Неизвестные ранее факты биографии самой влиятельной модельерки XX века собрала журналистка Кьяра Паскуалетти Джонсон в книге «Coco Chanel. Женщина, совершившая революцию в моде». Публикуем фрагмент исторического исследования о том, почему противопоставление простой элегантности Коко Шанель сюрреализму Эльзы Скиапарелли привело к их вражде, как Мадемуазель травили, обвиняя в связях с нацистской Германией, и каким образом один подписанный контракт вмиг сделал Шанель самой богатой и влиятельной женщиной мира.
Вторая жизнь Шанель началась, когда ей было семьдесят лет. К всеобщему удивлению, это было триумфальное возвращение: она снова диктовала правила простой, неподвластной времени элегантности, бросая вызов миру от-кутюр стеганой сумкой, двухцветными лодочками и трикотажным костюмом, который носила даже Джеки Кеннеди.
В 1936 году бренд Chanel был на вершине славы. В ателье работали почти
4000 человек, каждый год продавали 28 000 очень дорогих предметов одежды по всему миру. Коко была опустошена смертью Ириба и с головой ушла
в работу. Много лет спустя она призналась Раймону Массаро, ее верному поставщику обуви, недавно овдовевшему, что ей помогает не впадать
в отчаяние: «Вы не должны забывать одну вещь, Раймон. Если однажды вы окажетесь одиноки и будете страдать от боли, без кого-либо или чего-либо, всегда есть друг, в дверь которого вы можете постучать: это ваша работа».
В октябре в ателье на улице Камбон, полном рулонов ткани, трудились над весенней коллекцией. Колетт так описала происходящее: «Мадемуазель
занята: из-под ее рук выходит безмятежный, светлый золотой ангел, который временами колышется под прикосновением своего создателя. Шанель работает непосредственно с платьем всеми десятью пальцами, ногтями, основанием ладони, используя булавки и ножницы.
Иногда она опускается на колени перед своим творением и обнимает его, но не из благоговения, а чтобы не дать тюлю подниматься. О, это пылкое смирение тела перед своим любимым творением! Шанель, сидя на коленях и пятках, нагнулась вперед, словно прачка, сидящая на земле, чтобы отбить белье, или как усердные домохозяйки, которые вынуждены двадцать раз на дню вставать на колени, словно монахини».
Мадемуазель не умолкала, отдавая распоряжения армии швей и ассистенток, которые передавали ей ткани и черные подносы, полные украшений, чтобы подобрать к платью. На шее Коко носила лучшие в мире ножницы Nogent, висевшие на шнурке. Она считала главным инструментом своего ремесла ножницы, а не иглы и булавки, потому что она была портным, который любит резать, но не любит шить. «Я орудие судьбы в обязательных операциях по зачистке, — говорила она. — Разве есть что-то сентиментальное в линиях аэроплана? Нет. А я создавала мои коллекции, думая об аэропланах».
Вокруг нее веяли ветры протеста, и волна забастовок, последовавшая
за французскими выборами 1936 года, не обошла стороной улицу Камбон,
где снаружи вывесили баннер с надписью «Захвачено». Атмосфера была напряженной. Коко была по одну сторону баррикад, шокированная
и разгневанная, требовавшая результатов своей неустанной работы. А ее работницы были по другую сторону, требуя оплачиваемый отпуск, хотя Коко предоставила в их распоряжение жилище в лесах Ландов и позволяла провести там несколько дней без потери зарплаты.
Напряжение продолжало расти, и Коко сделала неожиданный шаг: она предложила передать компанию служащим. Ее интересовало только творчество, поэтому она будет директором, а они будут платить ей зарплату.
Служащие от предложения отказались, но кризис был преодолен и работа могла продолжаться.
Но не только забастовки беспокоили Коко. Впервые за пятнадцать лет
у нее появилась конкурентка, и Шанель начала терять почву под ногами. Эльза Скиапарелли, итальянка, родившаяся в Риме в аристократической семье, боролась с Коко за первенство. После развода с графом Керлором она переехала в Париж, где присоединилась к группе дадаистов и начала шить юбки в студии на улице Сены. Вскоре Скиапарелли стала настолько успешной, что смогла открыть магазин на Вандомской площади рядом с Шанель.
Вдохновением для ее экстравагантных творений служила эстетика сюрреализма. И чтобы придать своим моделям еще больше эксцентричности, Скиапарелли использовала новаторские материалы, такие как прозрачный пластик родофан, а также принт в виде лобстеров на юбках, пуговицы в виде креветок и карманы в виде ящиков. Шанель выходила из себя при мысли о том, что какая-нибудь женщина захочет надеть такие цирковые костюмы.
Но она ограничилась сарказмом и объявила творения Эльзы вульгарными, когда та создала черное платье с руками из тафты, прикрывающими груди. Перемирие сохранялось до тех пор, пока Скиапарелли не бросила открытый вызов Коко, запустив линейку ароматов, Schiap в 1934-м и Shocking в 1938-м. Это была война. С этого момента Коко начала называть свою конкурентку «этой итальянкой, которая шьет платья» и запретила упоминать ее имя в своем присутствии.
«Простота — это ключ к истинной элегантности», — утверждала Коко.
Отказываясь уступать, Коко приняла участие во Всемирной выставке 1937 года. Ради этого события построили новый Трокадеро и два павильона, немецкий с железным крестом и советский с серпом и молотом, друг напротив друга. Пространство, посвященное от-кутюр, располагалось в Павильоне элегантности в Клубе птиц. Коко, одетая так же, как и ее модели, наблюдала, как ее творения на подиуме встречают громом аплодисментов. Черный и белый, ее не-цвета, доминировали на сцене.
«Женщины думают о любых цветах, но только не об отсутствии цвета. Я уже говорила, что в черном есть все. В белом тоже. Их красота абсолютна. Это идеальная гармония», — заявила она.
При внешней простоте детали становятся основополагающими. По мнению Шанель, элегантность «была жертвоприношением, отсеиванием излишеств. Подол, пуговица, миллиметр манжета или оборки. Это целая философия. Это значит, что одежда хорошо сшита и красива на вид».
Всегда верная своим тщательно выверенным линиям, Коко не переставала заново изобретать дневные образы, которым она была обязана своим первоначальным успехом. Удобные платья из джерси и твидовые костюмы, в которых сочетались элегантность и практичность, никогда не теряли форму, даже если были мятыми. С другой стороны, в вечерних нарядах Коко давала волю творчеству, сохраняя чистоту линий и пристальное внимание к деталям. Она предлагала женщинам быть гусеницами днем и бабочками вечером.
«Ничто так не создано для комфорта, как гусеница, и ничто не создано для любви в большей степени, чем бабочка. Нам нужны платья, которые ползают, и платья, которые летают. Мода — это одновременно и гусеница, и бабочка. Гусеница днем, бабочка вечером».
Вершиной славы Коко стали платья, которые она создавала для костюмированных балов. В них она могла обратиться к стилю Прекрасной эпохи, от которого сама отказалась много лет назад, и заново изобрести его с ноткой иронии. Оборки, обнаженные плечи, прозрачные рукава в конце тридцатых годов превращали женщин Шанель в изящно окрашенных бабочек. Цветовая палитра выходила далеко за рамки черного и темно- синего цветов и включала в себя такие цвета, как розовый, светло-зеленый и иногда даже красный.
Для более формальных вечерних платьев Шанель использовала воздушные муслины и тюли, и в этом она была мастером. Также она предлагала платья из тафты, шелковой серебряной парчи и золотого ламе, драгоценных тканей, которые она украшала блестками и золотым орнаментом. Но даже в самых смелых сочетаниях Шанель никогда и близко не подходила к яркости Скиапарелли. Шляпы, которые были постоянной частью ее коллекций, соответствовали ее стилю, они всегда оставались простыми, но никогда не были незаметными. Их украшали ленты, плоские банты и даже камелии, к которым Коко питала особую страсть. Эффектная бижутерия добавляла последний штрих к ее творениям.
В 1939 году, когда над Парижем нависла угроза войны, Шанель представила новую коллекцию, в которую вошли «цыганские» образы и несколько патриотичных платьев с триколором, то есть в цветах французского флага. Несколько недель спустя вторжение в Польшу положило конец оптимизму тех, кто надеялся, что нового конфликта удастся избежать.
Когда началась Вторая мировая война, работу на улице Камбон пришлось прекратить. В 56 лет Коко достигла всех целей, которые она перед собой поставила, и даже превзошла их. Рядом с ней не было мужчины, который давал бы ей энергию и мотивацию, поэтому она решила отойти от дел. Париж погружался во мрак войны, и Коко объявила, что сейчас «не время для платьев», и закрыла ставни на улице Камбон. Она смирилась с тем, что будет вести тихую жизнь вдали от общества. Открытым остался только магазин, в котором продавали духи, а десятки стульев, обитых золотым и красным бархатом, на которых сидели клиентки во время показов, были закрыты серыми чехлами. Две тысячи пятьсот сотрудников были уволены, но Коко осталась с большинством из них в хороших отношениях, несмотря на внезапное расставание. Уволенные знали, что легко найдут новую работу: их опыт работы на Шанель стоил больше любого диплома или протекции.
Во время войны мадам Люсия, одна из главных портних ателье, начала одевать Коко в маленькой мастерской, которую она открыла на улице Руаяль. Коко перестала быть ее работодательницей и стала ее самой знаменитой клиенткой. Чтобы воплотить в жизнь придуманный ею дизайн, привередливая Коко обращалась к мадам Лижур, известной как Манон, которая начала работать на Шанель в возрасте всего лишь 13 лет.
Она продолжит шить личный гардероб Мадемуазель до конца ее жизни.
Это были трудные времена для всех, и то, что оставалось у Коко от семейных отношений, тоже развалилось. Жюли и Антуанетта, ее сестры, делившие с ней трудную жизнь в Обазине, умерли при так и оставшихся невыясненными обстоятельствах. Согласно официальным документам, старшая сестра умерла от туберкулеза в 1915 году, а младшая — от инфлюэнцы в 1920-м. Но Коко подозревала,что они обе покончили с собой. Обе пережили разочарование в любви, обе были обречены на жизнь, которая не имела ничего общего с тем, о чем они мечтали в детстве. Одержимая этой идеей, Коко всегда связывала свадебное платье, которое она придумала для Антуанетты, с несчастливым браком сестры. В конце концов она убедила себя, что свадебные платья приносят ей несчастье.
Она была единственным кутюрье, не показывавшим их в своих коллекциях, и пока она была директором, ни одна невеста не прошла по подиуму на улице Камбон. Что же до ее братьев, то она чувствовала, что сделала больше, чем должна была, помогала, как только могла, и ничего не получила в ответ. Она написала им обоим, информируя о том, что больше не намерена каждый месяц посылать им чеки, как делала много лет. Старший из них, Люсьен Шанель, пошел по стопам отца и работал уличным торговцем на рынке в Клермоне, пока Коко не дала ему внушительную сумму денег. Ее было достаточно, чтобы построить дом и быть финансово независимым. Другой брат, Альфонс, вложил деньги, полученные от сестры, в табачную лавку в Валлероге в департаменте Гар.
Каждый месяц на протяжении двадцати пяти лет клерки Коко посылали чеки им обоим. Но с этого момента братья должны были жить на собственные средства. Коко разорвала все нити, связывавшие их, и больше никогда с ними не встречалась. Она сохранила отношения только с Андре Палассом, сыном ее сестры Жюли, который остался сиротой в раннем детстве.
Коко продолжала за ним присматривать, окружая его любовью, какую дарила бы своему ребенку, которого ей не дала судьба. По предложению Боя она оплатила для Андре дорогую частную школу в Англии, где он получил образование как джентльмен, и купила ему поместье Шато Пейро.
Коко решила оставаться в Париже во время оккупации. Это были непростые годы для такой женщины, как она, не выносившей апатию и ненавидевшей безделье. Ее друга Жана Маре, которого она называла Жанно, вместе с его ротой 107-го авиационного полка отправили на Сомму. Она провозгласила себя его военной крестной матерью и посылала ему многочисленные посылки с шарфами и перчатками на меху. Он написал с печальной иронией:
«Мы единственная рота во французской армии, полностью одетая в творения Шанель».
Немецкие солдаты оккупировали апартаменты Коко в «Ритце», как и практически весь отель. Из номеров все было выброшено, но дорожные сундуки Шанель выглядели по-особому, что заставило Герхарда Гросса, офицера, наблюдавшего за освобождением помещений, обратить на них внимание.
Когда служащие отеля сказали ему, что это личные вещи мадемуазель Шанель, он приказал перенести их в надежное место. Ему также удалось найти помещение для знаменитой постоялицы, чья слава гарантировала особое отношение. Хотя Коко больше не могла открывать окна и видеть Вандомскую площадь, ей все же выделили небольшой номер, выходящий на заднюю часть гостиницы. В наши дни три комнаты апартаментов Шанель стали домом для нескольких роскошных ширм с улицы Камбон. Но когда здесь жила Коко, мебели было очень мало, а потолки мансарды напоминали ей комнату, которую она делила с тетей Адриенной, когда была швеей в Мулене.
Это была комната молодой девушки с односпальной кроватью. Всюду лежали
книги. Стояла маленькая статуя святого Антония Падуанского как напоминание о ее первой поездке в Венецию с Мисей. Никаких фотографий не было. Окна всегда были приоткрыты. «Три моих каморки: одна для сна, другая для общения и третья для мытья», — так она их определяла.
Ей повезло, у нее все еще оставалась квартира на улице Камбон. Там она принимала старых друзей. Артист балета Серж Лифарь, живший по соседству, приходил почти каждый день, как Кокто и Мися Серт. Дни проходили за чтением и слушанием музыки.
К всеобщему изумлению Коко снова начала петь. Мися Серт, которая не могла поверить в происходящее, записала в дневнике: «Когда я пришла к Коко, я услышала удивительные рулады. Там были две ведьмы с ярко-рыжими шевелюрами, одна сидела за фортепьяно, другая оперлась локтями на его крышку. Рядом тихо стояла Коко и выслушивала их нотации. Это был урок пения. Невероятно! В 54 года она уверена, что у ее голоса есть будущее». Отношения между двумя подругами всегда были смешением глубокой привязанности и напряженности, вызванной колючими характерами обеих.
Но дружба стала крепче, когда Мися, пристрастившаяся к морфию, перенесла сердечный приступ и потеряла зрение на один глаз из-за кровоизлияния в сетчатку. Несмотря на крепкую связь между ними, Коко всегда отпускала колкости на ее счет точно так же, как она насмехалась над недостатками многих своих знакомых.
В конце концов, Коко сама призналась: «Мне нравится критиковать. В тот день, когда я перестану критиковать, моя жизнь закончится».
Несколько лет спустя, в конце их бурной дружбы, Коко отдала дань своей подруге, одев ее для похорон и только после этого открыв дверь их друзьям-художникам,которые пришли отдать последний долг. Мися выглядела красивее, чем когда бы то ни было, одетая в белое платье с нежно-розовой лентой на груди, на которую Коко положила розу, последний дар подруге.
Когда уже казалось, что Коко засосала унылая рутина, судьба послала ей последнюю большую любовь — немецкого дипломата Ганса Гюнтера фон Динклаге. Она любовно называла его «Шпатц», или «Воробей», возможно намекая на его репутацию любителя женщин, бойко «перепархивающего» от одной женщины к другой. Но он был современным плейбоем, вращавшимся в высшем обществе как сотрудник дипломатической службы рейха. Он был высоким и спортивным, с голубыми глазами.
По материнской линии в его роду были англичане, он прекрасно говорил по-французски и сразу после развода с первой женой начал блестящую дипломатическую карьеру, которая открыла ему двери в самые значимые культурные круги Парижа. Он любил Париж и красивую жизнь, поэтому с готовностью принял пост, предложенный правительством, хотя и не разделял нацистских убеждений. Они с Коко уже пересекались в прошлом на светских мероприятиях, которые оба посещали все реже.
Во время ужина Коко заговорила с ним о том, что тревожится о своем любимом племяннике Андре Палассе, которого немцы взяли в плен, как и множество других французов.Динклаге предложил свою помощь, но спустя шесть месяцев он так и не добился никаких результатов. Тем временем приязнь между ним и Коко переросла в нечто большее, чем нежная дружба. В конце концов, Коко было под шестьдесят, и ей все труднее становилось выносить одиночество. Нет ничего удивительного в том, что она ответила тем, кто упрекал ее за отношения с немцем:
«В том возрасте, в котором я была тогда, если мужчина оказывает вам честь своими ухаживаниями, вы же не станете просить у него документы?»
Пытаясь решить проблему с племянником Коко, Шпатц познакомил ее с Теодором Моммом, блестящим офицером, контролировавшим французскую текстильную промышленность во время оккупации. У них было много общего, учитывая тот факт, что она владела двумя фабриками, не работавшими с 1939 года, но имевшими большое стратегическое значение. Сам Момм оказался в центре инцидента, касавшегося отношения Коко к политике во время войны. Этот инцидент до сих пор окутан тайной.
Одержимая идеей прекратить войну в ноябре 1943 года, Коко, судя по всему, сделала все, что было в ее силах, чтобы убедить своего друга Уинстона Черчилля начать тайные переговоры с германским правительством. Коко полагала, что германское правительство не могло не учитывать возможность поражения, а английское правительство могло бы согласиться на компромиссный мир, чтобы больше не проливались кровь и слезы.
Момм предпринял попытку убедить в этом высшее немецкое командование. После поездки в Берлин Момм с помощью Вальтера Шелленберга, начальника управления внешней разведки, получил разрешение начать дипломатическую миссию под названием Operation Modelhut («Операция «Модная шляпка»), что указывало на участие в ней Шанель, которая начинала как шляпница. План предусматривал организацию встречи Коко и Черчилля в Мадриде, куда ей разрешили выехать, поскольку она открывала там новое отделение своего бренда.
Премьер-министр действительно был в Мадриде, но не принимал посетителей, так как был болен. Коко не смогла встретиться с ним. Никто не скажет, смогла бы эта встреча привести к более быстрому завершению войны, и эта сфера деятельности Коко до сих пор окутана тайной. Нет никаких свидетельских показаний на этот счет, и Шелленберг не говорил об этом на Нюрнбергском процессе, где его приговорили к шести годам тюрьмы.
Это было самое мягкое наказание, определенное судом. Все известные факты изложены в документальном фильме BBC 1995 года «Шанель: Частная жизнь» (Chanel: A Private Life). Одно известно наверняка: после этого Шанель попала под особый надзор и была внесена Intelligence Service в список французских граждан, которым можно доверять.
Разочарованная тем, что не смогла встретиться с премьер-министром, она вернулась в Париж. Коко утешала себя тем, что, в отличие от ее коллег, она остановила производство и разрушила бизнес, поэтому не дала ни одного франка немцам. Единственной отдушиной в долгие месяцы бездействия был ее роман со Шпатцем, не привлекавший внимания и проходивший вдали от внимательных глаз.
Тщательно хранимый в годы войны секрет неожиданно стал достоянием публики через несколько дней после освобождения Парижа 10 сентября 1944 года, когда Коко арестовали и обвинили в связях с врагом. Заступничество влиятельных друзей, таких как герцог Вестминстерский и, возможно, сам Уинстон Черчилль, было единственной причиной того, что ее отпустили через несколько часов.
Публичное шельмование было тяжело выносить. Измученная, подавленная Коко сбежала в Швейцарию, где переезжала из одного отеля в другой, сама обрекая себя на изгнание. Она была далеко от своей работы и своей родины, пытаясь уйти как можно дальше от прошлого. Коко долго жила на берегу Женевского озера, переведя в Швейцарию все свои активы, а потом открыла для себя долину Энгадина. Зиму она провела в Санкт-Морице с другом и партнером Этьеном де Бомоном, где научилась кататься на лыжах в том возрасте, когда люди обычно решают от этого отказаться.
Ее повседневная жизнь в Швейцарии проходила в соответствии с ритмом роскошных отелей. Среди их утонченных постояльцев Коко никогда не оставалась незамеченной. Ее белый твидовый костюм с шелковой блузкой и неизменные нити жемчуга привлекали к ней внимание великосветских дам, многие из которых в прошлом были ее клиентками. Утром она вставала поздно, читала модные журналы или отправлялась на долгие прогулки, часто одна, но иногда за ней следовала машина с шофером.
Бóльшую часть энергии она направляла на выработку нового соглашения с компанией Société des Parfums, которая управляла производством и продажами ароматов Chanel. Они находились в многолетнем противостоянии, но в 1947 году разногласия были урегулированы.
Коко подписала контракт, согласно которому она получала 2% от продажи всех парфюмов Chanel. Благодаря этому она стала одной из самых богатых женщин в мире. Для многих это стало бы финишной чертой, но только не для нее. Казалось, финансовая независимость — это слишком мало для такой женщины, как Коко Шанель.
Ей пришла в голову мысль написать мемуары. Не дневник, но автобиографию, которая потребует помощи опытного писателя. Она сразу отказалась от идеи пригласить Риверди, с которым у нее были интимные отношения. Летом 1947 года в Венеции она познакомилась с Луизой де Вильморен, автором нескольких романов. Между ними мгновенно возникла симпатия. Коко сочла ее идеальной кандидатурой для написания книги. Они снова встретились в сентябре в Париже и достигли соглашения по поводу разделения прав на книгу. Во время продолжительных бесед в течение следующих трех месяцев Коко вспоминала, а Луиза превращала эти воспоминания в страницы текста.
В центре биографии были первые двадцать лет жизни Коко, оставившие глубокий след на личности молодой Габриель. По ее собственным словам, «детство без любви сформировало во мне острую потребность быть любимой». Между воспоминаниями и фантазиями нить ее памяти избегала деталей, которые могли бы запятнать образ, который она так тщательно создавала для себя. Пропасть между ее теперешним успехом и тайной несчастного детства оказалась ее самым уязвимым местом. Перед открывшейся перед ней бездной, возникавшей в рассказах о прошлом, она была вынуждена возвести стены, чтобы защититься.
Коко сдобрила историю о ранних годах ее жизни придуманными деталями, к примеру, что ее отец оставил семью, чтобы искать счастья в Америке. Она не стала говорить о том, что ее бросили в сиротском приюте в Обазине, а выдумала других учителей и строгих, но щедрых тетушек, взявших ее к себе после смерти матери. Она ни словом не обмолвилась о своей работе в кафешантане, общении с армейскими офицерами или о монахинях.
Она призналась: «Лгать было нетрудно. Я была лгуньей от природы, да и мое воображение, питавшееся бульварными романами, помогло мне приукрасить ложь и оживить ее жалостливыми деталями».
И все же удивительная стойкость, которая позволила ей оставить позади несчастное детство, была тем, что делало ее успех таким поразительным. Недостаток подлинности, возможно, стал причиной того, что американские издатели прохладно встретили ее мемуары, которые они вежливо, но решительно отвергли.
Проект закончился провалом, как и дружба между Коко и Луизой.
Читайте также
Как кутюрье 30-х интерпретировали идеи психоанализа и авангардного искусства: модный сюрреализм Эльзы Скиапарелли
Зараза фраз: женщины в писательстве и боязнь авторства. Классический труд «Безумица на чердаке» — впервые на русском
Поэзия отсутствия, бестелесность и эфемерная женственность в скульптурах из стекла Карен Ламонт
