Майкл Хайзер — одна из центральных фигур американской школы лэнд-арта — направления в искусстве, которое выбрало нетронутую природную среду в качестве главного художественного материала и объекта. Масштабные проекты Хайзера находятся в пустынях и на горных склонах — добраться до них, чтобы лично посмотреть на знаменитые рукотворные впадины, насыпи в долинах рек или траншеи на краю пропасти непросто. Над своим самым грандиозным творением — монументальным «Городом» в пустынях Невады, он начал работать еще в 1970-х гг., и лишь сейчас, спустя почти полвека, сооружение близится к завершению. Расположенный рядом с крупнейшим ядерным полигоном США и знаменитой секретной Зоной 51, «Город» окутан множеством слухов — художник в буквальном смысле сторожит проект от чужих глаз, и его до сих пор почти никто не видел.
Жизнь Хайзера сокрыта не менее, чем его творения — он редко дает интервью и большую часть времени проводит на своем уединенном ранчо в Неваде, год за годом упорно замешивая бетон и разъезжая на погрузчике под палящим солнцем пустыни. Ради нескольких сотен тонн цемента и раскаленной почвы Майкл пожертвовал семьёй, здоровьем и психикой. Специально для самиздата Мария Дао перевела большой материал журналистки Даны Гудьир о противоречивом художнике, его биографии, эксцентричных поступках, монументальных работах и зарождении лэнд-арта.
Спящая красота
«Я пытаюсь рассказать историю своей странной жизни, — поделился со мной художник Майкл Хайзер. — Не уверен, насколько сильно я хочу, чтобы все знали о ней. Но люди так или иначе узнают правду». Нью-Йорк, март, холодный и поздний полдень, и Хайзер, который провел последние полвека на уединенном ранчо в Неваде, работая над «Городом», — скульптурой длиной в 2,4 км, которую практически никто не видел, — только что покончил с омлетом и яблочным тартом в ресторане «Бальтазар». Со своим агентом, Карой Вандер Вэг из галереи Ларри Гагосяна, Хайзер поплелся по улице Спринг в сторону Грин, где он с осени 2016 снимает лофт.
Ему 71 год, и ходит он с трудом. На пешеходном переходе Хайзер прислонился к фонарному столбу, чтобы перевести дух. Художник выглядит опустошенным, бедствующим, свирепым, подозрительным, остроумным, надежным, лукавым и простым. На Хайзере фетровая ковбойская шляпа, украшенная лентой с кончиками оленьих рогов, в кобуре на поясе он держит большой складной нож. В 1980-х гг. Энди Уорхол сфотографировал Майкла в клетчатой фланелевой рубашке, когда он поднял руки словно когти, а его губы сложились в улыбку, полную неясных намёков: «Я тебя пугаю, дорогая?» И сейчас, в этой шляпе, он отлично смотрелся для очередного портретного снимка. Он бросил взгляд на лакированные туфли без каблука на Вандер Вэг и спросил: «Они от „Диор“?»
Склонный к шутливому нытью Хайзер жалуется, что Нью-Йорк превращает его в «изнуренного ковбоя, который был когда-то ловким и быстрым; неженку, обедающего в „Бальтазаре“». В такие моменты художник похож на мультяшного работягу, который пытается прогнать с лица веселье, как муху. «Кастрация не происходит в один момент, — заметил он. — На это нужно время. И однажды ты просто просыпаешься без члена».
За свою карьеру Хайзер познал эстетический потенциал пустоты и перемещения массы; его скульптуры оказали большое влияние на паблик-арт, начиная с мемориала ветеранов войны во Вьетнаме и заканчивая зияющими провалами на месте Граунд-Зиро«Левитирующая масса» — кусок гранита весом 340 тонн, с 2012 года входит в основную экспозицию Окружного музея искусств Лос-Анджелеса. Это одна из немногих скульптур, под которой можно ходить, что впечатляет и пугает большинство посетителей выставки. Однажды Хайзер поделился с Вандер Вэг, что хотел бы надгробие с эпитафией «Полное отрицание».
«Город» — монументальная архитектурная работа, размеры которой сопоставимы с Национальной аллеей Вашингтона, а ее планировка имитирует ритуальные города доколумбовой Америки, такие как Теотиуакан. Хайзер приступил к работе над проектом в 1972 г., когда ему было далеко за 20, и он уже зарекомендовал себя как первопроходец лэнд-арта — движения художников, которые создавали тотемные скульптуры под открытым небом, чаще всего на величественных пустынях Американского Запада. В этом направлении работали в том числе Роберт Смитсон и Уолтер Де Мария. «Город» практически полностью построен из камней, песка и цемента. Хайзер намеренно использовал материалы, которые не представляют никакой ценности, — это способ оградить свою работу от неминуемых, по мнению художника, социальных потрясений будущего. «Мой хороший друг Ричард Серра строит по соседству свой объект из военной стали, — говорит Майкл. — Весь этот металл отправят на переплавку. Почему я так думаю? Инки, ольмеки, ацтеки — их лучшие произведения искусства были разграблены и разрушены, а их золото переплавлено. Когда люди придут, чтобы снести к херам собачьим мой „Город“, они поймут, что на разрушение скульптуры потребуется больше энергии, чем это того стоило».
Тот факт, что работа Хайзера, которая, по задумке, способна пережить само человечество, находится рядом с базой ВВС США и ядерным испытательным полигоном, то ли изумителен, то ли изумительно эксцентричен.
Рядом с «Городом» хотели построить железную дорогу в репозиторий, который, в свою очередь, предлагали открыть в Юкка-МаунтинТак вышло, что сенатор Гарри Рид, давний противник проекта репозитория и защитник общественных земель, влюбился в безумный проект Хайзера и этот характерный для Невады пейзаж. «Я решил поехать и взглянуть на работу, — рассказал Рид. — Проколол 2 шины. И просто потерял голову от задуманного Майклом». Прошлым летом по настоянию Рида президент Обама объявил 285 га нетронутой пустыни вокруг «Города» национальным памятником. Это значит, что она будет защищена от строительства, включая и железнодорожную ветку для перевозки ядерных отходов, до тех пор, пока будут существовать США.
«Город» отражает образ уникального, беспощадного, непоколебимого, самокритичного человека, который использовал все возможные ресурсы и довел себя до полусмерти в надежде прийти к цели. «Только определенной публике нравится та фигня в первобытном стиле, которой я занимаюсь, — говорит Хайзер. — Мне по душе руны, кельты, друиды, наскальная живопись, древние и дописьменные времена, те, когда разговаривали с богами молнии, льда или дождя. Вот чем мы занимаемся на ранчо в Неваде. Мы здесь один на один с этой чертовой погодой».
Глен Лоури, директор музея современного искусства в Нью-Йорке, объясняет: «„Город“ — одно из самых значимых произведений искусства за последнее столетие. То, с каким размахом и решимостью создана эта работа, просто ошеломляет». Поскольку проект мало кто видел, «Город» превратился в мистическое место — как говорят, это искусство в форме слухов — что сделало художника, известного по бесцеремонному общению с непрошенными гостями и выдиранию пленки из камер, в легенду или в злодея из «Скуби-Ду». Хайзер говорит, что просто не хочет, чтобы его скульптуру оценивали до того, как он закончит работу.
После десятилетий мучений — «Ну когда же все будет готово, Майк?» — «Город» почти завершен. Майкл Гован, директор LАСMA, говорит, что достопримечательность, управлять которой поможет музей, примет первых зрителей в 2020 г. Гован уже 20 лет ищет спонсоров для «Города» и считает этот проект одним из самых великих достижений нашей цивилизации. «Майк положил начало идее о том, что можно просто выехать из города и сделать потрясающее произведение, — говорит он. — Нет ничего более романтичного, могущественного и американского, чем такие поступки, на которые, в случае Майка, уходит целая жизнь».
Для Хайзера творчество невозможно без настойчивости, страданий и риска. «Если моя работа удалась, то она о риске, — говорит он. — Если его нет, то работа пресная.» Он создал свои первые значимые проекты — впадины, рассеивания, ямы, круги от колёс мотоцикла на дне высохшего озера — в тени войны во Вьетнаме, после того, как его вызвали в отделение воинского учета, и он еле-еле избежал службы. «Мысль о том, что ты вот-вот сдохнешь, моментально делает тебя радикалом», — говорит Хайзер. В «Городе» он поставил себе практически невыполнимую задачу — реализовать проект в пугающе оторванном от цивилизации месте, без какой-либо явной внешней поддержки.
Здоровье неизбежно пошатнулось. «Моя грудная клетка барахлит, — описывает ситуацию он. — Ноги не работают. Каждая кость в моем теле перекручена и вывихнута». С середины 90-х гг. его жизнь отравляют серьезные хронические заболевания нервной и дыхательной систем, что, вероятно, связано с длительным влиянием погодных условий на организм во время работы над скульптурой. Попытки избавиться от боли привели к морфиновой зависимости, которую он скрывал на протяжении многих лет. «И потом, сколько всякого дерьма я натворил со своим мозгом, — продолжает он. — Дважды горел и один раз чуть не умер. Разбивал мотоциклы. Я удивлен, что все еще жив. Готов поспорить — многие удивлены». Хайзер утверждает, что «Город» погубил его — разрушил его личную жизнь, здоровье, забрал все деньги, но художник полон решимости довести начатое до конца, если хватит сил.
Два года назад от Хайзера ушла жена, соавтор и партнер Мэри Шэнахэн — они были женаты 15 лет, и в течении 10 лет до этого она была его ассистенткой. Художник сбит с толку этой потерей и может только догадываться, почему это произошло. «Ее раздавили, уничтожили постоянные разговоры об искусстве, обо мне, только обо мне и о моем чёртовом искусстве», — говорит Хайзер. На ранчо дела пошли плохо, — их скотом занималась Мэри — и у Хайзера они стали не лучше. Он перестал есть и был близок к истощению с весом 48 кг.
«Наступала зима, я не мог дышать, был сломлен, меня подстрелили, лучше всего, пожалуй, было бы просто покончить с жизнью, хотя я совсем не склонен к суициду», — рассказал он мне.
Благодаря помощи Гована и Вандер Вэг, Хайзер уехал из пустыни в Нью-Йорк, забрав с собой свою любимую бордер-колли Томатную Розочку. Сейчас он чувствует себя Спящей Красавицей, которая проснулась от искусственного сна. Поначалу, как он говорит,: «…я лишился рассудка. Не мог поймать такси. У меня появился iPhone — я никогда раньше такого не видел. Медленно, шаг за шагом, меня переводят в современный мир. Я довольно примитивное создание. Впереди длинный путь». Самый большой сюрприз заключался в том, что он вовсе не отверженный, каким считал себя. «Я злил и оскорблял всех вокруг, — рассказал он. — Достал всех. И я никому не нравился. А теперь все ладят со мной, меня принимают. Забавно было вернуться и узнать, что я не так уж плох».
«Allons-y», — командует Хайзер, нажимая кнопку лифта на Грин Стрит. Двери открываются в лофте площадью 185 м², который заполнен яркими рисунками в форме амёб в стиле «естественного хаоса» и живописью жёстких контуров — чёрных лихо изогнутых геометрических фигур на льняном холсте натурального цвета. Вандер Вэг, изящная женщина за сорок, брюнетка с короткой, рваной стрижкой «под мальчика» и ироничными, снисходительными манерами, ходит по лофту со скрещенными на груди руками, любуясь завершенными работами. Она ждет своего босса Ларри Гагосяна, который планировал показать публике новые рисунки Хайзера.
После десятилетней тишины на выставках в галереях Нью-Йорка в 2013 г. Хайзер получил предложение от Гагосяна. «Майкл Хайзер был значимой фигурой в истории искусства, но оставался в стороне, — рассказал Гагосян. — Его работы редко выставлялись, на него не обращали внимания критики. Но Хайзер любит соревноваться. Он хочет поучаствовать в схватке». В прошлом году Гагосян организовал первую за многие годы выставку работ Хайзера. В экспозицию включены рисунки 60-х — 70-х гг. и обломок руды весом в 12 тонн в металлической рамке. Этот «камень в коробке», как его для краткости называет сам Хайзер, был продан более чем за миллион долларов коллекционеру, который планирует выставить экспонат в Ист-Хемптоне.
Хайзер утверждает, что живопись жёстких контуров несет в себе идею универсальных принципов, но он и сам не вполне представляет, каких именно.
«Магнетизм, глубокий космос, а может быть, скорость света, фрагментация… — рассуждает он. — Мне самому не понять, в чем смысл этих работ. Я знаю, что однажды кто-нибудь посмотрит на них и поймет, о чем же они».
Он сказал Вандер Вэг, что хочет сохранить полиптих. «Я бы попридержал их для настоящего коллекционера, а не для паршивого биржевого маклера, — объясняет Майкл. — Я серьезно. Пусть попляшут. Нечего к ним подлизываться. Да и Ларри заработает больше денег и будет счастлив. Придурки с Уолл-Стрит, нечего им облегчать жизнь. Ничего больше не продавать им — лучшая идея».
«Мы поговорим об этом», — лаконично ответила Вандер Вэг.
«Вот 7 картин для вас, на продажу, если хотите, — сказал Хайзер, но насчет одной работы он не уверен. — Ларри может прийти и взглянуть на неё. Надеюсь, она ему не понравится. Или понравится. Мне все равно. У меня наконец-то есть кое-какие работы для вас».
«Я поговорю с Ларри».
«А если вы не хотите, то я оставлю их себе».
«Поверьте, Ларри хочет продать эти работы».
Еще одна картина, и серия с жесткими контурами будет завершена. На следующее утро Хайзер начал морально готовиться к работе. В 10:30 утра я застала его на кухне, он пил эспрессо и слушал Los Lobos. Кладовка в квартире заполнена словно ядерное бомбоубежище, в основном продуктами от Dean & DeLuca: сушеные томаты, филе-миньон, багеты, пармезан и полный набор столовых приборов, запаса которых точно хватило бы, чтобы пережить ядерную зиму (Вандер Вэг: «Для парня, который жил в пустыне, губа у него не дура».) В квартире есть 2 широкоформатных сканера для топографических карт и архитектурных чертежей, так что Хайзер может контролировать финальные работы в «Городе» на расстоянии. Над его столом висит фирменный сертификат «Сонного Ранчо» — его дома в Неваде. На маркерной доске надежно прикреплены 5 листов кальки: арки со смелыми изгибами, выполненные с помощью шариковой ручки, корректора Wite-Out, лекала и ножниц, — биоморфы, как называет их Хайзер, из которых рождаются формы на некоторых его рисунках.
Он рассказал, что его лучшие рисунки — это небрежные наброски, которые он разрезает и снова соединяет вместе: «Честные, настоящие, странные, застающие врасплох, извивающиеся, маленькие дерьмовые каракули».
Ребра Хайзера выступали сквозь белую майку. На нем светло-коричневые брюки-карго, а ноги обернуты бинтами. На шее висел серебряный крестик на цепочке. Майкл сидел на пледе марки Pendleton — он коллекционирует пледы этого бренда — и отвечал по iPhone: «Кому косяк, кому в затяг?» Выпил еще один эспрессо. Так пролетели 1,5 часа. Художник обул пушистые тапочки, надел рубашку, а затем сниял ее. «Не нужно придавать этому такое большое значение, — проворчал он. — Неважно, чем я занимаюсь, просто крашу валиком. Тут легко налажать, но это не высокохудожественно. Валик для краски и краска для дома — вот и вся моя жизнь». Он сделал музыку громче: «Хочу найти ту песню, где саксофон просто башню рвет». И развязной походкой направился в студию со словами: «Окей, сейчас я все закончу».
Он взял банку с краской, которую уже смешал ассистент — королевская венецианская бронза с угольно-черным и темно-коричневым цветами, этот оттенок Майкл называет «вулканическим». Хайзер налил краску через сетку на жестяной поднос. Красить с помощью валика — это физический труд. Приложив усилие, он покрыл ролик краской и подошел к холсту, залепленному зелёной клейкой лентой; угловатый, с мощной нижней частью, холст напоминал сложенного из бумаги лебедя. Хайзер забрался по лестнице на третью ступеньку сверху и начал покрывать холст длинными, плавными мазками, начиная с верхней левой стороны. Через несколько секунд что-то пошло не так. «Чтоб тебя! Вот херня!», — он спустился с лестницы и тщательно осматрел рисунок на предмет несовершенств. На холсте оказалось маленькое белое пятнышко, и он убрал его кончиком ножа. Хайзер встал на колени и приступил к работе над нижней частью холста, сгибаясь пополам с каждым мазком, а затем вновь поднимаясь вверх с помощью лестницы.
«Бля-я-я, не могу больше дышать», — сказал он после нескольких минут интенсивной работы. Его язык свесился наружу, рот был открыт, словно у умирающего от жажды человека, который дождался дождя. Из соседней комнаты доносился саксофон Los Lobos. «Вот оно! Йо! Ха, ха, ха, йо!», — рассмеялся неожиданно воодушевленный Хайзер. Под аккомпанемент саксофона этот рисунок показался ему намного лучше: 20 долларов, потраченные на краску, превратились в грандиозную работу на продажу. Тяжело дыша, он наклонился, опираясь руками на колени и посмотрел вверх с веселой улыбкой: «В этом рисунке что-то есть, да? — засмеялся он. — Ну теперь берегитесь! Я всем еще покажу! Cuidado.»
Отрицание
Хайзер впервые приехал в Нью-Йорк в 1965 г. Он сбежал из дома, был твердым двоечником, иногда участвовал в гонках на мотоцикле и бросил художественную школу в Ист-Бэй. Его отец, Роберт Хайзер, всемирно известный археолог и профессор антропологии в Беркли, проводил масштабные раскопки в Калифорнии, Неваде и Мексике, проявляя особый интерес к петрологии: исследовал, откуда брали камни для древних религиозных сооружений. Мать Майкла — певица, бросившая карьеру ради воспитания детей — была дочкой геолога: дедушка Хайзера был главой Калифорнийской геологической службы, наносил на карты минеральные залежи на территории штата. (Дедушка Хайзера по линии отца был горным инженером в Неваде.) С самого детства Хайзер видел себя в роли художника. Когда Майклу исполнилось 12 лет, родители поняли, что обычное образование ему не подходит и разрешили ребенку оставить школу на год, чтобы Майкл помогал своему отцу на раскопках в Мексике. Юный Хайзер делал зарисовки местности.
Член семьи Хайзеров мог быть ученым, преподавателем в университете или и тем и другим сразу, а Майкл выбрал свой собственный путь. Он был чудиком, игравшим пиброх — древнюю кельтскую музыку для волынки, которая возникла раньше музыкальной нотации и передавалась только с помощью голоса. «Я всегда был белой вороной, — вспоминает Хайзер. — Чем старше я становился, тем паршивее шли дела. Мне вовсе не нравилось мучить свою семью, но все пытались убедить меня, что я не могу делать то, что мне нужно. Мой брат» — морской биолог — «получил все, а меня не брали в расчёт. Отец признался мне: „Извини. Мы все думали, что ты был неудачником“».
В Нью-Йорке Хайзер женился на женщине с маленькой дочкой и зарабатывал деньги росписью лофтов в Сохо. Уолтер де Мария нанял Хайзера для росписи своего дома, и они стали близкими друзьями. Де Мария был на 9 лет старше Хайзера, философ-отшельник, тоже родом из Ист-Бэй. Хайзер начал проводить свободное время в Max’s Kansas City, баре для художников, где впоследствии ему даже заказали вытравить надпись на окне, выходившем на улицу. Майкл был на 10 лет моложе многих художников в баре, и его смелые амбиции иногда раздражали собеседников. «Он очень, очень, очень хотел победить, — рассказал скульптор Карл Андре. — Он хотел быть первым».
Среди художников зарождалась идея освобождения искусства от тисков галерей и музеев. Больше никаких объектов для продажи: у коллекционеров уже достаточно симпатичных вещиц для фешенебельных квартир Нью-Йорка. Роберт Смитсон — мастер слова, хамелеон, постоянно меняющий эстетику и амальгамист — назначил себя главным представителем нового движения и часто подробно объяснял цели нового искусства в эссе для журналов. (Его одноклассники часто отзывались о нем, как о «яйцеголовом».) Осенью 1967 г. Смитсон опубликовал в журнале Artforum влиятельную статью, в которой утверждал, что «тротуары, ямы, траншеи, холмы, кучи, тропинки, рвы, террасы и т. д. — все эти явления обладают эстетическим потенциалом». Бульдозеры можно использовать как кисти. Каждый, по предположению Роберта, может построить «Песчаный город» из рукотворных дюн и впадин.
К этому времени Хайзер уже несколько лет жил в Нью-Йорке, ходил в бар Max’s Kansas City, готовил детское питание для ребенка и упорно работал над «негативными картинами» — холстами с геометрическими вырезами по краям. Зимой он решил поехать в Сьерру-Неваду, где, будучи ребенком, проводил лето в хижине рядом с озером Тахо, запуская ракеты со дна высохших озер и раскапывая артефакты коренных американцев. В заснеженных лесах рядом с хижиной Хайзер вырыл две ямы. Одну он выстелил фанерой, а вторую — листом металла и объявил это ультрасовременным искусством. Эта инверсия в стиле Эшера была простой, но и глубокой одновременно. Этот жест помог открыть в скульптуре новый аспект, в прямом и переносном смысле лежащий на поверхности. «Убирая что-то, я создаю нечто», — сказал позже Хайзер итальянскому критику Джермано Челанто. За работами у озера Тахо последовали широко освещенные в прессе серии траншей, впадин, земляных насыпей и пустынной местности на протяжении 836 км в пустыне Невады. Так Хайзер претендовал не просто на определенный ландшафт, но на всеобъемлющую идею земли как таковой.
В следующем году он взял Смитсона в его первую поездку на Запад. Роберт и его жена Нэнси Холт остановились в хижине Майкла и сопровождали его в экспедиции к озеру Моно для сбора образцов минералов. (В 2004 г. Холт смонтировала запись на 8-мм плёнке в короткометражный фильм. В нем Хайзер с обнаженным торсом в джинсовом пиджаке, ковбойской шляпе и джинсах, как мальчишка, скатывался по склону из вулканического пепла). Смитсон продолжал распространять идеи о новом, развивающемся движении, часто приводя в пример Хайзера и его проекты.
«Хайзер называет свои проекты с землей „альтернативой абсолютной городской системе“», — с восхищением писал Смитсон для журнала Artforum.
Вскоре Смитсон начал цитировать в своих статьях отца Хайзера и упоминал брата Майкла в опубликованных беседах. Хайзер поделился со мной своими чувствами: ему казалось, что Смитсон присваивал себе его индивидуальность. «Я пригласил его на Запад, а он решил: „Теперь я знаю все секреты этого парня“», — рассказал Хайзер. Был задан сценарий и для жизни, и для искусства: чем больше Смитсон восхвалял Хайзера, тем больше Хайзер это умалял, избегал и отрицал.
Тем временем искусство с использованием земли — или лэнд-арт, как называли его некоторые, — становилось все более заметным новым направлением со времен минимализма. Среди главных меценатов была Вирджиния Дуэн, наследница состояния компании 3M. Вирджиния владела галереей на 57-й улице, где представляла работы Де Марии и Смитсона. Во время творческой поездки с Хайзером в 1968 г., Де Мария из Аризоны отправил Дуэн телеграмму: «Уже признано столько успешных проектов и сенсаций в лэнд-арте, что я прошу тебя подумать над закрытием галереи и начать работать с землями по всему миру».
Когда Вирджиния Дуэн не занималась поисками локаций для лэнд-арта, она жила в «Дакоте» и была очарована художниками-бунтарями из своего окружения. Она старалась не поощрять конкуренцию среди участников группы, хотя Хайзер отчетливо начал видеть соперника в Смитсоне. Хайзер был стеснительным и чувствительным, как сказала мне Дуэн: «Он всегда выглядел диковатым, и это сохраняется в нём по сей день. Он словно животное с тяжело раненной лапой, которое с яростью защищает свою территорию. К его территории относятся и его идеи. Майкла очень раздражает, если кто-нибудь ими пользуется».
В 1969 г. Хайзер обратился к Дуэн с просьбой профинансировать проект на Западе страны. Вирджиния дала ему 22 тысячи долларов, и несколько месяцев спустя он вернулся в Нью-Йорк с фотографиями «Двойного отрицания» — одной из первых монументальных работ лэнд-арта. В двух часах езды от Лас-Вегаса, с видом на реку Вирджин находится скульптура, которая состоит из двух глубоких ровных траншей, проходящих по верхушке столовой горы, или, как это называет Хайзер, — перемещение 240 000 тонн земли. Холм покрыт риолитовыми каличе, твердым осадком океанического дна, и Хайзеру пришлось создавать скульптуру с помощью динамита; он нанял местного жителя, чтобы убрать щебень, расчищая глубокие надрезы бульдозером. «Парень был настоящим смельчаком, — рассказал Хайзер. — В конце траншеи был обрыв, а затем время останавливалось. Все распадается. Это просто черная дыра».
«Двойное отрицание» составляет 457 м в диаметре — это приблизительная длина Эмпайр-стейт-билдинг, если положить здание набок. К огорчению Хайзера, скульптура в точности соответствовала длине новой работы Смитсона «Спиральная дамба» — витиеватой линии из камней на Большом Соленом озере, похожей на побег папоротника. Смитсон закончил ее при финансовой поддержке Дуэн через несколько месяцев после того, как Хайзер завершил «Двойное отрицание». Как сказал Смитсон, вдохновение для места создания скульптуры он почерпнул из важной творческой поездки на озеро Моно.
Смитсон погиб в авиакатастрофе в 1973 г., но Хайзер все еще чувствует сильную обиду. «Он — манипулятор, лукавый хвастун, — рассказал Майкл. — Он из Нью-Джерси. Он никогда не был на Западе дальше заправки Sunoco в Хакенсаке. А теперь все думают, что он гений. Он 100%-я фальшивка». Застарелая обида Хайзера поражает многих своим необъяснимым накалом. Джанфранко Горджони, фотограф, работавший вместе с обоими художниками в 1970-е гг., рассказал мне: «Смитсон слегка подшутил над Майком. Но Майк воспринял это так серьезно, словно он хозяин пустынь во всем мире». Я спросила Хайзера, почему это так важно — кому принадлежит идея лэнд-арта в пустыне, и кто начал работать первым. Он был оскорблен: «Потому что это наша работа! Наш труд. Почему я должен разрушить свою жизнь, здоровье и лишиться рассудка, чтобы придумать новые идеи и позволить какому-то мудаку украсть их у меня?»
«Двойное отрицание» Хайзера и «Спиральная дамба» Смитсона формируют важную пару в каноне скульптуры 20-го века: первое — пример иссечения пространства, второе — его расширения.
Джулиан Майерс-Шупинска — историк земляных сооружений сказала мне: «Скорее всего, недель через десять в курсе лекций „С 1800 года до настоящего времени“ на экране появится слайд с „Двойным отрицанием“». Но, будь то из-за обширной художественной практики Смитсона, его свободных критических статей, искусной саморекламы или, возможно, даже из-за его ранней смерти, он более знаменит среди лидеров мнений в академической среде. Майерс-Шупинска добавила: «Если твой преподаватель по истории искусств торопится, он может показать только „Спиральную дамбу“».
Рассматривать «Двойное отрицание» лучше всего с воздуха. Не так давно Майкл Гован на своем самолете Бичкрафт Бонанза 1979 г. показал место, где находится работа — гору Мормон. С 2500 м гора расстилается, словно крем на торте, окаймлённая внизу мелкими грядами. Ее край имеет форму гребня; в одной из впадин и находится «Двойное отрицание». Пока я рассматривала верхушку горы цвета хаки, мой взгляд притянули мутные воды реки Вирджин, устремленные к озеру Мид — бирюзовой луже, в которой словно растворен мел. Монументальную скульптуру Майкла нигде не было видно.
Затем самолет накренился, и появилось творение Хайзера — две черные, покрытые тенью, впадины, образующие ущелье там, где прямо над долиной обрывается край холма. «Думай о скульптуре как о иероглифе, — посоветовал Гован. — Майк последний из великих современных художников, который интересуется классическими формами». Хайзер раньше поправлял свое финансовое положение с помощью азартных игр, он говорит, что две траншеи и ущелье символизируют ячейки на колесе рулетки: сектор «двойное зеро» наверху и «зеро» напротив.
Дуэн передала «Двойное отрицание» в дар музею современного искусства в Лос-Анджелесе в 1980-е гг., и Хайзер долгое время не навещал свою работу. Разрушение скульптуры вгоняет его в депрессию: глубокие и аккуратные разрезы заполнились валунами, которые обрушились с краев. Изначально Майкл планировал позволить геологическим процессам вернуть утраченное обратно, но в какой-то момент изменил свое решение и сейчас надеется найти деньги, чтобы восстановить работу. Гован предполагает, что эта перемена в отношении к реконструкции отчасти связана с тем, что Смитсон настаивал на принципе энтропии, а Майкл не хотел иметь ничего общего с идеей, которая ассоциируется с его заклятым врагом. Вскоре после окончания работы над скульптурой Хайзер решил отправиться туда, где никто бы его не услышал.
Зона 51 в мире искусства
Чтобы представить меня Хайзеру в «Городе», Шейн Маквей, главный менеджер проекта, заехал за мной на рассвете в Лас-Вегас. Мы взяли курс на север по шоссе Грейт Бейсин. Над нами было ярко-синее небо, слева тянулся ряд испещренных бороздами склонов, а вдали — покатые высокие горные вершины, словно бугорки на ковбойской шляпе. «Еще полтора часа мы будем ехать по пустынной, нетронутой местности, пока не приедем в Аламо, а потом еще полтора часа пустыни, — предостерег Маквей. — Готов поспорить, это самое уединенное место вдали от цивилизации, в котором ты была».
На дальней стороне горной гряды находится авиабаза Неллис; полигон Невады, где проводили испытания ядерного оружия во время холодной войны; гора Юкка, куда предлагали свозить отработанный плутоний со всей страны. В Аламо мы проехали перекресток с Внеземным Шоссе — эта дорога ведет к военной базе, известной как Зона 51. Правительство США никогда официально не подтверждало факт существования Зоны. Там работал отец Маквея, и менеджер до сих пор не знает, чем именно тот занимался. Маквей проводит параллель с собственной жизнью, поскольку и сам работает на закрытой территории в соседней долине. «„Город“ — это Зона 51 в мире искусства» — вынес свой вердикт Шейн.
Хайзер обзавелся собственной землей в долине Гарден в 1972 г. благодаря денежной ссуде Дуэн. (С тех пор он приобрел и другие земельные участки, а долг был прощен.) Его первый брак распался, и Хайзер начал встречаться с Барбарой Липпер, которая работала в галерее Лео Кастелли. Она влюбилась в него во время полета на частном самолете — они хотели увидеть древние геоглифы в пустыне на востоке национального парка Джошуа-Три. «Он был сильным и молчаливым, — вспоминала Липпер. — Невероятно привлекательным — как кинозвезда, — и очень серьезным, усердным художником». (Липпер говорит, что позже паузы в разговорах сменились ругательствами.) Первый раз Барбара посетила долину Гарден в ветреный день в конце зимы. Место было заброшенным — никаких построек или признаков людей, все словно вымерло на мили вокруг. Когда они с Хайзером тащились по грязи, он спросил ее: «Как думаешь, ты смогла бы здесь жить?»
Хайзер поставил трейлер для ночевок и приступил к работе. Его первым творением стала огромная скульптура «Комплекс Один». Майкл только что вернулся из поездки в Луксор, где вместе с отцом изучал Колоссов Мемнона; влияние культуры Египта можно заметить в том, что «Комплекс Один» построен в форме трапеции, что отсылает к ступенчатой пирамиде Джосера, хотя некоторые сравнивают работу Хайзера с военным ангаром. Перед трапецией расположена 6-метровая бетонная буква L, которая балансирует на короткой ножке. Буква T из цемента выглядит парящей в воздухе без какой-либо поддержки и выступает из массива постройки.
Чтобы облегчить работу, Хайзер нанял парней, с которыми познакомился в одном баре в Аламо, где, кстати, был единственный телефон-автомат на многие мили вокруг. Хайзер пользовался им, чтобы позвонить друзьям и пригласить их в гости. Мужской кемпинг в Гарден-Вэлли был местом притяжения всей творческой тусовки: хаотичным потоком люди тянулись сюда из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, чтобы водить погрузчик и научиться стрелять из винтовки. Как-то раз в выходной день Хэнк Ли, друг детства Хайзера и профессиональный мотогонщик, помогавший делать узоры со следами мотоциклетных шин, приехал работать над «Комплексом Один». Они успели залить порядочное количество бетона и сжигали мешки от цемента в больших цилиндрических бочках на 246 л. Как вспоминает Хайзер, Ли, не понимая, насколько высока температура горящих мешков, добавил из лейки бензина в огонь. Лейка взорвалась, превратив Ли в гигантский огненный шар. Хайзер, наблюдавший картину из кабины трактора в 30 метрах, бросился к Ли и повалил его на землю, стараясь потушить огонь. Но к тому времени, когда Майклу это удалось, Ли был уже почти мертв, а сам Хайзер получил серьезный ожог рук. Ещё год этот пожар стоял у Хайзера перед глазами, словно кадры из кинопленки. Хайзер рассказал, что Ли, пролежавший в госпитале несколько месяцев, сообщил, что больше никогда не хочет его видеть.
Вскоре после этого несчастного случая Хайзер и Липпер поженились в суде Невады, а затем она вернулась обратно в Нью-Йорк к своей работе. Барбара полагала, что это делает их богемными, но, по ее словам, Хайзер был оскорблен и подал на развод через несколько месяцев после свадьбы. Липпер была унижена, но потом Майкл вдруг приехал к ней домой как ни в чем не бывало. По ее словам, их отношения возобновились, и мало кто догадывался о том, что они в разводе. В 1974 г. Липпер переехала в Гарден-Вэлли.
В Неваде Хайзер начал строить дом, копать колодец и сооружать кухню из материалов, оставшихся после работы над «Комплексом Один». Наконец-то Майкл почувствовал одобрение со стороны отца: его сын не какой-то -то хиппи, а владелец ранчо в Неваде, возводил на заднем дворе конструкции, сопоставимые с археологическими раскопками. Роберт Хайзер в своем письме из Гватемалы описывал, что нашел множество прекрасных стел ранней эпохи Майя: «Говорю тебе, парень, эти ребята действительно умели двигать камни», — и добавляет весомый комплимент: «Им бы понравился „Комплекс I“». Он упоминает масштабы Майя: длина около 2,5 км, а ширина чуть более 500 метров. «Город», который приобрел узнаваемый церемониальный вид — узкий овал, похожий на гоночный трек, каждый конец которого «закреплен» памятником, — очень похож на творения Майя и по форме, и по размеру.
Липпер, жительница Нью-Йорка, никогда до этого не видела гремучую змею, койота или полярное сияние. В Гарден-Вэлли не было телефона; до ближайшего почтового отделения нужно было ехать 48 км. Из-за того, что этот участок земли продувался ветрами со стороны полигона, правительство выдало им счетчики для измерения уровня радиации. По словам Липпер, она не соответствовала образу жизни поселенцев. «Майкл говорил: „Включи генератор“. А я отвечала: „Ни за что, сам включай“. Меня не интересовал генератор или обучение сварке». В конце концов она вернулась в Нью-Йорк. Липпер рассказала: «Мой супруг живет и работает в Неваде, а я — в Нью-Йорке. Мы ездили друг к другу, но не так часто, как ожидали».
Во время очередной поездки в Нью-Йорк Хайзер нанял студентку художественного факультета, Мэри Шэнахэн, в качестве студийной помощницы. Молодая женщина примерно 30-ти лет, предсказуемая и терпеливая, которая была без ума от Майкла и его работ. Он заметил это. «Она довольно привлекательна: очень красива и невероятно умна, — поделился со мной Хайзер. — Не такая, как все. Сладкая как сахар».
Он жил с Липпер, крутил роман с Шэнахэн и планировал вернуться к «Городу», когда, как он говорит, следуя минутной прихоти, они с Липпер поженились второй раз в ратуше, устроив совместную церемонию с друзьями Барбары: драматургом Джоном Патриком Шенли и актрисой Джейн Хейнс. Вскоре после этого события Хайзер с твердой уверенностью переехал в Неваду, забрав с собой Шэнахэн и оставив Липпер, которая стала редактором журнала Grand Street в Нью-Йорке.
Последний час путешествия на ранчо проходит по грунтовой дороге, которая петляет в частоколе базальтовых столбов, похожих на гигантские рты, полные кривых зубов. Невада, когда-то погружённая в воды Тихого океана, последние 30 млн лет разрывается на части. Тектоническое напряжение создает характерные чашеобразные долины между высокими горными хребтами. Долина Хайзера — это древнее русло реки, полное булыжников, занесенных сюда некогда бурным течением: известняк, доломит, песчаник и вулканические породы вроде базальта. Как говорит Хайзер, он выбрал это место именно из-за природных материалов.
Маквей указал на знак въезда на территорию Национального памятника «Бэйзин и Рэйндж». В этом регионе сильны антиправительственные настроения — недалеко живет Клайвен Банди, — и указатель иногда закрашивают надписями о федералах и бюджете США. Само ранчо — небольшое скопление деревьев — появляется на горизонте ровно посередине широкого, голого дна долины. За закрытыми металлическими воротами, полями люцерны, деревьями, домом, мастерской и огромной каменной скульптурой, вдоль дороги, которая когда-то была взлетной полосой аэродрома, и находится «Город».
Я вошла в «Город» между ровными серо-коричневыми насыпями гравия, словно это безмятежный сад камней, расположенный так, чтобы ни один камешек не сполз вниз. Как щиты для взрывных работ, насыпи загораживали обзор; их формы, которые можно объять полностью только с воздуха, образуют тайный алфавит, состоящий из камня-амулета, собачьей кости, креста и тесла. Склон тянется на восток, по направлению к вершине бастиона, к которому прислонена огромная керамическая стела. Ниже располагается громадное сооружение типа «мезоамериканских стадионов», а за ним — «Комплекс Один», который, в свою очередь, находится на восточной границе проекта.
Как сказал Гован, эта скульптура — притча о двух основных занятиях Хайзера — о скульптуре и о живописи.
Если смотреть прямо перед собой, то перевернутые буквы L, T и еще 2 бетонных объекта образуют раму вокруг прямоугольного участка земли цвета золы — «застывшая грязь»: изящная синекдоха Хайзера для краски. Стоит сдвинуться с места, как изображение разбивается на части, обнажая изломанную трехмерность структуры (это настоящий инженерный труд), подобно тому, как примитивная фронтальная живопись эволюционировала до тех экспериментов с формой, которые начались в 20-м веке.
По своей сути, «Город» — проект, связанный с горным делом: ямы, холмы и склоны, которые их соединяют. Интуитивно понятно, что это проект о нулевой сумме: каждый негативный объем находится в балансе с позитивным. (Гагосян, описавший свою поездку в «Город» как новый, захватывающий опыт, говорит: «Это безумие, но по-своему рациональное».) Во всех направлениях, под каким углом ни взгляни, широкие бульвары исчезали за поворотами в неизвестность, приводя меня к впадинам, в которых исчезал весь мир, и оставались только фальшивый горизонт и голубое небо. 22,5 км бетонных бордюров прочертили изящную, затейливую линию, которая тянулась по краям насыпей и троп. Рядом кружили вороны, и я вздрогнула от глухого звукового удара — два истребителя проводили летную тренировку над «Городом». Я села в яму. Мухи щекотали мои руки. Легко было почувствовать себя бренной кучкой костей. Ни одно произведение современного искусства не вызывало у меня такого странного древнего страха: чья рука сотворила это и зачем?
Мы вернулись на ранчо. Дверной проем был затянут паутиной черной вдовы. Хайзер сидел на кухне в конце длинного и дощатого фермерского стола рядом с духовкой Harman. На балке у него над головой висели походные фонари и железные детали телеги, которые отец Хайзера раскопал на дне высохшего озера Гумбольдт Синк. Хайзер был одет в красную клетчатую рубашку, рабочие брюки и спадающие сланцы. Он впервые за пять месяцев вернулся в пустыню. Гагосяну понравилась живопись жёстких контуров, поэтому сейчас Хайзер подумывал о скульптуре. Он улыбнулся и сказал: «Добро пожаловать в крысиную пещеру».
Веселье с Майком
«Сонное Ранчо» получило свое название с легкой руки одного местного жителя из-за привычки Хайзера просыпаться в 9 утра, а не в 4:30, как мормоны и баски по соседству. Однажды поздним утром я застала Майкла на кухне. Интернет-соединения не было: Хайзер подозревает, что на базе Неллис перехватывают его сигнал, чтобы генералы могли связаться с Пентагоном. Снаружи послышался лай бордер-колли и звук подъезжающей машины. «Ну ничего себе, она здесь», — тихо произнес Хайзер. На белом Форде серии F-350 приехала Мэри Шэнахэн.
«Она помогает строить эту штуку — занимается инженерными вопросами, расчетами, сметами и политикой — абсолютно всем», — добавил он. Шэнахэн вошла в кухню: сильная невысокая женщина с рыжими волосами и стрижкой каре, одетая в темные джинсы и джинсовую куртку, на ногах — пыльные ковбойские сапоги. У нее широкая улыбка, но взгляд устремлен вниз как у опытной медсестры с благородными манерами. Колли Томатная Розочка и ее два щенка прыгали вокруг Мэри. «Знаю, знаю», — повторяла она. Хайзер улыбался от души: «Рад тебя видеть». «Я тоже», — ответила Мэри, легко поцеловав его в щеку.
Когда Шэнахэн приехала в пустыню вместе с Хайзером в конце 1980-х гг., ранчо было в запустении. Из рабочей техники был только старый мичиганский погрузчик, с помощью которого построили «Комплекс Один». Шэнахэн спросила Дженнифер Мацкевич, подругу из художественного колледжа, не хочет ли она приехать летом в гости и поработать. Мацкевич провела на ранчо следующие 11 лет. «Традиционный уклад жизни — это не про нас, — объясняет Шэнахэн. — Я была молода. У меня не было никаких определенных планов на будущее. Переезд в пустыню казался мне увлекательной идеей. Я сказала Майку: „Я сделаю все, что будет нужно“». Они питались тем, что выращивали на ранчо. Ночью Майкл и Мэри выключали генератор, болтали и пили пиво при свете масляных ламп, развлекая друг друга догадками, что же подумают соседи. Весь день напролет они работали до одурения. Втроем заливали бетон, чтобы увеличить мастерскую, где Хайзер работал с металлом и вместе с Мэри создавал скульптуры. «Мы очень много работали физически, даже подкачались», — вспоминала Мацкевич. Жизнь была сложна и психологически. Объезжая окрестности на старом погрузчике, передвигая камни с Шэнахэн и Мацкевич, Хайзер не скупился на оскорбления. Девушки назвали эти сеансы издевательств «Веселье с Майком».
Галерею, с которой Хайзер сотрудничал в 80-е гг. , больше заботила продажа картин, а не финансирование «Города». В 1987 году умер агент Майкла. Душеприказчики окончательно избавились от работ, заполнив рынок картинами Хайзера и снизив продажи на многие годы. Проект затягивался. В то время как Хайзер изо всех сил старался построить «Комплекс Два» и другой большой холм, названный «Комплексом Три», уже завершенные части «Города» начали разрушаться. В 1991 году Патрик Лэннан, президент фонда Лэннана, посетил «Город» и был поражен амбициозностью проекта и его автором. «Это самый упрямый человек, которого я когда-либо встречал, — поделился впечатлениями Лэннан. — Не знаю, пошел ли бы я с ним в поход, но я действительно восхищаюсь им». За прошедшие с тех пор годы фонд Лэннана уже выделял средства для строительства большей части проекта. Несмотря на это, у Хайзера свой неумолимый и требовательный взгляд на отношения с меценатами. Когда Лэннан захотел привезти группу студентов и показать им «Город», Хайзер протестовал так сильно, что потребовалось вмешательство Гована, а потом, на протяжении всего визита студентов, Хайзер не выходил из своей студии.
Хайзер восстанавливал здоровье на ранчо, устанавливая солнечные батареи, а вскоре он уже снова ездил на погрузчике.Он не мог сгибать ногу в колене, поэтому надевал металлическую распорку, которая позволяла дотягиваться до педали газа. «Он выглядел так, словно его выкопали из могилы, но работал, — рассказал Лэннан. — Он разъезжал по ранчо в отвратительной грязной одежде и курил дорогие кубинские сигары, которые мы привезли ему из Санта-Фе». Как раз в это время он развелся с Липпер во второй раз; потом женился на Шэнахэн, а Мацкевич решила, что пришло время уезжать.
Шэнахэн, которой сейчас 51 год, подошла к раковине и начала мыть посуду: она покинула ранчо 2 года назад, но очевидно, что это до сих пор ее дом. После того как с посудой было покончено, она налила Майклу стакан воды и отвела меня показать свою студию — одну из многих построек, которую они с Хайзером возвели на участке. Призраки её картин — негативы, нарисованные аэрозольной краской, — по-прежнему остаются на стенах. «Майк хочет, чтобы мой вклад в строительство „Города“ был признан официально. И я ценю это, — рассказала Мэри. — Но как художник я вижу, что „Город“ — это его проект. Это он так видит мир, а не я. Мне никогда не хотелось быть женой, которая принимает участие в проекте».
Однажды из Лос-Анджелеса приехали инженеры. Они обсуждали восстановление основы «45-90-180» — большой скульптуры на западной окраине «Города», более чем в миле от «Комплекса Один». Как сказала Шэнахэн, работа над этой скульптурой началась примерно в 2000 г., когда Майкл Гован, директор Dia Foundation в Нью-Йорке, лично взял на себя ответственность за воплощение в жизнь идей Хайзера. Сбор средств, организованный Гованом, покрыл все расходы, и Хайзер начал работать над ландшафтом к западу от летной полосы. В разгар строительства расходы составляли до 125 тысяч долларов в месяц.
Мы отправились на место стройки в процессии из «мужественных» пикапов. «45-90-180» — это, как утверждает Гован, «искусство как математика»: коллекция гигантских бетонных прямоугольников и треугольников, аккуратно расположенных на плите. Все фигуры можно соединить воедино в цельный клин, словно в детской головоломке. Хайзер вышел из пикапа в очках, в шляпе и с блокнотом. «Посмотри на вот эту скульптуру, — сказал он, указывая в направлении насыпи в форме пропеллера. — Все проходят мимо нее. Пропеллер, а напротив — собачья кость. Между ними гнетущая пустота». Впереди был холм в форме подковы, бордюры по краям образовывали лихие повороты у подножия, вдоль дороги. «Это как пара канцелярских резинок, — сказал Хайзер. — Дрррынь, прыг-прыг-прыг-скок!»
Хайзер и Шэнахэн подошли к «45-90-180». Они с любовью прикасались к скульптуре, беспокоясь о трещинах и изъянах, словно родители, осматривающие ребенка после падения. Один из инженеров предложил покрыть основание сталью. Хайзер поднял эту идею на смех: «Конструкция разрушится, — объяснил он. — Как разрушились стальные оси, которые турки установили в Парфеноне. В конце концов их изъела ржавчина, и дыры стали только толще. А потом всё рухнуло». Хайзер с Мэри выбрали алюминий.
«Черт возьми, — воскликнул Майкл, обращаясь к Шэнахэн. — Не верится, что мы построили эту штуку. Она охренеть какая здоровая. Чистое безумие». Он стоял и посмеивался от удовлетворения. Руки на бедрах, осматривает свое творение. «Очевидно, работа закончена». Все, что оставалось сделать — проработать некоторые детали, края и места с гравием. Мэри стояла рядом с ним, руки на бедрах. Они отклонились друг от друга, а их тени пересеклись на земле.
На обратном пути к ранчо Шэнахэн сказала мне: «Я вложила много сил в эту работу». Трудно было сказать, тоскует ли она по прошлому или чувствует облегчение от завершения проекта, или и то и другое. Я спросила у нее, как она смогла оставить ранчо, после того, как вложила столько сил в проект, и он уже близился к завершению.
В голове крутились мысли о том, что сказал Хайзер: когда он завязал с морфином, то стал вести себя странно — разъезжал на погрузчике по ранчо в одном нижнем белье марки J.Crew.
Начались проблемы и с рабочими, многие из которых тесно сотрудничали с ним долгое время. Он снова оказался почти в полном одиночестве. Шэнахэн повела себя достаточно благородно, не называя конкретные причины расставания. «Я бы не хотела говорить об этом, — пояснила она. — В жизни всякое случается. Его искусство — это его дитя. В работе он полностью отдается страсти, он впечатлителен, упрям, и работать с ним непросто. Он очень напорист, независимо от предмета разговора».
Сегодня мичиганский погрузчик уже на пенсии. У Хайзера три погрузчика поновее и грейдер с GPS за миллион долларов, чтобы делать дороги и холмы. Еще у него есть команда молодых рабочих, которым он много платит, а они преданно отвечают ему: «Хорошо, Майк». Техника и помощь рабочих делают всё одновременно и проще, и тяжелее, что позволяет продолжать работу. «Представьте, какой это стресс, — говорит Хайзер. — Это расширяет границы эстетического восприятия. В работу нужно поверить».— Я поинтересовалась, были ли у него когда-нибудь сомнения насчет «Города»? «Нет, — быстро ответил Майкл. — Ни единого».
Не пустое место
Поместье Гленстоун, принадлежащее коллекционерам Митчу и Эмили Рейлс, раскинулось на сорока с половиной гектарах в полях Потомака, штат Мэрилэнд. В поместье есть частный музей, который специализируется на послевоенном и современном искусстве. Коллекция музея включает в себя два произведения Ричарда Серры, распластанную, словно паук, скульптуру Тони Смита; и 11-метровую скульптуру Джеффа Кунса, оформленную 22 тысячами цветущих однолетников.
В 2008 году чета Рейлс посетила «Сонное ранчо» Хайзера и заказала две работы, в которых воплотились бы его задумки конца 60-х гг. В июле, пока помощники Гагосяна организовывали переезд Хайзера в большой лофт в Сохо, Майкл и Вандер Вэг с Томатной Розочкой уехали в Мэриленд на новом белом Dodge Hellcat. Хайзер собирался начать новый проект — «Линию сжатия» перед входом в здание музея площадью 1150 м². Проект музея разработан архитектором Томасом Файфером, сейчас идут строительные работы. В течение нескольких месяцев супруги Рейлс очень тщательно готовились к приезду Хайзера и потратили на это событие кучу денег.
На второй день работы над «Линией сжатия» Хайзер сидел на диване в гостевом домике, построенном по проекту Чарльза Гуотми, накинув на плечи плед. «Чёрт, знаете, вы бы полегче с кондиционером», — попросил Хайзер Эмили Рейлс, безупречно одетую, сдержанную женщину 40 лет родом из Тайваня, когда она зашла посмотреть на художника, поселившегося в ее гостевом доме, словно сокол в ее Капризе «Вы так всех гостей в могилу сведете», — Затем он принялся пространно критиковать постамент, который она выбрала для скульптуры Тони Смита.
У Эмили ученая степень по истории искусств, она работала в галерее Глэдстоун в Нью-Йорке до встречи с Митчем — соучредителем промышленного конгломерата, разделившим ее любовь к искусству. Она главный куратор семейного музея и то, как она выдерживает нападки Хайзера, вызывает восхищение. Но, как сказал мне Гован, сила его харизмы вот в чем: «Рядом с Майком невозможно принадлежать себе».
В последующие дни Майкл стал менять продуманные планы Эмили: Хайзер настоял на выравнивании дороги, сносе стены и пересмотрел решение о том, каким гравием окружить скульптуру. В один из вечеров, пока Майкл кормил Томатную Розочку с серебряной вилки за столом, он рассказал Эмили о том, как Сальвадор Дали заставлял коллекционеров падать на колени и ползать по полу, целуя его ноги. «Это хорошо для бизнеса, — сказал Майк. — Может, он просто так подшучивал над ними. Думаю, такие парни похожи на меня».
«Я знаю», — ответила она.
«Линия Сжатия» появилась впервые в 1968 году на высохшем дне озера Эль Мираж в Мохаве: открытая трапеция из фанеры длиной в 5 метров, которую Хайзер и Хэнк Ли поместили в яму и лопатами накидали в нее земли с каждой стороны, пока центральные точки трапеции не сложились под давлением, образовав 2 треугольные впадины, соприкасающиеся углами. Для супругов Рейлс Хайзер воспроизвел «Линию Сжатия» в виде стальной коробки длиной 5,5 м, но техническая сторона дела осталась прежней — другими словами, конструкцию могло разорвать на куски, если он наполнял ее землей слишком быстро, неравномерно, или влажность грунта была неподходящей. Для Хайзера эта скульптура была возможностью исследовать физические процессы без эстетической составляющей; незаметное сжатие стали при помощи грунта — это скрытая энергия, затаенное воздействие, динамичное и постоянное. «В истории искусства нет ничего подобного, — сказал он Эмили. — Это вам не какой-нибудь Джефф Кунс. Это искусство. То, чем я занимаюсь в этой яме — совсем другая сущность. Моя работа безупречна».
Хайзер сверяется с часами Fitbit, которые начал носить совсем недавно, и сообщает, что этой ночью спал 3 ч. 17 минут. Это заметный прогресс по сравнению с предыдущими сутками без сна. «Ну что, пошумим? — спрашивает он. — Мне уже не терпится». Он надел шляпу и вышел на улицу, упомянув о том, как ему не хватает морфина и жалея, что у него нет косяка, проехал немного на Hellcat от гостевого дома до стройплощадки, где вышел из машины и сел за руль погрузчика 966K Caterpillar. Хайзер специально потребовал этот погрузчик для работы. Коди Раддер, который работает над «Городом», прилетел из Лас-Вегаса и работает на погрузчике на другой стороне участка.
Я забралась в кабину погрузчика вместе с Хайзером и взгромоздилась на подлокотник водительского сидения; громко и в произвольном порядке играла малийская музыка. Он направил погрузчик к насыпи из 40 000 м³ специально подобранного грунта, похожего на коричневый сахар, зачерпнул ковшом огромный ком и поехал по земляному спуску в яму. Вырытая коробка напоминала распахнутый саркофаг. Тряхнув ковшом несколько раз, он вывалил грунт, затем проехался туда-сюда по всей длине ямы, утрамбовывая землю. Выезд на поверхность затруднял деревянный каркас коробки с якорями-двутаврами из бетона — развернуться было негде.
Хайзер врезал ковшом по одной из злосчастных опор. Райлс стояла под шатром от солнца и наблюдала. «Она кипит от злости. Думает, что я снесу ее здание». Он помахал ей, быстро перебирая пальцами в воздухе — мол, не беспокойтесь, — потом подал знак, чтобы она сделала фото. Майкл спросил у меня: «Хочешь посмотреть на машину в деле?» И снова врезался в балку. Он убрал руки с рычагов управления как ковбой на родео и тряс кулаками в воздухе — «Хэ-хэй!» Я не видела его более счастливым. Трое рабочих в оранжевых жилетах отвели взгляд.
За ланчем с Эмили в тени шатра Хайзер поднял вопрос ошибок, допущенных во время подготовки ямы. «Вся вода прольется прямо в постройку Элейны», — сообщил он. Вандер Вэг широко раскрыла глаза от удивления. Хайзер понял, что что-то путает. «Как ее зовут? — Спросил он, вглядываясь в лицо Вандер Вэг. — Эфедра? Юнис?» Эмили смотрела на него озадаченно. Вандер Вэг мягко заметила: «Майк любит всем давать греческие имена».
«О, почему?», — спросила Эмили.
Вандер Вэг пожала плечами.
«Может, назвать ее Экзосет? — о, это французская противокорабельная ракета», — сказал он, умирая со смеха.
«Десерт?», — оживленно спросила Вандер Вэг, предлагая печенья с милой улыбкой.
Ближе к вечеру стенки коробки начали сжиматься, как ремень на талии, но Вандер Вэг никак не могла вытащить Хайзера из кабины погрузчика. Его взгляд был сфокусирован на работе, он стоически и одержимо перемещал грунт. Позже он заметил: «Забавно, после окончания работы здесь не на что будет смотреть. Не знаю, в курсе ли Эмили. Это довольно безрассудная идея. Когда все будет готово, будет видно лишь пустое пространство». Он продолжает: «Действие происходит под землей. Это не какое-то бестолковое произведение искусства для привлечения внимания. Здесь пустота. Словно я вскрыл землю бритвой». Хайзер остановился, чтобы обдумать сказанное. «Но это не пустое место».
К третьему дню Хайзер заполнил коробку грунтом до краёв, и две стороны соединились ровно в одной точке. «Готово, приятель, hecho», — резюмировал Майкл, когда рабочие разровняли и расчистили землю вокруг работы. «Это произведение искусства родилось на дне плайи, которая простирается на мили вокруг». Он подошел к точке соприкосновения стенок коробки и встал на колени. Сдул мелкий песок с центральной точки фигуры и провел пальцем по пыльной поверхности. Его серебряный крест свешивался до земли. Это сцена выглядела так: художник, археолог, молящийся человек взирает на вход в преисподнюю.
Перевод: Мария Дягтерёва
Редактировали: Мария Архарова, Илья Эш
