Победа над нацизмом в зеркале пропаганды стала символическим ресурсом национального самоуважения россиян, чувства гордости и собственной значимости. Власти много лет манипулировали эмоциями людей, пропагандируя особый русский путь, героизм российской армии и мощь национальной идеи, чтобы компенсировать падение поддержки в обществе.
Ко Дню Победы мы поговорили с доктором философских наук и социологом Львом Гудковым, 15 лет возглавлявшим Левада-Центр, о переосмыслении войны, культивировании России как сверхдержавы, моральном праве государства-победителя фашизма диктовать другим странам свою волю, сакральности жертв войны и архаическом культе мёртвых. Каким образом конструировалось отношение к войне в России? Как и зачем менялись традиции празднования Дня Победы? Какое значение приобрели парады, акции и георгиевские ленточки? И почему борьба с нацизмом в прошлом так эффективно оправдывает современные военные преступления?
— Как с течением времени менялось празднование Дня Победы, личное и общественное отношение к войне? Как зарождался культ Победы?
Вообще этот праздник не сразу установился. Он был введён после войны, в 1945 году. Потом Сталин отменил его, боясь слишком сильного влияния фронтовиков. А восстановлено празднование было после переворота и отставки Хрущёва. Брежневу была нужна новая легитимация, и 20 лет он опирался на культ Победы, тем более что в это время произошла смена поколений. Если помните, были такие фильмы, как «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»), и прочие. Появилась очень сильная лейтенантская проза — целое направление переосмысления войны и окопной правды. Но при Брежневе этот тренд был очень быстро подавлен совершенно сознательно, в том числе пропагандой. Запрещали и дискредитировали писателей, которые пытались дать окопную точку зрения. К этому ещё добавилась вторая волна милитаристской культуры. Позиция генералитета была проявлена в киноэпопее «Освобождение» Озерова, где впервые после разоблачения культа личности появился мудрый Сталин. С усилением авторитета армии и спецслужб подтянулось оправдание необходимости репрессий, всё чаще можно было слышать от власти, что сажали только тех, кто заслуживал. Сталин в данном случае выступал как символ безответственности власти перед населением, поскольку она лучше знает, что нужно делать для защиты национальных ценностей. Поэтому примерно с середины 60-х годов День Победы стал устанавливаться вместе с усиливающимся культивированием России как сверхдержавы, мощной, равной США.
— Почему насаждаемый государством культ Победы оказался так востребован? Какой социальный запрос в обществе он восполняет?
К концу советского периода стало ясно, что у страны в целом достижений не так много. Космос отошёл на второй план, потому что американцы уже слетали на Луну. Великая русская литература, «святая литература», как назвал её Томас Манн, тоже относится к 19 веку или началу 20-го. Оснований для гордости оставалось всё меньше и меньше. Единственным символическим ресурсом для национального самоуважения, для чувства собственной значимости в истории была победа в 1945 году. И не просто победа над фашизмом, но и моральное право диктовать другим странам свою волю как победителей над фашизмом. Тем более, что было столько жертв, которые страна принесла.
Сами масштабы потерь, разрушений сакрализовали значимость Победы. Большая кровь придавала значение и блокировала, заставляла молчать тех, кто пытался критически оценить начало войны, её ход.
Во время перестройки обнаружились все документы: пакт Молотова-Риббентропа, который власти очень долго отрицали, об оккупации Балтии и обо всём, что принесла советская власть в страны Восточной Европы. Это производило разрушающие воздействие на легитимность власти, поэтому примерно с середины 90-х годов, уже при Ельцине, была попытка не только опереться на этот символический ресурс Победы, но и протянуть линию к досоветскому периоду. Восстановить связь с империей, с её размерами, мощью. Именно тогда начались разговоры, что у России нет союзников, кроме армии и флота. Началась традиционализация как компенсация падающей популярности поддержки реформ, демократии в связи с тяжёлой ситуацией в стране. Ну, а Путин довольно скоро развернул всю политику в сторону антизападничества: мифов о враждебности Запада, о крахе либеральной идеи, несостоятельности демократии, несоответствии её традициям и культуре России. Ресурсом тут выступило прославление не только Победы, но и мощи империи, силы, героизма российской армии, военных достижений, короче потянулся весь пласт имперских представлений, который сложился в позднесталинское время. С этого момента действительно началась культивация Победы, идея патриотического воспитания, противопоставление западным ценностям: правам человека, демократии и так далее. Чем сильнее было сопротивление нарастающему авторитаризму, тем жёстче были установки на поддержку этих мифов. Эти гвардейские ленточки, борьба с фальсификацией истории, запрет на отождествление советского тоталитаризма и немецкого нацизма. То есть пошло такое интенсивное воздействие пропаганды для укрепления режима. И эта милитаристская пропаганда оказалась чрезвычайно важной составляющей, потому что, ещё раз повторю, никаких других оснований для гордости, кроме больших размеров и природных богатств, в общем, не было. Но природные богатства и большие размеры, с одной стороны, — компоненты империи и завоеваний, с другой, — то, что не сделано руками — не достижение культуры, экономики, демократии, социальной сферы — это данные богом вещи. Надо понимать, что пропаганда не создаёт новых ценностных представлений, она только производит перекомпозицию, добавляя новые значения.
Это означает примитивизацию, деградацию общественного сознания, подавление многообразия организаций гражданского общества и упрощение социальной структуры, отсутствие площадок для дискуссии и вымывание возможности для людей знать другие аргументы, думать. В наших исследованиях мы не просто видим нежелание слышать что-то неприятное об истории, а потребность в героическом мифе, утешительном представлении о прошлом — тысячелетней России, великой державе, особой цивилизации. Это действительно компенсирует всё убожество частной жизни: зависимость от власти, бедность, незащищённость. «Да, мы бедные, но обладаем такой силой государства, что все нам завидуют».
— Как культ Победы стал новой государственной религией и основой главного национального праздника? Как он конструировался?
На фоне растущей традиционализации культуры добавлялся церковный компонент. Противостояние Западу получало культурную санкцию: у нас особый путь, особая православная цивилизация. Довольно быстро произошёл перехват памяти народа, которая существует в виде травмы.
Если говорить о массовой памяти о войне, то это, конечно, почти библейские бедствия: голод, война, мор — такие апокалиптические всадники. Это, прежде всего, тяжелейший период в истории страны. Ничего возвышенного и героического в переживаниях людей нет. Это труд, бедность, голод, бесконечные мучения, лишения, несвобода, страх смерти и прочее.
К концу 2010 появилась попытка переосмыслить это в категории народной культуры. Отсюда возникла идея Бессмертного полка, которая родилась снизу, и в общем отличалась [от других акций]. Она быстро соединилась с неакцентированными значениями культа мёртвых — совершенно архаическими представлениями. Потому что для очень секуляризированного, дезориентированного сознания, лишённого моральных оснований, цинического, адаптирующегося к государственному насилию, в момент перестройки и позже возникла потребность в каких-то позитивных вещах, потребность во что-то верить. Отсюда был выдан сильнейший моральный кредит церкви, который потом начал таять, поскольку церковь превратилась в департамент идеологического воспитания. С другой стороны, действительно, обращение к архаическим следам — культу мёртвых как памяти предков — очень действенно. Власть откликнулась на эту потребность, соединив архаические представления о сакральности жертв с государственным патриотизмом, с антизападничеством.
— Почему для описания атаки на Украину власть использует лозунг борьбы с нацизмом?
Это началось ещё до Украины. Именно потому, что основной моральный капитал — это победа над фашизмом как смертельной угрозой не только национальному существованию, но и всему миру. Этот ресурс очень важен. Впервые очень мощно он был задействован в 2006-07 годах после того, как Балтийские страны — Эстония, Латвия и Литва — вступили в ЕС и присоединились к НАТО. Для того, чтобы дискредитировать этот курс, нежелание соединяться с авторитарной Россией, а наоборот, примкнуть к свободной Европе, иметь демократию, развитие, уважение прав человека, был использован тезис о возрождении нацизма. В 2007 году был скандал с переносом памятника советским воинам в Таллине с одной из центральных площадей на воинское кладбище. И тема неуважения к памяти павших тоже стала задействована для дискредитации этих стран. Когда случился Майдан — мощное народное восстание против коррумпированного режима, и его бегство — никаких антиукраинских настроений мы не фиксировали: 75% в ноябре–декабре 2013 года говорили, что европейский выбор Украины — дело самой страны, и не надо туда вмешиваться. Только 22% говорили, что этому нужно препятствовать любыми средствами, включая военные. Позже, после бегства Януковича, в конце января-феврале 2014 года, власть заговорила о том, что под влиянием США, в том числе проплаченным, произошел государственный переворот, к власти пришли украинские националисты, которые быстро превратились в нацистов и жидобандеровцев. Это создало угрозу геноцида русских на востоке и юге. Власть заговорила на языке борьбы с фашизмом, на языке Второй мировой войны. Мгновенно произошло разотождествление между россиянами и украинцами.
— Насколько легко манипулировать коллективной памятью и менять отношение к прошедшим событиям? Как пропаганда подменяет понятия и извращает историю для оправдания войны в Украине?
Когда пропаганда называет кого-то нацистами, считают, что нацисты — это не люди. Пропаганда расчеловечивает, создаёт образ существа, по отношению к которому возможно всë, что угодно. Полностью исчезает сочувствие и эмпатия. Этот ход оказался чрезвычайно действенным. В сочетании с антиамериканской позицией он дал мощнейший всплеск патриотической эйфории, шовинистической эйфории, поддержки Путина. Его рейтинг, который в 2013 году падал и был на самой нижней точке, внезапно поднялся до максимума. Вообще говоря, популярность Путина достигала максимума всякий раз во время военных кампаний — Вторая чеченская война, война с Грузией, которая тоже объявила курс на вступление в ЕС. Сейчас повторяется то же самое: рейтинг после нескольких лет снижения, особенно после 2018 года и пенсионной реформы, пошёл резко вверх. Потому что нет другого капитала для самоуважения. Это довольно сложный комплекс, когда мы начинаем разбирать его, включаются важные вещи.
Происходит не только расчеловечивание и исчезновение эмпатии, которая была до этого, но и осознание своего права на насилие как способа самоутверждения. Когда мы спрашиваем людей, нам говорят: да, Россия нарушила нормы, но она защищает своих от нацистов, от геноцида, поэтому Путин поступает правильно.
Важно, что никогда нет одного мотива, это всегда комбинация. Борьба с нацизмом, придуманным, конечно, соединяется с комплексом старшего брата, обиженного на младшего из-за переориентации на Европу, и с правом России диктовать свою волю в регионах своего традиционного влияния. Это не только элемент коллективного самосознания, но и государственная доктрина, которую Путин сформулировал как одну из основ политики ещё в Мюнхенской речи 2007 года.
Любое сомнение в нынешней политике, проводимой путинским режимом, вызывает сильное внутреннее напряжение. Когда говорят, что люди боятся, они на самом деле не боятся, а чувствуют внутренний дискомфорт и разлад между тем, что полагается говорить и думать и тем, что приходится слышать о неприятных вещах. Пропаганда говорит, что убийства в Буче — это фейки, инсценировки. Человек с облегчением принимает эту версию, потому что она снимает с него груз некоторой ответственности, эмпатии, сочувствия. В этом смысле пушкинское «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман» — социологическая формула.
Это предпосылки происходящего. А действие пропаганды по-другому работает. Прежде всего, исключение альтернативных точек зрения. Заблокированы фактически все независимые СМИ: Дождь, Медуза, Новая Газета и ещё множество порталов в регионах. Возник информационный вакуум для большей части населения, потому что страна стареющая, и огромная часть людей, живущих в провинции, в малых городах, в селах, не очень умеет пользоваться интернетом, компьютером. Основной источник [информации] — телевидение. Суггестивность, внушение, которое производится с экранов, сильнее, потому что нет других точек зрения. Люди не в состоянии проверить то, о чём говорится, нет критерия оценки. Если бы была вторая точка зрения, можно было бы говорить, что догматическая или авторитарная позиция уравновешивается другой. Поэтому что можно сделать? Либо вообще выключить телевизор и отказаться от информации, либо принимать её, тем более пропаганда делает чрезвычайно убедительный монтаж. Показывают картинку, а закадровый голос даёт пояснения. Создаётся эффект некритического восприятия, потому что человек не успевает рассмотреть: ему плачущую женщину, разрушенные дома показывают и говорят, что это действия украинских бандитов. Интерпретация закадровая. Второй момент — непрерывность воздействия, его массированность.
Эффект пропаганды строится не только на образе врага и дегуманизации, но и на непрерывности воздействия. Люди, если 24 часа их забрасывать информацией, не в состоянии контролировать каждое отдельное сообщение. В конце концов, закладывается установка, с которой человек уже ничего не может поделать, такая сила внушения.
Не менее важно, что телевизор говорит голосом власти, авторитета. В нашей культуре за властью закреплено право монополии на коллективные ценности, на истину. Не нужно думать, что пропаганда использует только сиюминутные значения. Она всё время апеллирует к прошлому, к старым стереотипам и интерпретациям, поэтому новые факты ложатся в давно известные конструкции. В борьбе с фашизмом есть дополнительные ходы: украинский антисемитизм, продажность украинской церкви, её коллаборационизм с немцами, коррупция. В общем, масса вещей, которые склеиваются в гремучую смесь. Эти как бы истины, которые не требуется каждый раз подтверждать, известны с советских времён. Внушение обеспечивается институтами. В первую очередь, системой образования, армией, полицией, всей политической риторикой. Против них отдельный человек оказывается беспомощным. Голос других моральных авторитетов заглушен. Нет альтернативных убедительных мнений. Конечно, есть разница между молодыми и пожилыми, но она не принципиальна. Молодые более критичны, потому что у них чаще есть доступ к интернету, соцсетям, там идет какой-то обмен информацией, чего нет в среде старшего поколения или менее образованных людей. Но молодёжь воспроизводит все антизападные, антиамериканские, антиукраинские клише, хоть и в ослабленном виде. Есть среди молодых некоторые группы, которые сопротивляются пропаганде, прежде всего из мегаполисов — Москвы, Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, где значительный семейный капитал, где навыки критического мышления передают сами родители. У тех, кому передали такие навыки, способность рефлексировать, сохраняется если не иммунитет, то сопротивление пропаганде. В целом таких 15, максимум 20%. Среди молодёжи около 30%.
— Насколько вообще актуально культивирование темы войны сейчас среди молодёжи? Для старшего поколения это действительно сакральная и очень болезненная тема, но можно ли выстроить на этой основе пропаганду для молодых?
У меня есть ощущение, что война с Украиной убьёт культ войны. Слишком сильная эксплуатация этой темы — не только гвардейские ленточки или этот бессмысленный знак Z, но и слишком активное насилие, которое не может не вызвать противодействия. Точно так же это произошло в отношении церкви. В момент краха советской системы ей был выдан большой моральный кредит. Церковь была на втором месте среди институтов, которым доверяют (на первом — президент). Сегодня это уходит, потому что церковь начала жесточайшим образом навязывать архаические традиционные представления о гендерных проблемах, насилии, государстве и так далее. Всё это не отвечает на вопросы, которые волнуют современного человека. Сегодня каждый год выпускают ремейки каких-то фильмов про войну, идёт культивирование спецслужб, армии. В советское время не было столько военных телеканалов и передач. Всё это не отвечает запросам молодых людей. Они ищут другого, ответа на другие этические проблемы. А государственно-православный патриотизм не работает в такой мере, тем более, когда это насильственно насаждается, когда выстраивают школьников буквой Z. В позднесоветское время все зарницы и прочая военная подготовка убили отчасти, ну или, как минимум, взяли в скобки влияние патриотизма и памяти о войне.
— Вы упоминали уже акцию Бессмертный полк, она начиналась как низовая, а потом была перехвачена государством. Сегодня участие в этой акции — это больше поддержка действий власти, или она всë ещё сохраняет в себе выражение гражданского самосознания?
И то, и другое. В фокус-группах, которые мы проводим, я с удивлением слышу от некоторых людей эмоциональные речи. Женщина, довольно молодая, лет 30, говорила, что чувствует связь с предками. Понятно, что она говорит об этом заимствованными словами, но они от этого не становятся менее эмоциональными. Другого языка говорения о высоких вещах, кроме официального у неё нет, поэтому тяжело слышать смесь казённого и уличного языка, но она верит этому.
Ошибка наших либералов, критиков режима в том, что они не понимают этой стороны, что власть говорит о ценностях, очень важных для людей: о чувстве чести, о гордости. Я не говорю о наполнении, чем это обеспечивается, но это важные вещи, объединяющие людей, заставляющие чувствовать общность.
Таким образом людьми легко манипулировать. У нас всего 3 института задают коллективную идентичность: армия, полиция и школа, другие не работают. Либеральная общественность говорит об ошибках управления, о коррупции, о том как надо было бы, а люди исходят из той ситуации, в которой живут. Поэтому обличительная риторика имеет очень низкую эффективность. Власть говорит о важных вещах, хоть и используя ложь, демагогию, но это объединяет людей, возвышает в своих глазах, даёт возможность самоуважения.
— В последнее время особенно усиливается культ Победы и культ войны. Как вы считаете, что можно сделать, чтобы общество перестало поощрять войну как способ решения конфликтов?
Прежде всего, противопоставлять риторике милитаризма реальные проблемы. За счёт чего идёт перевооружение армии? За счёт деградации медицинской сферы, образования, инфраструктуры. Если все деньги уходят на сверхсекретное оружие, то мы остаёмся, как раньше говорили, без штанов, но в шляпе. Скорее всего, должна произойти смена власти, чтобы риторика сменилась. Не знаю, по каким причинам это произойдёт, потому что режим сравнительно устойчив.
Конечно, если эта вся авантюра закончится поражением российской армии, то это будет сильнейшим ударом по легитимности и поддержке Путина. Вообще говоря, для такой имперской и милитаристской культуры, как наша, военные поражения в истории всегда были основанием для проведения реформ и нового курса.
Крымская война, Русско-японская, Афганистан и прочие. Это сразу задевает весь комплекс милитаристской культуры, особенно если ей противопоставлять идею реальных проблем, потому что современная политика вступает в противоречие с национальными интересами населения: благополучием, высоким уровнем жизни, качеством медицины и так далее. Через несколько месяцев, к концу года, мы столкнёмся с резким ухудшением жизни: исчезновением лекарств, определённых товаров, ростом безработицы и цен. Пока что причинно-следственные связи между этой политикой и повседневностью разорваны, и идёт бравада, что нам всё нипочём. Но это временно, и если появится политическая сила, которая будет акцентировать внимание на реальных проблемах, а не мифических, типа геноцида русскоязычного населения, когда пойдут сведения о потерях российской армии, люди, может быть, задумаются. Хотя последствия двадцатилетнего правления и милитаристской социализации молодых сразу не уйдут и будут ощутимы.
— Как вы считаете, с точки зрения социологии, сколько лет потребуется, чтобы эта парадигма сменилась и люди приняли факты?
Проблема в том, что пока нет альтернативной силы, альтернативной точки зрения. Демократы разгромлены в нашей стране. И отчасти вина в их неспособности понять, что происходило, опасность милитаристского курса. Я с некоторым пессимизмом смотрю на всё, потому что не вижу реальных сил. Но это может измениться в зависимости от хода военных действий, надежда есть.
Знаете, 30 лет назад я очень самоуверенно утверждал, что через 25 лет Россия станет нормальной страной. Произошедшее заставляет меня быть осторожным. Оказывается, всё гораздо сложнее. Инерция политической и милитаристской культуры, закрытого общества чрезвычайно сильна и это необходимо учитывать, чтобы строить прогнозы. Просто говорить, что я не верю в ваши цифры, как я это слышу ежедневно, не поможет.
