Сны и сказки

Последнее написанное до ареста эссе репрессированного поэта Севы Королёва выстраивает сюрреалистичный нарратив о жизни в государстве, где кошмары становятся явью. Погружаясь в мир сновидений и выныривая в абсурдную реальность, поэт наполняет сказочные истории множеством смыслов и образов от античной философии до трагедии в Буче. 

В рассказе «Сны и сказки» философ путешествует по параллельным мирам подсознания и аллегорически описывает тотальную несвободу и тревожность настоящего, в котором по ночам глаза сновидцев выплывают из глазниц и не могут обратиться во внутренний мир. В сказочно-реалистичных сюжетах гусь Винавер объясняет, как нарисовать черно-белый ствол березы красным карандашом, альбатросы умирают под тяжкой ношей гигантских макарон, а крематорщики сжигают прохожих, чтобы светом их горящей плоти кормить разлагающееся тело родины.

I

Я на огромной площади. Небо над головою закрыли два плаката, надписи на которых гласят: «ХЗ» и «Парк развлечений „Земля“». Ярмарка, очень много участников, гостей, туристов, любопытствующих. Для начала игра в водное поло. Никакого бассейна для этого не нужно: организаторы огородили большую площадь, на которой, как грибы, раскинулись будки-телепорты. У членов каждой команды фиксированное количество яиц — упругих и огромных. Вход в каждую будку замаскирован бьющими отовсюду фонтанами. Правила игры весьма странны: игрокам требуется забежать в будку, положить яйцо или несколько яиц в барабан и немного покрутить. После этого яйца исчезают и появляются в другой будке, полностью изменив свой цвет. Вот эти-то изменившие цвет яйца и идут в общий зачетный лист. Там их и надо схватить и отнести к центральному пункту. А со стороны: просто люди, одетые в водные костюмы разного цвета, весело рассыпались по кабинам, крутя барабаны. Камера выхватывает то одну, то другую кабинку, звучит азартный голос:

«Федякин врывается в телепортационную зону с восемью яйцами! Где же его напарник Мотыльков? Кажется, он в третьей будке. Если яйца явятся там, победа будет обеспечена». Федякин одним махом крутит барабан с яйцами, воцаряется звенящая тишина. К сожалению, яйца появляются совсем в другой будке, на отшибе. «Иванов вместе со Смитом со всех ног бегут в «Фонтанную будку «На склоне»», — не без усталости провозглашает комментатор.

В это время на главном стадионе уже началась церемония открытия, патетически озаглавленная «Обретение макарон». В небе вдруг ярким светом полыхнуло, после чего над стадионом в натуральном смысле поплыли птицы, привязанные к макаронам. По задумке организаторов, все должно было выглядеть так, словно их принесли птицы, однако глядя в птичьи измученные глаза и почти физически ощущая их придавленность стометровыми макаронными копьями, я подумал, что все не так-то просто. Птицы внизу — огромные орлы, соколы, альбатросы — умирали под непосильной ношей, их было безумно, невообразимо жаль. Впрочем, голуби и малыши-воробьи бросились им на выручку, яростно атакуя целостность макарон и ломая их, так что скоро вся трава была засыпана вперемешку кровавыми птицами, макаронами и мусором, который оставляли прорвавшиеся на стадион болельщики.

Я пошел, проклиная все на свете, и дошел до края «Земли». Внезапно увидел ржавые жигули психоделической раскраски, на борту которых белым была нанесена моя фамилия, да еще надпись: «Каждый из нас глубоко Парменид». Вокруг машины сидели какие-то молодчики. Я подошел к ним и спросил:

— А можно поговорить с водителем?

Молодчики лениво переглянулись. Затем один из них с неохотой ответил:

— Он не там.

— А где же он? Что вообще здесь происходит?

— Ты ловишь рыбу там, где ее нет. Зачем тебе водитель?

II

Мое расследование началось с того, что мне надо было зайти к девушке. Она, оказывается, работала ассистентом зубного, который вёл себя нелепо, одной рукой чиня зубы, а другой — хватая её. Она пожелала мне удачи, и я отправился купаться. Перед озером был пропускной пункт. Меня пропустили и дали очки, чтобы видеть под водой. Я решил купаться голым и снял одежду перед заброшенной баней. Там были еще два парня с фингалами, которые одевались в рубашку. Я пошел по причалу, залитому водой и смотрел на водоросли, а потом обнаружил, что я еще в футболке, снял её и бросил на железный настил. Как бы мне собрать потом всю одежду? В озере были камни и глубина по колено, и вообще оно было больше похоже на канал с течением, но затем я обнаружил глубокое место. В нем было не протолкнуться от людей, и когда я пытался встать, то постоянно упирался в чьи-нибудь руки. Вообще они все были в одежде и странно на меня смотрели, на мне-то были только очки. Мне это не понравилось и я вылез из воды, а тут как раз и подошёл трамвай. Он приехал на другую пристань, а народу там почти не было, зато опять пропускной пункт. «Вообще мы никого не пускаем, но вас пожалуйста», сказал человек в форме. Тут появился другой со странными глазами, крупными как виноград, а зрачки у него были вертикальными как у кошки. «Какие у вас красивые глаза», сказал я, а он засмеялся и ответил: «В следующий раз будут такими». И в самом деле, я его увидел у дома, и глаза у него летали по воздуху, оставляя в нем отпечатки. Я подумал, что вообще мне туда, но тут подошёл трамвай и я опять поехал. «Вот вечно я еду на трамвае», подумалось. Приехал, а здесь я уже был, и я подумал, что надо бы собрать одежду, но в начале решил попрощаться с девушкой и поблагодарить её. Зубной снова чинил зубы и хватал её, и я решил её поцеловать нормально, поцеловал и потрогал за грудь, которая была небольшой, но упругой и приятной на ощупь. «Нет, ты не понимаешь, — сказала она, — у него одна рука и нога, а лица видели разное». Я посмотрел снизу и увидел, что он в самом деле составлен из двух, даже одетых в разные цвета. И у него в самом деле было две головы, совсем разных, но обе кричали. Я тоже закричал, потому что стало страшно. Дома было хорошо и я понял, что была моя бывшая жена, расставив по периметру балкона милые вещи. Мне попался на глаза сборник эссе «Сталин моя вошь», и я стал беседовать с писателем, но он был бестолков и начал рассказывать о своей роли в искусстве и читать лекцию о каком-то Шудлере вместо помощи в расследовании. «Это всё не о том», — я ему говорю, а он в ответ: «Хочешь забыть?» И я действительно забыл, что за расследование. Был листок с системой координат, там вроде были какие-то имена, помню только Анаксимандра.

III

Мы хотели уехать с дачи и ждали шофёра со стульями, а пока ловили рыбу. Разговор шёл неспешно:

— Тут всего-то, где залежи рыбы, ну ещё, да.

— Да какие залежи. Над одной лежит шарик мяса, да над другой. Считай и нет.

— Ну так то ж не пруд триста метров, тут метра три от силы.

— Три с половиной.

Приехал шофёр со связкой стульев наперёд, а на одном ещё каяк. Места было совсем мало. Как всё это сюда влезет?

Однако как-то влезло. На обратном пути искал туалет. Зашёл в модное место, но все туалеты были закрыты. Тогда я попросился к пареньку за столик, лёг поудобнее и начал писать. Вы, говорю, похожи на одну сестру из интерната, я там работал раньше.

Подошёл к стойке, где бургеры, а там выбирают название. Я говорю: «Надо „Щипцы“». Все обрадовались, а я говорю: «Нет, но постойте, ведь если щипцы, то все подумают, что в нём сухарики». Менеджер задумчиво говорит: «И правда». Я продолжаю: «А есть у вас в нём сухарики?». Она такая: «Нет. Видимо придется как всегда называть своей фамилией. Да ещё этим дебилам место давать». Я посмотрел на экран, там красовался смазливый паренёк, а подпись гласила: FreePalestinaRightNow.

За городом стало полегче, но мне оставалось ещё километров семь. На заправке увидел бобровик — самодвижный каркас с деревянными колесами, в которые вкручены зубы бобров, чтоб искрило. Я спросил у мужика: «Он вам нужен?». «Да, — говорит, — но могу предложить машину с девушкой, ей как раз туда надо». Я говорю, у меня мол прав нет. Так и не покатался на бобровике.

IV

В одном доме жило шесть гусей, а потом их стало восемь. Они пошли в лес и увидели ногу, торчащую из берёзы. Вот видите, сказал один из них, берёза имеет характерную окраску, она нам брат. Но разве бывают чёрные гуси, спросил другой? Гуси потратили некоторое время на обсуждение того, чёрный ли это цвет и решили зарисовать берёзу, чтобы дома можно было уже разобраться в этом вопросе окончательно. Однако оказалось, что у гуся Винавера с собой только красный карандаш.

— Винавер, а сможем ли мы определить, чёрный ли это цвет, если ты нарисуешь его красным?

— Мне кажется, это не проблема. Но вот белый тоже надо будет рисовать красным, и серый, меня это как-то немного смущает.

Но гуси залопотали, что уж белый-то и серый они как-нибудь определят, проблема только с чёрным, и Винавер приступил к работе. Хорошая вышла прогулка.

V

Змеи ползали по кругу. Солнце обмелело, на стропилах лежала тень. Я прикоснулся к противолежащему берегу, там танцевали сузившиеся зрачки. Я достал из кармана клочок бумаги и скомкал, чтобы он тоже стал зрачком и поиграл с ребятами. Они стреляли прямыми и на пересечениях возникал мир. Я жил то там, то тут, пока не стемнело. Зрачки стали закрываться, чтобы возникал мир внутри. Я когда-то срезал себе веки, а теперь отрастил новые. Люди без век совсем другие, они ночами чертят круги, чтобы, ухватившись за них, вырвать себе глаза, но взяться некому. Лучше бы снова отрастили себе веки, а то они вечно просыпаются с утра и оказывается, что у них глаза не в глазницах, а на кругах как на пружине, а пружину притягивает землёй и получается, что они всегда смотрят вниз, хотя сами этого не знают потому что там тоже есть небо. Я-то это знал, от этого веки и выросли, а иначе не получится. Всё-таки лучше когда глаза в глазницах: так не враги придумали, как они думают, а просто так получилось. А ещё можно не закрывать ночью веки, и тогда глаза выплывают из глазниц как рыбы и плавают вокруг по воздуху, а потом к утру возвращаются. Но несколько ночей подряд так тоже лучше не делать, сильно устаёшь, потому что тогда мир возникает снаружи, а внутри остаётся пустота и просыпаешься совсем пустой.

VI

Толпа мрачных мужчин в морге стояла над трупом. «А она как живая», — сказал один из них. «Она и есть живая», — ответил второй. «Как будете хоронить?» — спросил зашедший санитар. «Важнее — кого», — с улыбкой ответил третий, достал пистолет и выстрелил санитару в голову. На шум сбежались врачи, но у них не было оружия, поэтому им пришлось признать пациентку живой. В конце концов, кому от этого будет хуже, решили они.

Кормление проходило следующим образом: когда в морг привозили труп какого-нибудь бомжа, его не везли в крематорий, а сжигали прямо в Зале Жизни (так теперь назывался зал, где лежала Н). Один из мужчин объяснил, что Н теперь питается только духовной пищей, а бомжи — нищие духом, и исходящий от их тела свет радует Н.

Несколько дней всё было хорошо, но потом мужчины заметили, что Н начинает разлагаться и плохо пахнуть. «Американцы», — мрачно бросил один другому. «По-любасу», — ответил тот. «Надо подмораживать», — ответил третий, самый умный из них. Н заморозили и держали в холоде, вывозя только на сжигание бомжей, потому что питание — основа жизни.

Когда бомжи в городе закончились, из морга стали посылать мобильные группы, которые хватали первых попавшихся людей и объявляли их бомжами.

— Я не бомж, у меня жена и трое детей!

— Ну как же, Иван Иванович, что же вы, будете ставить под сомнение компетентность наших мобильных групп? Петров, подойди сюда, расскажи Ивану Ивановичу, как на него пал Выбор.

Петров недовольно поморщился. Развели тут ёбаную демократию, отчитывайся перед каждым бомжом… Но это лучше сказать наедине. Поэтому он откашлялся и начал:

–Значит, вошли в астральный контакт, Н сама указала на товарища. Пойдётё, говорит, к магазину и увидите у кассы человека, берущего помидоры…

— Помидоры, значит, — могильным голосом проговорил начальник. — Помидорчики любим. А она тоже помидорчиков хочет! — продолжал он яростно, с нежностью и болью в голосе.

— Мы слышали про вас, в конце концов ладно бомжи, мы с женой даже одобряли в некотором роде, но голубчики, я-то не бомж в конце концов, — лепетал Иван Иванович.

— Это вы себя не знаете. А Она всё видит. Что одобряли это хорошо, так вот и послу́жите делу. Вот видите, вы жили-жили и не знали, что вы бомж, а теперь узнали… Ну не плачьте вы так, дым невкусный будет, вы же гнилые помидорчики-то не едите небось?

— Но она же мёртвая!

Раздался удар и хруст выбитых зубов.

— Зубы, зубы подбирай и в карман их ему сложи, в зубах самый дым. Ещё раз, блядь, услышу такое, и я тебя лично на куски порежу перед тем как сжигать. Понятно?

Иван Иванович что-то невнятно пробормотал.

— Кивни, сука, если всё ясно.

Иван Иванович кивнул.

— Ну вот и славненько, — к начальнику вернулось благодушное расположение духа. — Мы даже вам подарочек сделаем, усыпим перед тем как сжигать. Только скажите: ведь город большой-то… Не может такого быть, чтобы не осталось бомжей. Может вы кого-то знаете?

***

У начальника конвоя дед был из СМЕРШа. И когда начальник конвоя был ещё пиздюк маленький (это не я придумал), дедушка ему всё рассказывал. Нацизм придумали французы, это уже от них к немцам переползло, причём не позднее 1922-го года (осколки версальского синдрома?) Всех, конечно, надо бы расстрелять.

На Захарьевском снились яркие сны: Кадыров унижал чеченского официанта, какой-то богач лил на палас сингл-молт со словами: «У вас ничего получше не нашлось?» Я психанул и начал орать на него, потом понял, что на самом деле хочу поорать на Кадырова — «А ты чего вообще себя за чеченца выдаёшь?» Психанул, вышел за порог продышаться, а в голове звучало — «Ты сюда уже не вернёшься». И действительно, вернувшись, попал в странное место — девушка в купальнике в лучших традициях Афекса оказалась лукавым дедом-эксгибиционистом, а фрактально-одинаковые матери с младенцами пели что-то бодрое в дольках вентилятора.

Но снилась и хорошая музыка. Какой-то дядя Вася вышел из продуктового с ружьём обвинять девушек в нацизме, те у него ружьё отобрали, а дядя Вася удивлялся, что его никто не любит. Потом по морю покатилось колесо, и я вместе с ним снаружи уцепился — то ныряя, то выныривая. И когда колесо завалилось набок, запел прекрасный хор — «То не мышати, адо жители всех форм». А один раз — ещё до этого — было такое созвучие, что и передать нельзя.

В горсуде неожиданно удовлетворили апелляцию, дело вернули в районный суд, а меня прямо в суде освободили. На Захарьевском норм. Приехал домой и думаю: Буча, Ирпень, Буча, Ирпень — ехали-ехали и приехали. Больше ничего не думаю. Всем спасибо, кто.