Серия стихов Зверева «Шашки» (здесь: 1966-67 годы) знаменует один из этапов его творчества, отличный от раннего, со стихами, близкими «лебядкинской» традиции Н.Олейникова и более позднего, где в стихах, посвященных вдове знаменитого русского футуриста О. Асеевой, слышится есенинская нота. Краткие и емкие, подобно образцам афористической литературы, «Шашки» демонстрируют напряжение между интеллектуализмом и антиинтеллектуализмом, характерное и для его пластических работ. В «Шашках» через строки проходит дискурсивный карнавал, серьезность соседствует с фарсом, канцеляризмом с просторечием, бытовой трюизм – с глубокомысленной философией, уравниваясь в своем соседстве. Размашистый почерк, почти полное отсутствие помарок говорят о том, что поэт писал без черновиков, высвечивая в «автоматизме» план «чистых грез», если пользоваться языком феноменолога Гастона Башляра‌. Зверев верен своей максиме: «поэзия должна быть неожиданной»:

Самое –
главное –
– это –
– основное –
а основное –
– самое –
– гласно –
смотри – в – корень.
а корень – зла –
родил бог –
бабу, черта – и – козла

Подобный игровой противоречивый характер поэтической мысли, взаимопревращения профанного и сакрального сближают опыты Зверева с немецким барокко, особенно с «Симплициссимусом» Г. Я. К. фон Гриммельсгаузена, речью его главного героя Симплиция. Особенности внутренней адресации в поэзии Зверева перекликаются с лирикой Андреаса Грифиуса и Пауля Флеминга. В стихах Зверева присутствуют близкие барокко риторика, мировоззренческие и эстетические установки. «Шашки» – собрание готовых девизов для эмблем. Близкий для «причудливой эпохи» образ поэт использует и для названия серии: высокая аллегория шахмат заменяется демократичными шашками. Игровой диалог, который подразумевает это название – отражен в стихах: частое «ты» граничит между риторической адресацией и обращением к читателю как со-творцу и символическому сопернику. Такое обращение рисует перед нами образы ментора и ученика, погрузившихся в изучение несколько смешного и несколько страшного советского барочного космоса.

Подборка архивных текстов представителя «Второго русского авангарда» Анатолия Тимофеевича Зверева содержит в себе не только культурологическое значение в рамках охвата сделанного художником, но также материалы одной из двух составляющих явления художника Зверева – поэзии. Сам АЗ (как подписывал все свои работы, так и просил себя называть сам Зверев) не раз проводил параллели между живописцем и поэтом, и часто причислял себя ко вторым. АЗ обладал большим комплексом разнообразных способностей (скульптор, пианист, футболист), являя пример советского уникума. В своей автобиографии Анатолий Тимофеевич вспоминал детство: «У нас в комнате висел на стене «лубок» – картина, на которую я засматривался – и даже, кажется, пытался по-своему сделать «копию», то есть как бы нарисовать то жe самое. Конечно, у меня в то время были цветные, наверное, карандаши: и, кажется, были шашки, в которые я всегда мечтал научиться играть (впоследствии эти шашки стали связующим звеном моего «неуклепаго», – выражаясь, так сказать, деревенскими словами, – существования)». Именно о последнем увлечении, доведенном до внушительного значения в жизни художника, пойдет речь.

Здесь представлены тексты, которые автор отнес к жанру «шашек» – небольшие, беглые зарисовки из двух тетрадей (осень 1966-го и зима 1967 годов), на первый взгляд оставляют ощущение экспромта – текста «на случай», но при более пристальном рассмотрении, выявляют значительные закономерности, свойственные зверевской технике письма. Первое, что предстает в процессе чтения «шашек» – параллель с живописными работами, относящимися как к автопортретам («Автопортрет», 1959 г.), так и к портретам (женский – «Портрет Полины», 1980г.), а также пейзажам («Зима. Двор», 1958 г.). Собственно, о последних АЗ говорил: «Живописец пишет на природе; Пишет потому что он – поэт». Каждая линия, представленная в живописных работах, предстает в текстах АЗ как элемент спонтанности и взаимосвязи двух типов письма: ритмическая составляющая текстовой ткани повторяет шашечный ход, предоставляя читателю возможность двигаться в процессе прочтения как вперед, так и назад. В результате каждый opus «шашек» предстает как текст, разбегающийся во все стороны, внутри которого невозможно никакого схватывания, кроме фиксации каждого фрагмента целиком.

Поэтическая машинерия АЗ, сочетая в себе элементы сюрреалистического письма (Андре Бретон), в которой бесконечно ветвящаяся речь приобретает апокалиптическую насыщенность как в персонажах, так и в афористических отрывках, изобилующих в «шашках» всевозможными вариациями (излюбленная риторическая фигура АЗ «итакдалее» – вариация невозможности конца произведений сюрреалистов, etc.), так и «Автоматических стихов» (1930-1933) представителя первой волны русской эмиграции, поэта и прозаика Бориса Поплавского, но, в отличие от манифестарного «мы», появляющегося в текстах Поплавского в изобилии, внутренний адресат сменяется на аутореференциальное «ты», указывающее одновременно на неопределенную субъективность и видимость внутреннего адресата, к которому говорящий «шашек» обращается практически в каждом тексте обеих тетрадей. В результате соединения двух указанных парадигм сюрреально-экспрессионистское письмо Зверева становится своего рода сновидением как сознательным продуктом, отделенным от своей грезы, тем самым овеществляя связь литературного и художественного проектов.

«Расчет – тоже сопутствует в шашках – успеху»

Рукописи расшифрованы с сохранением орфографии, грамматики и строфики автора. В тетради каждое произведение Зверева занимает одну страницу: в расшифровке это расположение обозначено разделяющими тексты пробелами.

Пятая тетрадь шашек

А. Зверева

1 разряд

1966 ноябрь-осень

Каждое
явленье
явленье
пропаганды
и кого ты
избираешь
и насколько
рассудит
твое
время
и рассудят
твои настроения

И ещё –
раз –
конституция
строенья твоего –
а также конституция
твоего –
духа –
продиктуют
положение
твоего движенья
итакдалее

В основе
человеческой
суеты –
или: суеты
вообще –
– лежит
основа
броженья, что
являет
всевозможность
в случаях
разных и
такдалее

Только
вниманию
и любви
и тому подобному
– принадлежит
чаша склонившихся весов
внушения
по объекту
импонирования
в броженчестве
и нуждаемости

Всё – не-вечно: –
и следует
серьезно
не принимать
всё на столько,
насколько
это
составляет
непоправимость
в ошибках
как в препятствиях
на пути твоей
сущности

А – мы – и
 – не хотели:
Ещё раз ты
скажешь, –
увидев
грусть
вокруг и
печаль –
и нелепость
в построении
каких-то настроений

Зачастую
внешность
строения –
– диктует
и строение
мышления
индивида
и тогда
ты говоришь
о склонностях

Удивляться
чему-нибудь
слишком,
иль восторгаться –
не следует кому-либо
из верующих
в подражание
святости,
граничащей
с спокойствием

Человек
может
называть
себя и
материей –
и материалом чаще –
так при
жизни на
него могут
наложить протокол

Суммарность
впечатлений
– составляют –
– Настроение –
видимость
её –
итакдалее,
кое тоже
предрешает
последующее
внимание
как-то, где-то

1967 год

Шашки

АЗ. – зима

Февраль

посвящается зимней грозе

Тетрадь первая

И ты замечаешь, что
рассуждению нет
края и конца, что
тоже повторяет
бесконечность и
неясность того, что
не знаешь; так
знания одного –
сменяют другие

Заранее избранный
план – или
план внеплановости
(все равно – план!) –
будет впечатлять
от желательности
(или нет) результата,
который продиктует
другой план (или нет)

И ты заметил,
что рыба – плывет;
птица – летает;
корова плывет
по зелени трав
луговых; туман
плывет по-лесу, а
лиса плывет меж
елок; слон выкорчевывает
деревья хоботом –
и издает гул

Сближение и расстояние –
явлены человеческим
торсом, основанным
на контроле
времени и обстоятельствах
при условиях,
способствующих
первому и второму

И часто все
из письма, аль
речевого – называешь
сплетнею, так
быстро идет
смена впечатлений
и законов, всеми
устанавливаемых,
из-за того, что
по Гераклиту: не
наступить
несколько раз в одну и ту же воду

Расчет – тоже
сопутствует
в шашках – успеху;
но расчетом
следует называть
расчет Бога: это
он расчитал
за всех – и уныние
всякого в неудачах –
равно лирике и
способу в дискуссии про это

А тоже замечаешь
притупленность, когда,
вдруг связано с
моментом депрессивнаго
и противнаго в
делах столкновения
с эгоизмом и
кошмарами быта
людского – и желанья
от бездельничанья
их к делам
возмутительного
и наглого

Мир – из луны.
холодной, скучной
да из жарких стран –
кусочек солнца вам,
да вот еще последняя
тревога: не стой,
не жди ты у порога
никого: мир весь –
случаен, пасмурен и
жалок; и лишь труба
зовет вперед, а ты
– понял наоборот; на
«Рота, стройся!» – уж тебя неймет

Любовь твоя –
в тебе лишь где-то:
все остальное –
дуйся сам … Все –
остальное: «по усам…».
И лишь момент
природы дивной –
тебя вдруг
сделает наивным –
и страсть как власть
в тебе возбудит и –
жадность к жизни пробудит;
но бог на небе мирно спит

И еще ты будешь
полным настолько,
что во сне
станешь видеть
кошмары,
а кошмаром
называешь
ты почти-что
все

Благодарим Зверевский центр современного искусства и его руководителя Алексея Сосну за предоставленные рукописи.
Предисловие и расшифровка рукописи — Ян Выговский и Степан Кузнецов.
Автор заглавной иллюстрации — Ольга Машинец.