3 июля 2003 года, умер Юрий Щекочихин, журналист, писатель, человек. Википедия говорит о скоротечной болезни вследствие тяжелой общей интоксикации и поминает редкое заболевание. Однако газета, в которой работал и для которой вел свои расследования Юрий Петрович, в смерть от аллергии не верит и говорит об убийстве. Кто и за что мог «убрать» строптивого журналиста рассказывает Александра Свиридова.
Мы не были особо близки, но ходили одними дорогами, и не раз стояли-сидели рядом. В узком коридоре киностудии Горького и вовсе не могли разминуться: у нас был один режиссер — Инна Туманян, которую нынче только «свои» и помнят. Юра вышагивал гордо, так как по его сценарию она уже сняла прекрасный фильм, а я — робко: мой сценарий она только рассматривала и решала — брать себе или отдать кому-то из близких режиссеров.
Со сценарием не сложилось, а дальше был август 1991-го и путч, как с легкой руки кого-то, кто помнил Пиночета, назвали выход ГКЧП (кто помнит аббревиатуру?) на танках на улицы Москвы. Потом развалился Советский союз, появилась Россия, и к концу года родилось Российское телевидение. Попцов и Анатолий Лысенко встали во главе РТР. Лысенко собрал небольшую команду, пригласил в эфир Артема Боровика, а тот пригласил меня. Так родилась телепрограмма «Совершенно секретно» и весь 1992 год мы были первыми по рейтингу критиков «Независимой газеты». Весной 1993-го работать стало сложно — программа вызывала недовольство у ряда власть имущих, и Артем посоветовал мне взять отпуск и улететь с ребенком куда подальше на лето, что я и сделала. Но уже не вернулась.
Остались старые записи телепрограмм. И смотреть эти записи сегодня нет сил: мы все молодые там — в кадре. И живые. Я слушаю, о чем мы говорили, и диву даюсь: мы были правы, оказывается. Прав был Артем, когда, увидев утром в газете большую статью Юры Щекочихина, решил, что надо ехать его снимать. Мы созвонились, и я с оператором поехала к Юре в редакцию.
Я сняла Юру Щекочихина в 1992 году в редакции после выхода его статьи для телепрограммы «Совершенно секретно». Нам казалось тогда, что можно что-то исправить, остановить, предотвратить. Мы смеялись, обсуждая, кто и сколько готов заплатить за наши головы. Я струсила — уехала и не вернулась. Он пошел до конца в диалоге с властью.
Небольшой кабинет его был заставлен, стол завален бумагами. Юра был едва виден. Хотелось поинтереснее посадить его в кадре.
— Можете сесть на стол? — спросила я.
Юра кивнул, но не сел, а поставил ногу на стул, и так возвысился над горой черновиков.
Статья называлась «СТРАХ». Мы рассуждали об этом с Артемом с экрана: страх — единственное, с чем ассоциируется в нашем сознании слово «КГБ» и «Лубянка».
И теперь я смотрю на экран, с которого смотрят на меня мои товарищи, и оторопь берет: мы же все понимали — и про страх в том числе. Почему же испугалась я одна, точнее — один мой десятилетний сын? Уехала, не вернулась, а они — остались. И погибли. Знали же, что все всерьез! Мои пленки — тому свидетельство…
Шел 1992 год.
— Юра, почему слово «Страх» вынесено в заглавие?
— Потому что я очень боюсь, что на плечах нашей молодой демократии к власти пришли мафиозные структуры, которые поделили между собой управление в Москве, распродали друг другу лакомые куски столицы; которые наелись настолько, что дымка демократии и августовской победы, которой они прикрывали свои подпольные операции, стала для них уже ненужной, лишней, уже мешающей им в их поступательном движении. Они готовы обернуться и против демократии, против тех, кто олицетворяет ее на митингах на Манежной, на баррикадах вокруг Белого дома.
Кто сегодня реально управляет Москвой? Те, кто сумел распорядиться московским имуществом, то есть землей, зданиями, целыми районами. Вот, я бы сказал, квинтэссенция этой статьи…
Я дала в эфир проезд по улице Горького, задерживаясь на каждом доме с иностранным магазином на первом этаже, и наложила надпись «ПРОДАНО», выполнив ее шрифтом газеты «Правда». В кадре были дома, якобы сданные Правительством Москвы в аренду. А на столе у Юры лежали копии «Договора об аренде», в котором после слова «аренда» стояла не точка, а запятая, и после нее слова: «С правом последующего выкупа».
Юре принесли стопку документов, из которых следовало, что Москва продана на корню Лужковым и компанией. За кадром я дала песню «Дорогая моя столица, золотая моя Москва…»
— Просто то, что происходит сегодня, может завтра обернуться трагедией для нашего государства. Еще одной. Конечно, нас, как и всех, волнует вопрос, кто из наших вождей что строит на Западе: какие дома, слухи это или не слухи. Иногда какие-то сообщения появляются, потом пропадают.
Я недавно был в США, я почти вышел на адвокатскую контору, которая занимается оформлением строительства этих домов. И пытался выяснить, кто что строит. Но это — страшная тайна. И я почувствовал там то же, что чувствовал здесь, и это самая главная сенсация. Страх. Могут убить. Это мне говорили все люди, с которыми я общался при подготовке этого материала.
Кто может, как, почему?.. Год назад фэбээровец один, когда я делал проект «Наши в Америке» (про нашу мафию в Америке), я побывал у замдиректора ФБР, который занимается не шпионами, а мафией… И он говорит: «Да ну, ваши — не мафия. Это дети. Итальянцы — это да, мафия». Мне даже стало обидно за свою державу. И я сказал: «Вы еще наших не знаете». А приехал в этом году — ФБР уже начало серьезно относиться. В Лос-Анжелес, как раз накануне моего приезда, Москва прислала двух наемных киллеров — убийц, которые даже не знали английского. Они убили, но полиция их захватила — случайно: они забыли закрыть капот машины… Полицейские зашли как раз в тот момент, когда один отпиливал лобзиком пальцы у трупа, чтобы отвезти в Москву…
По моим данным, в Москве сейчас около шестидесяти наемных убийц. Целый профсоюз… Заказы выполняются быстро, точно и в срок. Это профессия, конечно.
Есть люди, которые говорят мне просто, что да, тебя могут убить.
— За сколько? — уточнила я.
— Ну, разные цены, не знаю. Мне сказали, что меня могут убить за полмиллиона. Сегодня это уже не деньги. По-моему, такса такая идет: от миллионов десяти — до бутылки водки.
Коллега-депутат предложил принять закон о борьбе с организованной преступностью. Ему сказали «нет». Парламент российский говорит «нет»! Сегодня все говорят — и ребята из милиции, из КГБ — приходят сюда и говорят: «Мы даже не знаем, что такое коррупция». Нет законного основания. Нет определения в законе, что такое «организованная преступность». И это тянется, это торпедируется на самом высоком уровне. Потому что сегодня никому не нужен этот закон.
Я не согласен, что все, что происходит сегодня — это рынок. Это не рынок. Практически люди, владевшие всем путем привилегий, которые давала им власть, — эти же самые люди владеют сегодня всем и думают сегодня, что это — рынок. Нет, это не рынок. Зажимается новый бизнес. Потому что есть старые капиталы: люди, которые еще раньше имели довольно много чего,сегодня могут все это легализовать…
В этом месте перебивкой я сняла крупно круп лошади Юрия Долгорукого, глядящего на Моссовет.
— Пошла нормальная спекуляция земельными участками и правом на застройку, — то, с чем борются и не могут перебороть мои коллеги в Италии. Это вечные истории.
Сегодня, конечно, я сказал какую-то часть правды. Документы — там у меня целый сейф стоит. Я получил документы… Сейчас вроде очень серьезно ведет расследование, изучение материалов Шестое главное управление России по борьбе с мафией. Но меня просто поразили слова господина Севастьянова, начальника московского КГБ, или как оно… Буквы новые, а суть осталась… О том, что, дескать, ну что здесь такого? Здесь нет фактов…
«Страх» вынесено в заглавие потому, что я рассказываю о людях, которые боялись со мной разговаривать. Причем боялись на самом деле, серьезно — я видел их лица. У нас были детективные истории постоянно — то мы встречались около редакции: человек оставлял машину в переулках, шел пешком сюда, я выходил… То на каких-то квартирах у друзей с ними были встречи. Я не знаю, чего именно они боятся, но один руководитель мне сказал, что уже дважды находил у себя микрофоны в кабинете. Все продолжается… Я не знаю, кто сегодня слушает мой телефон… Система осталось точно такой же…
В это время телефон на столе зазвонил, и я махнула Юре рукой, чтобы не робел и снимал трубку в кадре. Он снял и сказал:
— Алло, я слушаю… Я только что вас помянул недобрым словом перед телекамерой, Юрий. Вы просто легки на помине. Прочитал ваше интервью в «Вечерней Москве»… Да, конечно... Вы знаете, я давно ждал такого звонка. Давайте увидимся. Тогда в полдень я у вас… Это звонил начальник Госбезопасности Москвы, которого я только что помянул недобрым словом.
И мы рассмеялись. Смеялись долго — и в кадре и за кадром.
Больше я Юру не видела.
Уехала, не вернулась, и потом только прочла про аллергию.
Вспомнила, что у Волкогонова была аллергия, и он сказал Галине Старовойтовой, а она — мне, что он просто уверен, что ему в карман пиджака подсунули в парламенте какой-то кусочек чего-то радиоактивного, и он облучен. Это уже не поправить. Он не нервничал, не возмущался, принял как должное, так как понимал, что ему не простят его разоблачений, убьют все равно — так или иначе — и только выяснял у знакомого врача, успеет или нет закончить книгу.
— Успею, — успокоил он Галину.
И мы с ней помолчали, думая о нем.
Дмитрий Волкогонов успел. Остальных сбили влет: и Галину, и Артема, и Юру.
Я смотрю старую пленку и диву даюсь: до какой же степени мы все ясно видели и понимали! Документы припасали для других — для тех, кто спросит: «А где ваши доказательства?» Провидцы, камикадзе, шизофреники — по определению института имени Сербского. Не прошло и десятка лет, на который я пережила моих товарищей, как я поняла определение профессора Лунца , «лечившего» диссидентов, от вялотекущей шизофрении: всякая сверхценная идея — это шизофрения. ЖИЗНЬ — величайшая ценность. А все остальное не может и не должно представлять большей ценности. Не может быть нормой,когда человек готов отдать жизнь за свободу, честь и достоинство.
Уже не отдам.
А тогда… Утром я приехала на студию, заглянула в диспетчерскую — выяснить, на который час мне дают транспорт — ехать на съемку.
— Вам звонили из правительства, — испуганно сказала молодая девочка-диспетчер. — Просили сразу перезвонить, как придете…
— Из какого еще правительства? — подивилась я.
— Правительства Москвы.
— И куда же они мне звонили, когда у меня нет ни телефона, ни кабинета на студии?
— Сюда, в диспетчерскую.
— Надо же. И в правительстве Москвы знают, как меня зовут?
— Нет, они просили режиссера программы.
— А кто им сказал, что я режиссер? Меня нет в титрах…
— Они просили перезвонить…
— Не меня.
— И вы не будете перезванивать?
— Нет. У меня есть начальник, я ему передам…
И я передала. Директору телепрограммы Екатерине Шахназарян, главреду и ведущему Артему Боровику. А сама — отправилась снимать что-то следующее.
В редакции газеты «Совершенно секретно» все были удручены эфиром со Щекочихиным: они ждали переезда в новое здание, которое обещал Лужков, но что теперь будет, после эфира, — трудно было предсказать.
К вечеру в московском эфире появился Лужков собственной персоной.
Я не видела, но мне рассказывали, что он гневался и показывал фрагменты передачи, где усилиями моих операторов и монтажеров Моссовет был снят из-под хвоста коня Юрия Долгорукова. Символика презрения к властям была властями услышана. Именно в неуважении Лужков и упрекал создателей телепрограммы. И ни слова по существу дела.
— Что будем делать? — озадаченно спросил Артем.
— Отвечаем всем, что мы открыты и они — кто угодно! — вольны прийти к нам в эфир и опровергнуть нас, Юру. Пусть с документами в руках докажут, что мы клевещем. У нас ведь контракты на руках, и там ясно написано, что это не просто аренда, а с правом выкупа.
— А если они откажутся?
— Пусть подают в суд, — сказала я. — И будем разговаривать в суде. Ни в какие приватные диалоги я не вступаю. Есть статья — за клевету. Пусть подают, доказывают и сажают — либо Щекочихина, который клевещет в статье и в кадре, либо тех, кто продал Москву, если все, что мы рассказали, — правда.
Артем предложил представителю Моссовета выступить в передаче.
Желающих выступить не нашлось. Никто нас больше не беспокоил. Ни в эфир никто не пришел, ни в суд не подал. Артему вскоре дали новое помещение, но это было уже без меня.
Фото: Viktor Chernov / Global Look Press
