчера была на встрече ассоциации трансгендеров), потому что у них меньше всего защит, много трансфобии, и к тому же сложности с заменой паспорта. По сравнению с другими странами Франция достаточно консервативна в этих вопросах.
— По поводу школы: в России есть множество предрассудков насчет этих занятий. Вот скажи, что именно проходят на них? И сколько от них вреда и пользы, по твоему мнению?
Все ровно наоборот. В школах во Франции нет никакого разврата (я не заметила, в этом году я вела в одной школе у 10–классников видео-ателье). Это очень хорошо, здесь она вписана в программу и поддерживается школами, и это связано не с ЛГБТ, а вообще с разными социальными группами, потому что когда к тебе в класс приходят настоящие геи, беженцы, инвалиды, ветераны войны и т. д., — эти слои населения перестают быть абстрактными. Школьники общаются, задают вопросы, и таким образом уходят предрассудки, мифы. Я вижу в этом только плюсы.
— Можно же сказать, что французские школы не пропагандируют сексуальные меньшинства, а только помогают детям ужиться друг с другом, верно? В российских школах и в обществе в целом ничуть не меньше людей иной ориентации, просто они вынуждены вести более закрытый образ жизни. Можешь сказать, какие основные проблемы в России с этим? Насколько людям тяжело?
Да, все верно. Толерантность — это уважение других. Моя свобода заканчивается там, где я преступаю границы твоей свободы. Детей учат, что гомофобия, так же как и другие виды дискриминации, это плохо. Процент гомосексуалов в мире одинаков. Про беды нашего российского ЛГБТ–сообщества я могу тоже очень много говорить. После Милоновского закона страдают подростки, их выгоняют из дома родители, насилуют (так называемые коррекционные изнасилования), издеваются. Это ужасно. Тут, наверное, лучше почитать письма самих подростков, которые обращаются в проект Дети- 404 за помощью.
Взрослым тоже нелегко по сути, ты правильно говоришь: или нужно сидеть дома и не высовываться, обманывать, прятаться или, если с гордо поднятой головой идти, то быть готовым получить по этой голове битой. Среди моих друзей есть случаи, когда людей избивали, ну, и мы все знаем про убийства. Вот в конце марта убили питерского журналиста Дмитрия Циликина. К сожалению, о подобных случаях мы слышим все чаще.
— А давно во Франции ведется эта борьба за права, проводится такая работа?
Так называемая сексуальная революция (у нас почему-то люди думают о только сексе, когда слышат этот термин) во Франции произошла в 1968 году, и вот с тех пор права женщин, права меньшинств и вообще права людей стали во главу угла. С тех пор и борются. А до 68 года влияние церкви было сильным. Женщина, например, не могла ни развестись, ни решать какие-либо вопросы без мужа.
— Что, по–твоему, следовало бы сделать в России, какие принять законы, чтобы как-то исправить ситуацию? И возможно ли это вообще для российской ментальности?
Знаешь, в вечном споре западников и славянофилов я теперь за западников (в детстве под влиянием определенной литературы думала, что я славянофил). Скажу банальность: нужно строить демократические институты. Нужно после 70 лет коммунизма и 30 лет разбавленного тоталитаризма учить заново людей ДУМАТЬ, анализировать, высказываться, уважать оппонентов. Ох, много всего. При нынешней политической системе это невозможно. Там наверху никому не выгодно, чтобы люди мыслили самостоятельно от ящика. Поэтому у меня лично прогноз пессимистический. Ну, предположим, завтра власть меняется, причем меняется кардинально — прямо вот все встают и уходят, и на смену приходят прогрессивные, европейские, либерально-демократические деятели… и что? У нас культурные коды в крови, нужно теперь лет 100 перевоспитывать население, чтобы выросло другое поколение людей. Будет ли новая власть способствовать этому на протяжении 100 лет? Я думаю, скорее всего, она мыслит двумя президентскими сроками, и вот тут вся беда. Я согласна с высказыванием покойной Валерии Ильиничны Новодворской, которая в предлагала взять у Египта в аренду пустыню и водить русский народ по ней 40 лет.
Вот Франция. Тут много своих бед, и вообще на ближайших выборах могут победить фашисты, но все же тут Демократия. Если фашисты победят, то их точно выбрал народ. Здесь у президента в первом туре выборов не может быть больше 30-35 процентов голосов. Когда у нас последний раз был второй тур? Ты, наверное, не помнишь — в 1996 году, когда Ельцина на второй срок с трудом переизбрали. Но Франция к этому шла с Великой французской революции — с 1789–го.
— Неужели не подтасовывают голоса и все так гладко на выборах?
Нет, не подтасовывают. Видишь, тебя это удивляет, а их тут всех удивляет обратное: постоянно спрашивают, как это возможно подтасовать голоса! Хотя, справедливости ради нужно отметить, что политика — грязное дело во всех странах, и есть масса технологий по оболваниваю избирателя, но они не такие лобовые.
Во Франции сейчас другая проблема: люди разочарованы политикой целом или аполитичны и на выборы не ходят, так что приходится целые компании объявлять для популяризации явки. Потому что если на выборы не ходить, то получаются результаты не очень репрезентативные, и это угрожает демократии.
P.S.
… Я когда здесь начала жить, поняла, насколько все ненормально в России, а когда я была в России, всё казалось естественно. Поэтому надо бывать за границей — это помогает. Причем я стала и хорошие вещи о России замечать, не только плохие. Есть у нас много хорошего, жаль, что мы это хорошее не развиваем. Очень жаль.
