Похоронные ритуалы для верующих существуют столетиями и имеют уже устоявшиеся каноны. Но как проводить церемонии погребения для тех, кто не верит в посмертную жизнь? В тексте о человеческом страхе перед смертью антрополог Дуглас Дэвис исследует трансформацию светских поминальных ритуалов от Нового времени до постмодерна XXI века: как во Франции зарождалась позитивистская философия похорон, почему известного социолога Огюста Конта называли «первым из святых мертвецов», как коммунизм пытался подчинить себе смерть, почему, несмотря на современный культ индивидуализма, набирает популярность кремирование тел и как выглядят «ориентированные на жизнь» похороны.
Секулярные обряды во Франции
Наглядный пример из Франции конца XVIII и начала XIX века — контекст Французской революции и сопровождавшей ее попытки реструктуризации общества. Антиклерикальные и антихристианские группы вольнодумцев намеревались заменить религиозные действия и объяснения жизни светскими альтернативами. Например, Жозеф Фуше, влиятельный революционер, требовал, чтобы на французских кладбищах размещались таблички с утверждением, что «смерть — это вечный сон». Робеспьер не думал, что такие действия приемлемы для населения в целом, как описано Ксельманом в превосходном труде «Смерть и загробная жизнь в современной Франции». Ксельман также показывает, как Анри Сен-Симон (1760–1825) серьезно критиковал христианство из-за его озабоченности счастьем в будущей жизни, а не в этом мире.
Сподвижник Сен-Симона философ Огюст Конт, оказавший большое влияние на более поздних социологов, представил философскую схему стадиального развития человеческой мысли, которое начинается с теологического уровня, затем проходит через метафизическую стадию и заканчивается научным этапом. Конт обозначил эти стадии другими названиями, указывающими на ценность, которую он придавал каждой: теологическую он называл «фиктивной», метафизическую — «абстрактной», а заключительную научную стадию — «позитивной». Этот последний термин помогает объяснить, почему социологию Конта называют позитивизмом. Но позже под влиянием любовной интриги Конт принял своего рода духовный подход к жизни и сформулировал, так сказать, светскую религию с пирами, священниками и ритуалами инициации, которые даже включали обряды для включения умерших в расширенное сообщество, основанное на любви, спустя примерно семь лет после их смерти.
О загробной жизни Огюст Конт рассуждал в терминах «объективной» телесной жизни, заканчивающейся со смертью и сменяемой «субъективным» существованием в «сердцах и умах других».
Здесь мы снова не обнаруживаем молчания о смерти. Позитивистские церкви, если это слово уместно, основывались, например, в Лондоне, Лестере и других местах, а гимны писались и исполнялись до конца Второй мировой войны, во всяком случае в ливерпульском Храме человечества.
В одном гимне, посвященном Огюсту Конту, он упоминается как «Великий пророк и открыватель, первый из святых мертвецов». Хотя этот социальный эксперимент по созданию секулярной религии в конечном счете не породил мировую церковь, он все же показывает человеческую способность участвовать в ритуалах, направленных на смерть и основанных на коллективном оптимизме.
Советский церемониал
В двух основополагающих статьях Крис Биннс подробно описал возникновение, как он это называл, церемониала Советского Союза. Пропаганда коммунистической партии с октября 1923 года продвигала широкий круг светских обрядов, в том числе похорон. В первые годы светские похороны устраивались только для героев революции или для высших партийных лидеров, с лентами, процессиями и речами у могилы, обеспечивающими драматизм события. Хотя кремация становилась все более популярной как способ избавления от этих значимых индивидов, возможно, наиболее серьезное противодействие смерти последовало за кончиной Ленина в январе 1924 года. Его вдова просила, чтобы ему не воздвигали мемориал, а лишь следовали примеру его жизни на практике. Биннс отмечает, что «невозможно было более жестко проигнорировать какой-либо призыв»: города и улицы переименовывались в его честь, 21 января, день его смерти, был объявлен ежегодным днем траура. Грандиозным похоронам предшествовало долгое ожидание, и, возможно незапланированно, тело было забальзамировано. Биннс использует слово «мумификация» для описания этого акта, который, видимо, стал результатом общественного запроса на возможность для тысяч людей посмотреть на тело и выразить свое почтение.
Он предполагает, что в то время, когда официально доказывалось, что многие религиозные реликвии являются подделками, а некоторые — результатом естественной мумификации, идеологически было полезно продемонстрировать, что наука может достичь той же цели для атеистического лидера. Он добавляет, что «чудесное сохранение» Ленина может «придать ему ауру святого» среди масс.
Идея революции и новой политической реальности теперь сосредоточена в Ленине — мертвом (но сохранившемся) лидере, в его мавзолее в самом центре столицы коммунизма. Идеологическое и церемониальное заявление о смерти, подвластной новой идеологии, было сделано максимально драматично.
С течением времени военные мемориалы стали увековечивать имена погибших на гражданской войне и даже использовались в качестве площадки для церемоний посвящения молодежи, что является ярким примером мотива преодоления смерти. Ежегодно проводились церемонии поминовения, и, как выразился Биннс, «смерть преодолевалась в бессмертных делах».
Для обычных людей была разработана формальная процедура похорон, включающая процессии, музыку, выражение уважения к телу умершего и некоторые формальные заявления от представителей власти.
«Гражданин СССР завершил свой жизненный путь. Родина прощается со своим сыном. Пусть в ваших сердцах навсегда останутся теплые воспоминания о нем». Здесь смерть рассматривается не только в пределах семейной памяти, но и в контексте более высокой цели политического режима.
Слова против смерти помещают человека в более широкую корпоративную идеологию. Конечно, как Советский Союз, так и другие европейские страны, например Венгрия, за коммунистический период построили просторные помещения для похорон, где можно было проводить церемонии. Смерть не была отодвинута на второй план.
Гуманистические похороны
В коммунистической отсылке к «Родине-матери», в традиционном христианском утверждении «верной и несомненной надежды на воскресение», в современном мусульманском описании смерти единоверца как «ответа на призыв Господа», например, мы видим свидетельства об общих мирах смысла и высшей значимости, будь то в этом или в ином мире, а также об определенной степени авторитаризма.
Из этого очевидно, что, хотя термин «секулярный» относится к устранению влияния традиционных религиозных идей, он может охватывать и коллективную философию, и коллективные ритуалы, проводимые авторитетными лидерами, как происходит с коммунизмом. Похожая ситуация наблюдается, например, в Великобритании, где Британская ассоциация гуманистов готова направить представителя для проведения похорон тем, кто не желает совершать религиозные обряды. В 1995–1996 годах, к примеру, на Британских островах было проведено около 3000 таких церемоний. По-видимому, эта тенденция усиливается: в 1999–2000 годах было проведено около 4000 обрядов.
Гуманистические похороны, конечно, не безмолвны. Жизнь умершего утверждается и празднуется в уместном, учитывающем смерть, ключе. Прежде всего на первый план выходит индивидуальность мертвых, их жизнь с достижениями подробно описывается, как и значимые отношения в различных кругах, выстроившихся вокруг человека при жизни. Их может быть немного, как в случае с близкими или более дальними родственниками, или они могут быть обширными, включая дополнительные круги друзей, коллег по работе, соратников по профессии, членов клубов досуга и хобби.
Гуманистическая поминальная служба, предоставленная Американской гуманистической ассоциацией, начинается со слов: «Давайте будем честными со смертью. Давайте не будем притворяться, что она меньше, чем она есть… разлука… печаль… горе. Но давайте не будем притворяться, что смерть — это нечто большее, чем она есть на самом деле. Это не полное разрушение. Пока сохраняется память… это не конец любви… радости… и смеху».
Обряд, использующий символику зажженной свечи, включает обращение: «Помня лучшее о человеке, вспоминая ее лучшие качества, уважая ее принципы, ценности и мечты, которыми она руководствовалась в жизни, мы проникаемся некоторыми из достоинств Джейн, чтобы мы сами могли быть более благородными в грядущие дни». Обряд включает чтение из Сенеки: «В присутствии смерти мы должны продолжать петь песню жизни», в то время как заключительное «Благословение» включает слова: «Пусть и мы в этот день вновь зажжем в своих сердцах признательность за дары жизни и других людей… Возвращаясь к рутине своей жизни, идите с любовью, и пусть с вами пребудет мир».
Это убедительный пример того, как секулярный подход к ценности человека как части сообщества становится основой для обращения смерти в свою пользу. Использование слов против смерти в смысле извлечения выгоды из моральных принципов, которых придерживался покойный, очень широко распространено. В некоторых частях света оно подчеркивается использованием хвалебных речей, что в последнее время более популярно. Например, Австралия недавно стала свидетелем быстрого роста того, что часто называют похоронами, ориентированными на жизнь, когда человек, обученный публичным выступлениям, драматургии и т. п., говорит об умерших и создает ритуал, в котором эта жизнь воспроизводится.
Похороны, ориентированные на человека, меняют сильную в некоторых христианских традициях склонность рассматривать личность и индивидуальность умерших как минимально значимые в погребальных обрядах.
Традиционный христианский акцент на грехе, божественном милосердии и загробной жизни имеет тенденцию обесценивать земную жизнь, вероятно на том основании, что она является пространством греха, а не сферой удовольствий. Прощение прошлого, а не благодарность за наслаждение имело приоритет в ритуале. Характерное обозначение — «похороны, сфокусированные на жизни» — отражает идею ретроспективного воплощения идентичности, которая подходит многим в современном «безопасном» обществе больше, чем традиционный мир великих религий, рассмотренный в предыдущих главах.
Итак, секулярные образцы похоронных ритуалов могут преуспеть, помогая людям осознать значение завершенной жизни и, что не менее важно, жизни в более широком смысле. В антропологическом плане хвалебные речи или различные комментарии, сделанные семьей и друзьями во время жизненно важных событий, относятся к версии того, что было названо «церемониями определения» или «стратегиями, которые предоставляют возможности быть увиденными в собственных терминах, собирая свидетелей своей ценности, жизнеспособности и существования». Здесь важен мотив «жизненной силы», уходящий корнями в жизнь умершего человека, которая теперь представлена в памяти скорбящих, а не в некоем теологическом утверждении божественного покорения смерти.
Постмодернистские личности и смерть
Другой вопрос возникает, когда мы говорим о постмодерне, поскольку он не обязательно лишен религиозных настроений. Постмодернизм не обязательно атеистичен, он эклектичен и комбинирует частички верований. Тем не менее это широко обсуждаемое слово обычно используется для обозначения индивидуальных интерпретаций жизни, не приверженных всеобъемлющим идеологиям. Хотя я сомневаюсь в масштабах и значении «постмодернизма» для подавляющего большинства людей, важно обрисовать мировоззрение, которое небольшая группа мыслителей идентифицирует как типичное для нашей эпохи.
Оно изображает индивидуалистический мир, избавленный от образа жизни, основанного на традициях или добровольной приверженности коллективным верованиям и идеологиям.
Оторванный от любого общепринятого образа мыслей и действий, человек стоит особняком в мире фрагментированных образов, звуков и запахов.
В более фундаментальном смысле утверждалось, что этот одинокий человек воспринимает время и пространство совершенно по-новому. С точки зрения времени высокая скорость потребления или удовольствия заменяет медленную, фастфуд заменяет длительные приемы пищи, тренировка в спортзале заменяет долгую загородную прогулку. В отношении пространства мы обнаруживаем растущее единообразие во всем мире: торговый центр или центральный проспект похожи на любой другой. Отели по всему миру могут быть одинаковыми. Мода и музыка быстро переходят с места на место; время как будто коллапсирует, везде одно и то же место, «объективность рассеивается».
В то время как значение постмодерна для человеческой идентичности широко обсуждалось, относительно немногие почувствовали необходимость включить в свой анализ и смерть. Тони Уолтер предложил классифицировать типы смерти как традиционные, модерные и постмодерные.
<…> Этнические религии — ...традиционный тип, а современный тип охватывает как христианские, так и коммунистические обряды. Когда Уолтер подчеркивает факт индивидуального выбора при планировании собственных похорон и даже при подходе к смерти, он благоразумно указывает на тот факт, что даже самый индивидуалистичный человек по-прежнему нуждается в сотрудничестве с другими для достижения желаемых целей. Его внимание фокусируется на идее «переговоров». «Новая власть смерти и умирания — это не власть автономного индивида или постмодерного потребителя, а власть людей, которые ведут переговоры друг с другом и находятся под влиянием того, что видят, слышат и читают». В этом Уолтер прав:
обряды смерти требуют сотрудничества.
Но в еще одном важном отношении они также требуют, чтобы люди сговаривались. Хотя атеисты могут интерпретировать это как сговор, вовлечение в мошенничество, я подозреваю, что есть более позитивное измерение сговора в каком-то ритуале, особенно когда он связан с вновь созданным символическим событием. Человек соглашается сделать что-то для кого-то, несмотря на то что это может показаться необычным или странным. Как бы то ни было, ритуал остается социальным, подразумевая согласие в том, что должно произойти какое-то символическое событие.
Мой собственный ранний и краткий анализ постмодернизма и смерти отличался от предложенного Уолтером, поскольку я стремился показать, что само тело стало основным объектом беспокойства, будь то с точки зрения его физического здоровья или социального имиджа. Внимание к внутренней среде тела через здоровое питание и клубы здоровья или к внешней среде, связанной с модной одеждой или популярными праздниками, служит для подчеркивания того факта, что тело — это актуальная и неизбежная реальность, достойная внимания. Здесь я соглашусь с точкой зрения Зигмунта Баумана, что человеческое тело является «единственным видимым свидетельством непрерывности» в мире постмодерна или, в понимании Дэвида Харви, потеря уверенности в прежних категориях привела к «возвращению к телу как несводимой основе для понимания».
Вместо того чтобы разделять приверженность какой-то абстрактной философии, многие разделяют чувство значимости личного благополучия, которое часто помещается в более широкие рамки экологической повестки.
Это одна из основных причин, по которым я сомневаюсь в постмодернизме с его чрезмерным упором на индивидуалистические изолированные мнения. Средства массовой информации и различные политические и общественные движения служат для вербовки людей, по крайней мере для поиска их симпатий, если не фактического членства в группе, связанной с определенными идеалами жизни и мира. Очень многие согласны с заботой о теле, они покупают продукты, которые, как считается, способствуют его развитию, и признают важность защиты мира от загрязнения.
Во многих отношениях современный подъем групп, часто называемых движениями нью-эйдж, напоминает рождение многих сектантских религиозных групп с XVII по XIX век. Разница в том, что, в то время как последние обычно основывались на абстрактных теологических идеях, группы нью-эйдж более материалистичны и предлагают различные пути достижения целостности тела и разума с помощью определенных практик. Строго говоря,
богословие заменено экологией, душа — телом, небо — землей, церкви — центрами досуга... кладбище — крематорием.
Это сравнение направлено на проблему пространства и времени, выделенную Дэвидом Харви в исследовании постмодерна. Крематорий как постмодернистское сооружение разрушает и пространство, и время. Тело не хоронят «навсегда» на кладбище определенной общины в окружении знакомых мертвецов. Вместо этого его быстро разрушают, а останки развеивают, что, возможно, является прекрасным примером упомянутого выше «рассеивания объективности» Баумана.
Один показательный пример такого рассеивания, когда пространство, безусловно, приобретает новое значение, — корпорация Celestis во Флориде, которая предлагает возможность отправить небольшое количество кремированных останков в космос. Нужно лишь поместить их в небольшие контейнеры, качество которых зависит от стоимости и которые будут доставлены ракетой и рассредоточены таким образом, что каждый контейнер будет долго кружиться в космосе. Этот пример акцентирует проблему кремации в эпоху постмодерна.
Хотя кремация широко использовалась в качестве религиозного средства перехода умерших в следующую фазу существования, здесь подчеркнем, что кремация может сыграть важную роль и в развитии постмодерного, а также секулярного отношения к смерти.
Новые методы похорон могут способствовать идеологическим инновациям. Так произошло с кремацией, и что-то подобное может случиться, например, с крионикой, которая подразумевает замораживание тела как можно скорее после смерти и удержание его в глубоко замороженном состоянии до тех пор, пока в будущем не разовьются медицинские знания, позволяющие победить болезнь, от которой умер человек.
Этот процесс широко распространился в некоторых частях США и вовлекает группы специально обученных лиц, оказывающих помощь мертвому человеку, как только это становится практически возможно после медицинской констатации смерти.
Они отвозят тело в свой центр и готовят к длительной глубокой заморозке, что включает замену крови и введение специальных лекарств, чтобы попытаться компенсировать повреждение мозга.
Расположенная в Калифорнии компания Alcor стала лидером в этом подходе к смерти; люди могут стать ее клиентами до своей смерти для получения наиболее быстрого обслуживания после нее.
Широко обсуждаемый случай в Великобритании касался неизлечимо больной четырнадцатилетней девушки, которая нашла в сети информацию о крионике и выразила желание попробовать это. Вопрос пришлось обсуждать в суде, поскольку ее отец не согласился с матерью и другими членами ее семьи и не поддержал желания девочки. На целой полосе, посвященной этой проблеме в популярной ежедневной газете, сообщалось о решении судьи Питера Джексона, председательствовавшего в отделении по семейным делам Высокого суда, удовлетворяющем просьбу девушки, а также выражающем «озабоченность по поводу полностью нерегулируемой области крионики». В то время как акцент в этом рассказе делался на сильном желании девочки попробовать такой способ лечения и на том, что мать была «полностью предана» своей дочери, автор статьи также ссылался на трудности, которые испытывала семья из-за перспективы отсутствия похорон и особой «реальности», которую создает такое событие.
Многие ставят под сомнение медицинскую возможность возвращения к жизни глубоко замороженных мертвых людей, другие отмечают социальные проблемы, с которыми столкнется любой, вернувшийся к жизни в будущем. Критики криогеники с легкостью интерпретируют ее как принятие научной фантастики за науку, но для небольшого числа тех, кто вступает в программы криогеники, это вопрос веры в возможность науки победить смерть как физический процесс и, возможно, вопрос эмоционального мышления, окружающего неизлечимую болезнь, и искра надежды среди эмоциональной тьмы. Косвенным образом мы можем сравнить крионику с древнеегипетской мумификацией, поскольку обе подготавливают тело к будущей жизни, хотя египтяне видели будущее в небесном царстве, в то время как криогеника твердо определяет его местонахождение на земле. Но крионика также напоминает верования многих других религий своим глубоким оптимизмом в отношении того, что смерть — это не конец человеческой жизни. Подобная надежда на выживание является отличительной чертой некоторых людей во все периоды истории; в этом случае в качестве основы для надежды используется явно научная процедура.
