Стычки с милицией, прогулки с Цоем и нудизм на абхазских пляжах — как жили хиппи в СССР

О приключениях хиппи в Советском Союзе рассказывает художник Виталий Зюзин в мемуарах о сообществе, которое сумело создать свой параллельный мир внутри советской действительности. Публикуем текст о субкультуре инакомыслия в эпоху застоя, описывающий квартирник с Цоем и летнее путешествие петербургских хиппи на Кавказ: «фашистское» поведение милиционеров на пляже, погром в абхазском суде, спасение от спецприемника благодаря искусству и пир из объедков в честь освобождения.

Пицундское винтилово 1986 года

В июне стало нестерпимо сидеть в душном городе, и хиппы стали его покидать толпами, стремясь к мерному плеску южного моря, кто в Крым, а кто на Кавказ. На Кавказ, естественно, в третье ущелье Пицунды, о котором мы сдуру всем раструбили. Раньше-то там из наших никто, кроме хранивших тайну избранных, не бывал, да и в прошлом году не особо распространялись о райском местечке. Собрались туда ехать втроем с Честновым (на кой черт я его взял? подвела моя всегдашняя любовь к толпе!). 

Только собрались с рюкзаками, как звонит Галя Берн и зовет к себе на квартирник Цоя. Но адрес мы перепутали и поехали на ее старый, где на звонки в дверь никто не отвечал, и мы просидели на лоджии межэтажных лестниц с час, пока не додумались перезвонить ей и выяснить новый адрес. После концерта Виктор шел с нами тремя до метро, и было странно, что столь популярного певца не подхватили даже киношники, которые его снимали на том концерте. Был очень прост, что-то рассказывал, но по большому счету был не особо разговорчив и внимательно, с улыбкой и интересом, слушал нас. Мы его расспрашивали про его взгляды на хиппизм и философию, которой сами подкреплялись по жизни, в том числе религиозной.

Кажется, он был не особо знаком с нашими принципами и вообще не слишком углублялся в серьезные вопросы и даже этого немного смущался, но отвечал откровенно и не строил из себя недоступного гуру, как Гребенщиков.

На следующий день мы выехали-таки автостопом в Пицунду. Там в ущелье уже толпились с дюжину хиппарей, но жили все не внизу, а над пещерой в тех самых кустах, где у нас в прошлом году был «дабл». Мы тоже там встали, благо зимние ливни смыли все наши нечистоты. Палаток было штук семь. В них жили Егор Львовский с Таней Вильнюсской, чумовая Багира, Пессимист с Машей и ее малолетним сыном Данилой, уфимский молодой паренек, вильнюсская подруга Тани с короткой стрижкой, Макс Казанский со второй Таней, Честнов и мы с Принцессой. Шуруп говорит, что он нас встретил и потом ушел в четвертое ущелье к кому-то в гости. Или он уже переехал в четвертое и даже нас предупреждал, что намечается винтилово и чтобы мы тоже остановились в следующем лагере.

Пару дней мы нежились на жарком солнце, купались в море и ходили совершенно голыми, как и было принято в этом месте. Самыми потрясающими фигурами блистали Татьяна из Вильнюса и моя Принцесса. Татьяна была более в теле и на самом деле была чернобровой со свежим румянцем и белейшими зубами украинкой, что чувствовалось даже по ее мелодичному выговору. Так часто было в Союзе — многие семьи в силу обстоятельств сменили место жительства. Маша, Татьяна московская и Багира были просто худыми стройными моделями с канонически длинными ногами и узкой талией.

И вот на третий день самым ранним, какое только можно представить, утром нас будят грубые окрики какой-то солдатни. Выглянув из палаток, мы чуть не решили, что опять фашисты напали на родину, так беспардонно орали на нас эти сволочи, разве что не по-немецки, как в фильмах: «Шнелле! Хенде хох! Рус, выходи!» Уроды были вооружены автоматами, которыми тыкали в палатки, еще они кричали с берега в матюгальник. 

Были тут представители всех карательных органов, как оказалось: КБ, погранцы, менты и наркоконтроль. 

Направляли в три лодки у берега и уверяли, что собирают всех незаконных туристов, хотя, кроме нас, никого не беспокоили. Так получилось, что даже из наших забрали не всех и почему-то долго гонялись по горам за полуодетой и в огромных резиновых сапогах Багирой. Вслед за ней в катер влез только что прибывший Макс Столповский, который прямо в одежде окунулся в море, радуясь, что наконец доехал.

Везли нас на быстроходных катерах по чудесной утренней спокойной глади, и мы могли насладиться картиной прибрежных пейзажей со стороны моря, за что язвительно благодарили этих хмурых дуболомов. Они все опасались, чтобы кто-нибудь из нас не спрыгнул в воду, и мы посмеивались: «Если прыгнем, вы что, стрелять по нам будете?» Тем, видимо, на этот счет не было дано указаний, и они отмалчивались, не зная, что сказать. 

С пирса нас довезли на каком-то кривобоком транспорте в центр Гагры, где разгрузили и повели прямиком в суд. Но суд находился в процессе ремонта, и весь основной зал был завален громадной кучей папок с делами, которые сюда притащили из всех кабинетов. На входе встали нас охранять ментовские майор и сержант, но кроме маляров, которые только пришли на работу, никого больше, в том числе и судейских, в здании не наблюдалось. 

Тут у них вышел прокол; вся эта совковая тупая система как раз и состоит из одних проколов и нестыковок, и огромный аппарат чиновников занят не правильным планированием и исполнением, а борьбой с такими авралами. Судьи не пришли, документы на нас не поступили, начальства никакого не появилось. Что с нами делать дальше, два крайних в этом деле милиционера не знали. Майор с сержантом от нечего делать спорили, кто из них раньше встал и кому первому идти перекусить.

С точки зрения закона нас следовало сначала привезти в отделение и составить протоколы задержания. Суд-то должен выносить решения на основании документов, а в нашем случае их не было. Или все-таки завозили в мусарню? Вот подзабыл. Помню только, что где-то на нас орали и грозились стереть в порошок. «Интересно, на каком основании и по какому закону?» Ответ ошеломил: «У нас тут закон гор!» Тем не менее, судя по нашим перемещениям, они хотели оформить все с видимостью законности. 

По общей практике сделали бы просто: мусарня, протоколы, спецприемники, стрижка наголо, а некоторых в дурдом. 

Или «временное задержание» в какой-нибудь камере. Но что-то пошло не так. И мы сидели, вернее лежали вольготно, в зале суда, где заседания давно уже не проходили по причине полного ремонта всего здания. Весь зал был завален папками с делами и прочей делопроизводственной макулатурой, которая, строго говоря, должна была быть куда-то перевезена и храниться в строгом порядке. Мы провели среди кип бумаг часа три. Надоело всем, включая и ментов. Сначала ретировался один и не вернулся, потом второй, взяв с нас честное слово, что не убежим...

Едрена матрена, какие смешные приключения бывают! Мы решили довести все до абсурда. Так как никого, кроме нас, не было, мы втроем с Честновым и Багирой уселись в кресла Верховного суда Абхазской АССР (не хухры-мухры!), и я, как председатель суда, взял и поднял какую-то тряпку в виде флага на швабре, а Пессимист отдал ему честь... Все мы ржали над этим открытым издевательством над властью, а еще от того, что мы читали в свободно доставшихся нам делах,— как там на ломаном русском местные аборигены излагают свои проступки и оправдания. Тут мы просто под стол падали!

Вдруг появились наши друзья и жены, не попавшие под раздачу в ущелье. Оказалось, что они чудом узнали, куда нас отправили, и перед тем, как прямо идти в суд, обе Татьяны, довольно скандальная Маша, уфимский чувак и моя жена направились в местную прокуратуру, чтобы узнать, что с нами случилось и по какому праву все это произошло. На наше счастье, в прокуратуре слыхом ни слыхивали про спецоперацию и ордер не выдавали. То, что их обошли и так ими пренебрегли, повергло прокурора в ярость. 

Поэтому вслед за нашими боевыми друзьями и женами появились менты и, отобрав документы и заставив что-то подписать, временно отпустили. Мы сразу же ринулись всей толпой в прокуратуру мимо наглухо закрытого особнячка управления КГБ, перед которым не преминули покуражиться. Никто не вышел и не скрипнула ни одна ставня.

В прокуратуре выяснилось, что операцию затеяли местные власти, абхазцы, которые, видимо, были в хороших отношениях и с русскими из конторы, и с погранцами. А прокурор был довольно симпатичный грузин, который недолюбливал абхазцев. Когда он нас стал расспрашивать, что случилось, посматривая с участием на трехлетнего Данилу, и услышал про закон гор, то просто взбеленился. Он вызвал начальников КГБ и ментуры к себе и в нашем присутствии стал на них орать. Это была небесная музыка для наших ушей, и вид этих справедливо униженных кретинов доставил нам неземное наслаждение! Выпустили нас вчистую, вернув документы и ничего от нас не потребовав.

Мы, зверски голодные, пошли отметить такое событие в местную столовку: просто поели объедки из оставленных на столах тарелок, не стесняясь и со смехом. 

У туристов, которые впервые видели волосатых до пояса парней и модельных девок, жрущих объедки с таким видом, как будто все так всегда едят, да еще спрашивая: «Вы это не будете доедать?», просто отвисли челюсти. Но нам ничего не оставалось делать: денег было крайне мало, не ели мы часов 14, а навалившиеся события аппетиту еще добавили. 

На этом наше издевательство над обывателями и туристами не закончилось. Мы пошли на самый центральный пляж города загорать, раздевшись как нудисты. Ничего окружающие сказать нам не могли, видимо, принимали за иностранцев (распространенное в наших широтах заблуждение!), тем более что, пересказывая друг другу все обстоятельства, мы опять смеялись до упаду, а веселые люди тоже воспринимаются с настороженностью, даже одетые...

Провели на пляже пару-тройку часов, немного обгорели и начали подумывать, что делать дальше, куда идти. Теоретически можно было попробовать остаться на пляже на ночь, но брало верх соображение, что менты в этом городе на нас злы и лучше не испытывать судьбу дважды. Танина подруга вспомнила, что в пригороде Гагры у нее живет родственница, и мы, не имея другого варианта, двинулись за ней. Но эта подруга очень нетвердо помнила и адрес, и само место, поэтому наша долгая поездка на автобусе, которую мы предприняли, могла и не увенчаться успехом. 

В какой-то момент мы просто вылезли в надвинувшиеся сумерки. Вместе с нами сошла какая-то милая женщина, у которой мы стали расспрашивать про адрес родственницы. Женщина оглядела нас и спросила: «Вам ночевать, что ли, негде? Идите ко мне!» — и провела в свой домик на самом берегу моря, где даже для большей части нашлось место для ночлега в помещении. 

Некоторые из нас спали на улице и проснулись от гортанных криков аборигенов из-за забора, которые тыкали в нас пальцами и смеялись над нашей внешностью на своем малоприятном наречии. 

Отогнали мы их кое-как, но мальчишки все равно шли на нас смотреть, как на невиданный аттракцион. В книгах пишут, что абхазы—ветвь древнего народа алан, которые в древние времена имели на Северном Кавказе обширное государство Аланию. Но с тех пор то ли они одичали, то ли те, кто с мозгами, ушли от них, но которые остались, производили на нас впечатление человекообразных обезьян. Конечно, с их точки зрения все было наоборот. Тут, правда, была одна загвоздка: расчесав свои длинные волосы, Пессимист читал Керуака в оригинале, а местные не умели даже писать ни на своем языке, ни на русском, в чем мы убедились, читая дела в суде.

Замечу кстати уж о Керуаке. До этого момента я не знал ни о нем, ни о Берроузе. Это к разговору о нашей подражательности. Что-то мы знали, кто-то интересовался глубоко, но большинство, восприняв главное (а главное — это стремление к свободе от государства, ну и плюс внешние атрибуты, в которых мы видели небесную красу), не обращало внимание на первоисточники и не зазубривало их, как наши антиподы с Марксом и Лениным. Впрочем, и из них мало кто на самом деле вникал в сочинения так называемых классиков...

По некотором рассуждении я пришел к выводу, что это просто сила привычки, — если непривычен чей-то внешний вид, то любой человек обратит внимание и будет дивиться любой диковинке. И потом, мы ведь сами выбрали шокирующий вид. В чуть более поздние времена всякие головорезы, наоборот, брились наголо и тоже тем самым регистрировали свой общественный код; сейчас все татуируются. Ну и насчет насмешек и языка — любая урла (так мы называли быдлоту) даже в русских городах и деревнях вела себя часто точно так же, и не только по отношению к волосатым, и ее словоизвержение тоже не представляло приятности для уха...

После обеда в частное владение учительницы явились местные блюстители — капитан местного погранотряда и замначальника отделения милиции. Они откровенно сказали, что хотели бы как можно быстрее удалить нас с подконтрольной им территории. Переписали наши данные из паспортов и обещали делать нам визиты утром и вечером для учета выбывших.

Хозяйка была невероятно гостеприимна и не собиралась пока нас выставлять. Но мы все же обсуждали, куда нам деваться. Вильнюсцы решили податься в свои благолепные страны, а тем, кому не хватило приключений, решили двинуть в Хиву и Среднюю Азию через весь Кавказ. Я колебался: то ли присоединиться к Вяльцеву, Егору и уфимцу (через Кавказ я так никогда и не проехал, и в Азии никогда тоже не был, если не считать службы в армии во вполне европейском, кроме климата, Ленинске, столице Байконура), то ли двинуть в гораздо более близкий благословенный Крым, который тоже был для меня terra incognita. Решили мы с Леной и опять не к месту присоединившимся Честновым не искать краев далеких, а попросту отправиться в Крым. В направлении на Краснодар ехали и остальные участники нашего приключения. 

Какое-то время, как и в прошлом году, ехали по побережью на электричках, ничего, естественно, не платя за билеты. 

На каком-то перегоне поезд вдруг останавливается, и мы вздрагиваем от открывающихся дверей. Запаниковали, что идут контролеры. Так нет, входил начальник следующего погранотряда с ментами и солдатами проверять списочный состав нашей команды, причем с приказом не разделяться на отдельные группы и не менять направление движения...

Но мы все же чуть позже разделились (Столповский и Таня московская с молчаливым Максом Казанским двинули на Ростов). А пока все провели пару ночей в живописнейшем заброшенном и спрятавшемся в зарослях домике в Лоо. Купались, собирали стеклотару на берегу, улучшая экологию и зарабатывая на этом (бутылки и банки тогда можно было сдавать за довольно приличные деньги, копеек по 6–12 при стоимости буханки черного хлеба 18 копеек). Я и Макс нарисовали несколько картинок. Макс в привычной для наркоманов психоделической манере, а я очень симпатичный небольшой этюдик нашего домика в горах, ярко освещенного солнцем. Надо сказать, что этот этюд нас спас от спецприемника. 

Однажды на берегу во время сбора бутылок наших женщин и Столповского замели менты и заставили показать, где они остановились. И когда вошли к нам, стали спрашивать, кто мы. Макс ответил, что мы художники. «Покажи художества!» На его картины сразу был дан вердикт — спецприемник, а увидев мой пейзажик, смягчились и согласились, что да, художники, и ушли восвояси, приказав нам назавтра убираться. То есть наш план остаться в Лоо в этом чудном домике провалился. И мы окончательно выбрали Крым.