«Вышел я благодаря коррупции». История эмиграции бизнесмена Алексея Шматко

Сколько нужно паспортов, чтобы сбежать из России, как эфэсбэшники принимают решение отжать успешный бизнес и почему можно благодарить их за уголовное дело? Бизнесмен Алексей Шматко рассказывает о том, как превратился в политического эмигранта.

Дискурс продолжает цикл материалов «Велком ту Грэйт Бритн» о гражданах России, которые уехали в Великобританию — в поисках лучшей жизни или из страха за свою безопасность. В предыдущем выпуске историк Илья Яблоков из университета Лидса рассказывал об академической жизни, о том, почему один раз уехав из страны, ученому очень сложно вернуться, о национальных стереотипах, о том, что привлекает иностранцев в России, а также о радости вненаходимости и отсутствии чувства дома. На этот раз историю свой эмиграции рассказывает бизнесмен из Пензы Алексей Шматко.

Жизнь Шматко резко изменилась после того, как пензенские силовики попросили его уступить им половину бизнеса. Отказавшись сотрудничать с силовиками, он провел несколько месяцев в СИЗО, а после — скрывался на Северном Кипре. В интервью «Дискурсу» он рассказал, как его объявили в международный розыск, держали в миграционной тюрьме и пытались экстрадировать на Родину.

Во время интервью дело Шматко еще рассматривалось в британском суде, но на момент публикации текста Шматко выиграл у России суд об экстрадиции.

О юности, 90-х, первой зарплате и первом бизнесе

Я родился в Кузнецке, это город под Пензой. Бизнесом начал заниматься еще в школе. Когда я учился в старших классах, был расцвет кооперативного движения. В конце 80-х, начале 90-х у нас был кооператив, который производил поролоновые мочалки, а я там был простым рабочим — два дня в неделю эти мочалки упаковывал.

Помню свою первую зарплату, это был такой кайф! Это были сто советских рублей! Пачка маленьких купюрочек. Это были какие-то дикие деньги для школьника в конце совка. Потом, уже будучи студентом ПГУ‌, я занялся перевозкой железобетона из Пензы и Кузнецка в Москву. 

За несколько дней я мог заработать 1500–2000 долларов. Тогда это были колоссальные деньги. У меня был водитель, я организовывал погрузку и разгрузку, покупал железобетон, несколько машин ездили на рынки, там продавали, развозили по дачам.

На первом этапе мы возили только из Пензы и Кузнецка, это далеко — 600–800 км. На каком-то этапе мы стали ездить в Калугу или Смоленск, брать там железобетон и возить в Москву, так плечо было меньше и выходило быстрее.

А во время учебы я изучал программирование.

О «Газпроме», своей компании и первом звонке из ФСБ

После учебы я пошел работать в «Газпром». Это звучит громко, но на самом деле я был инженером-метрологом и занимался чистой наукой — измерением газа — и не имел доступа ни к каким финансам, бюджетам. С высоты прожитых лет, а мне сейчас почти 42, я понимаю, что был тогда глупым сопливым ребенком. Плыл по течению, тыкался как щенок, куда только мог. С одной стороны, я убил в этой компании 7 лет жизни, с другой — получил опыт и организованность. Но тогда я не думал об этом. Опыт начал проявляться гораздо позже.

Спустя какое-то время мне стало неинтересно работать в «Газпроме». Продвижение по службе шло медленно, не было никаких возможностей чего-то добиться. Для меня это казалось неприемлемым.

Я ушел и создал свою компанию, «Волгогазпроект». Начал заниматься строительством котельных, газовых объектов и параллельно разрабатывать автоматизированную коммерческую систему учёта газа. Такая система позволяет объединить данные с множества газовых счетчиков, чтобы показывать информацию в авторежиме. Когда мы начинали, в 2006–2008 году, в стране этого не было, газ никто не считал.

Тогда учёт газа был как в Советском Союзе: применялись допотопные методы, погрешность была в районе 30 процентов. Газ стоил копейки, и при подсчете могли пренебречь тысячами кубометров.

Цены начали поднимать позже, когда пришел [глава «Газпрома» Алексей] Миллер и его команда. Они начали… если по-честному, разворовывать «Газпром»: создавать имитацию бурной деятельности, делать всякие идиотские проекты — сознательно раздувать стоимость газа, чтобы заложить её в тариф. Видно было, что они делают это целенаправленно. Но я тогда не очень лез в политику — занимался своим делом, как обычный бизнесмен.

Вскоре после того, как я ушел в частный бизнес, моя компания начала приносить очень много денег.

Примерно через год меня пригласил на беседу замглавы местного ФСБ. Он потребовал, буквально, чтобы я переписал на него половину компании. Обычная практика.

Мне предлагали взять заместителя — бывшего сотрудника ФСБ. На всех крупных предприятиях обязательно сидит какой-нибудь зам по безопасности из ФСБ. Он же или какие-то его доверенные лица владеют частью компании. Ставка в Пензе была — пятьдесят процентов. Все было организовано под местным губернатором. Тогда это был [Василий] Бочкарев. А ФСБшник был Николай Антонов.

Уже потом я узнал, что у них была организована такая тема: если ты покупал машину дороже двух миллионов рублей, то Бочкареву на стол ложилась справка — то ли от ГИБДД, то ли от ФСБ. Он таким образом выявлял, у кого появилось бабло. И к этому человеку приходили.

У меня тогда была машина за три миллиона.

О взглядах губернатора на бизнес и о чувстве справедливости

Кто такие бизнесмены для губернатора? Это люди, которые могут с тобой политически конкурировать. Спонсировать твоих противников, поставить своего депутата в заксобрание. Это же видно, в любом региональном парламенте сидят директора крупных заводов, бизнесмены. Они хотят влиять на политику, писать законы под себя. А для любого губернатора главное — политическая стабильность. Что такое политическая стабильность в этой стране? Либо тебе дают расти, если ты платишь деньги, либо скашивают, если ты не согласен. Вот такой консенсус в любом регионе. И мы сейчас не про налоги говорим, а про взятки.

В 1998 году, когда губернатор этот, Бочкарев, пришел к власти, по области прокатилась волна дележа. В то время в области было два крупных пивзавода: один в Кузнецке, второй в Пензе. Владельцы этих заводов одновременно сидели в СИЗО, а у них в этот момент заводы отжимали.

Сидели владельцы спиртзаводов, сидели… кто только не сидел! Тупо отжимали бизнес. Так вот устроена жизнь в России.

У меня всегда было какое-то обостренное чувство справедливости. Помню в детстве у нас с сестрой были разборки, и мама, вместо того, чтобы разбираться, наказала всех — мол, это справедливо. А я жутко обижался — я же был не виноват! И здесь была такая же внутренняя черта: несправедливость и наказание...

Встреча с Антоновым прошла замечательно. Меня вызвали в здание Пензенского гарнизонного военного суда. Этот военный суд, он единственный, который может судить сотрудников ФСБ. Там мне очень вежливо, культурно, без наезда объяснили, как много будет плюсов от того, что я пущу их человека в бизнес. Я вежливо съехал с темы, ушел со встречи. И свалил в Москву. Решил, что какое-то время просто не буду появляться в Пензе.

О методах ФСБ, уголовном деле, подставах и аресте

Иногда мне все же приходилось появляться в городе — я курсировал между Москвой, Нижним и Пензой. Через какое-то время посыпались проблемы.

Однажды я собирался отогнать машину жены на станцию техобслуживания, позвонил нашему юристу, попросил меня оттуда забрать на машине. А в последний момент все поменялось и я набрал папе: «Ну что, пап, давай я не поеду, а повезешь машину ты?»

Папа повез машину, и ее вдруг остановили в таком месте, где гаишники обычно не стоят. Мент понял, что в машине не я, а папа. Но им надо было что-то сделать! В итоге у папы нашли якобы поддельное удостоверение. Экспертиза потом показала, что удостоверение было настоящее. 

Позже выяснилось, что наш юрист был завербованным сотрудником ФСБ. Его еще во время учебы завербовали.

Следующая проблема была намного веселее. В январе 2010 года ко мне пришли с обыском в офис и возбудили дело против моей компании. Классика жанра, мошенничество. Там была такая история: мы построили часовому заводу в Пензе котельную, она стоила около 15 миллионов рублей. Компания, для которой мы строили, возместила из бюджета 800 тысяч рублей НДС, причем платежами из серии 200 тысяч рублей, потом еще 50-60 тысяч — то есть небольшими суммами. У них все прошло абсолютно по закону, по всем проверкам, а мы ничего из бюджета не возмещали. ФСБшники придумали гениальную историю: якобы эта постройка котельной была фиктивная, хотя в уголовном деле есть фотография этой котельной, и она до сих пор стоит и работает. То есть наш умысел был в том, что мы построили котельную за 15 миллионов с целью похитить 800 тысяч. Это бред сивой кобылы.

Когда дело возбудили, я очень долго ходил к следователю, и меня там долго пугали. Самое интересное, что тогда же была принята статья 108 УПК‌, по которой нельзя было арестовывать бизнесменов.

Но ФСБ меня арестовала, наплевав на эту статью. Судья, который меня арестовывал, тоже в прошлом был сотрудником ФСБ.

Я мог тогда свалить, но сначала не понимал, что надо валить до. Я пошел на арест, сознательно готовился к СИЗО, хотел бороться, победить и обязательно доказать, что я ни в чем не виноват. Только потом, уже оказавшись в СИЗО, я понял, что в этом не было никакого смысла.

Я провел в СИЗО два месяца с лишним, но мне хватило на осознание действительности. Это было то самое знаменитое СИЗО, где пытали потом антифашистов по «делу Сети», и следователь тот же самый знаменитый [Валерий] Токарев. Всё то самое, теперь знаменитое.

О жизни в СИЗО и пользе коррупции

СИЗО — очень неприятное место. Это место, где видно становится, кто ты: человек или скотина. Многие представления у людей о тюрьмах, о СИЗО возникают из фильмов. Могу сказать, ни в одном фильме не видел эту аутентичность. Все абсолютно не так. В фильмах показывают, что зеки начинают друг друга бить в СИЗО, или какое-то насилие применять по отношению друг к другу. Я такого ни разу не видел. Были конфликты, они выходили практически на грань срыва, но все себя сдерживали. Когда люди находятся в замкнутом помещении, их природа меняется.

Еще такой момент, когда против тебя администрация, которая тебя избивает постоянно, пытается калечить, не кормят, над тобой издеваются, все такое… Тогда в этом маленьком коллективе возникает чувство сопротивления и помощи друг другу. Много раз было так, что я приезжал, меня увозили на следственные действия, и я весь день не ем. А мне обязательно оставляли еды, чтобы я, как приеду, поел. Все не так, как показывают в кино.

Со мной сидели разные люди: домушники, убийцы, наркоторговцы, угонщики. В принципе, я не могу говорить за всех, но в моем случае было какое-то уважение и понимание, адекватное восприятие. Была солидарность, была поддержка.

Это были обычные русские деревенские парни, без всяких там прикрас. Помню такой момент. Еда у нас была, из серии, — тушенка, яблоки и лапша. Помню, я заказал курицу-гриль из тюремного магазина. И эта курица-гриль оказалась самой вкусной из того, что там можно есть.

Мы сидим с парнями, едим абсолютно нищенские обеды, и один мне выдает: «Я никогда столько дома еды не видел». А на столе лежат тушенка, яблоки и «Доширак».

У меня чуть слезы не полились. Для нас сейчас курица-гриль — райское наслаждение, а этот человек говорит, что дома столько еды не видел. То есть люди пришли из состояния абсолютно нищего: из деревень, рабочих районов, стали наркоманами. Не от хорошей жизни… Ужас.

В СИЗО меня избивали. Я не буду фантазировать, в моем случае никаких электрошокеров не было, не было никаких подвешиваний. Банально избивали руками, дубинками. Ну, они смотрели, какой-то там интеллигентишка, мы и так его поломаем. Это была абсолютная прагматика. У них главная задача — получить признательные показания. У них до сих пор признание — царица доказательств. Где-то, наверное, на первом курсе следователям это говорят — и у них это в голову оседает. Все остальное не оседает, а что признание надо выбить любыми способами… Да и из-за палочной системы для них, видимо, если дело развалилось, или судьи оправдали — косяк сильный, за это наказывают. Поэтому они понимают, что надо выбить показания, чтобы сознался. А там дальше трава не расти.

Вышел я благодаря коррупции. Следователю — деньги, судье — деньги, я подписываю признательные показания, мне дают условно — я выхожу. В России, по-моему, такая практика, что если ты попал в СИЗО — то выйти из него уже нельзя, только на зону. Мы тогда сделали невозможное.

Мы приходили к следователю Токареву в кабинет, он давал мне мой телефон и говорил: «Вот, звони, чтобы привезли деньги». Банальное абсолютно неприкрытое вымогательство.

Заплатили 500 тысяч рублей судье, 500 тысяч рублей следователям, и меня отпустили. А могли взять деньги и послать, никаких гарантий не было.

Мы сидели у Токарева в кабинете, и я звонил своим знакомым. Они такие: «Аааа!» — я же со своего телефона звонил, они были в шоке. Они ведь знали, что я арестован и где я. Народ же пугается очень сильно. Они думают, что если я им звоню — значит, ФСБшники слушают. То есть, может, я их так пытаюсь подставить…

Арест, кстати, полезная штука. Всякая труха отваливается мгновенно. Много лишних знакомых отсеивается.

Когда я вышел, я вышел к пустому полю. Практически все знакомые отвернулись. Бизнес-партнеры не брали телефоны, ну и далее по списку… Бизнеса на тот момент уже не было — все отняли, разрушили.

Были несколько людей, которые меня очень сильно поддерживали — и, когда я вышел, очень сильно помогли.

О защите свидетелей по-русски и влиятельных абхазских таксистах

Я вышел на свободу и, так как я парень упертый, то я сразу же пошел в милицию, написал заявление на ФСБ. Когда на меня наехали, мы начали собирать компромат на ФСБшников. Оказалось, что там эта банда крышевала всех: обнальщиков, рейдеров… Есть такая тема, как возврат НДС, это такая схема мошенническая, когда по фиктивным документам тебе государство выплачивает НДС. Вот история помните была с [Уильямом] Браудером‌ и с «неприкасаемыми»? Это происходило примерно в то же время, только в меньшем объеме.

Вот я тоже самое, как Магнитский, написал, такое же заявление на таких же упырей в погонах, которые так же воровали деньги.

Милиция там возбудила уголовное дело, и я попал в программу защиты свидетелей. Им было лень что-то придумывать, я просто жил в квартире в Москве, которую снимал. Когда я приезжал в Пензу, они меня по Пензе сопровождали, а когда уезжал — они за мной не следили. Попросту я был в другом городе, не в Пензе. Этого достаточно. Единственное, у моих родителей была дома сигнализация, всё.

Потом дело из милицейского следствия попало в СКР. А дальше СКР взял в оперативное сопровождение тех ФСБшников, на которых я написал заявление. Они должны были посадить начальника областной налоговой, замгубернатора, еще нескольких людей — в итоге сел только один юрист и один налоговик. Остальные все спокойненько ушли, а меня объявили в международный розыск. Меня тогда буквально предупредил опер, что дело у него забирают.

— Дело у меня забирают, передают ФСБ, понимаешь, че будет?

— Понимаю.

— Ну, делай выводы.

Я улетал из Шереметьево. Первый рейс — в Стамбул, второй — на Северный Кипр. Летел по абхазскому паспорту. Его я предусмотрительно купил заранее, в марте–апреле 2011. Стоил он в районе 500 тысяч рублей.

Я его делал так. Приехал в Сочи, поехали на границу, я пошел нашел первого попавшегося таксиста, попросил его привезти в Сухум. За время поездки часовой до Сухума я с ним договорился, что они мне организуют паспорт. И он нашел нужных людей. Если не знаешь, что делать — спроси таксиста. Я когда приехал в Сочи, мне таксисты рассказали, когда к ним прилетает Путин, когда улетает Путин, что сейчас у них там находится Лукашенко и так далее. Таксисты знают все.

В Турцию по абхазскому паспорту лететь нельзя, а вот на Северный Кипр можно. Так что мы полетели на Северный Кипр транзитом. Это было 13 сентября 2011 года. Там попали в капкан где-то года на три с лишним, потому что в начале 2012-го меня объявили в международный розыск по линии Интерпола‌.

О жизни в другой стране и киприотах, которые не готовят

На Кипре Интерпола не было, но уехать оттуда никуда было нельзя, там можно либо отдыхать, либо продавать русским недвижимость. И пока я там сидел, оказался в капкане. Я улетел туда в сентябре 2011-го, а в начале 2012 года меня объявили в международный розыск. Оттуда мне было некуда деться.

Мы жили в Кирении. Там я грел пузо, купался, ел, спал. Так что могу до пенсии уже в отпуск не ходить. У меня были сбережения, тысяч пятьдесят евро, что были со мной лично. Плюс что-то продали, когда мы уехали. Всё было скромненько.

Я сначала думал, что я там побуду несколько месяцев, все отстоится, дело отправят в суд, про меня забудут. Но всё оказалось веселее. Через какое-то время я понял, что надо как-то свою жизнь устаканивать, ехать куда-то и просить убежище. Я решил в Америку — у меня там сестра живет.

Сначала гостиница, потом сняли дом. Со мной была жена. Дочка осталась в России с бабушкой и дедушкой.

К дочери приходили в школу в Пензе, угрожали. ФСБ приходило. Пытались выяснить, где я, что я. Но там героическая классная руководительница, не дала возможности пообщаться с ней.

На Кипре я понял, что такое жить в другой стране. Раньше я приезжал в какую-то страну, и либо в отеле развлекался, либо, если хотел пожрать, шел в ресторан. Когда начинаешь жить в стране, понимаешь, что не каждый день там развлечение. Ты должен ходить в муниципалитет, платить за воду, взять в аренду машину, оформить вид на жительство. Вместо того, чтобы сходить в ресторан, покупаешь еду — потому что так дешевле и вкуснее.

Парадоксально звучит, но киприоты готовить не умеют. У них потрясающие продукты, но когда заходишь на кухню к ним, у них овощи-фрукты в заморозке. Меня это коробило.

Ты приходишь на рынок, а там куча артишоков, баклажанов, стоит всё копейки. Тебя подмывает — времени-то много — взять артишок, сварить и приготовить салат. Или взять помидоры и приготовить. Совсем другая жизнь. Ты находишься на территории и понимаешь, что ты не один-два дня там, чтоб быстрее-быстрее. Ты начинаешь изучать местность, пешком ходишь больше — или наоборот больше ездить на машине. На Кипре нет такого места, где бы мы не были. Южный, Северный, весь. На Кипре за три года вождения я привык к левостороннему движению.

Но там тоже была сложная ситуация. Они начали выдавать русских — видимо, с Эрдоганом договорились. Знаю несколько случаев, когда полицейские просто забирали русских по заказу и депортировали в Стамбул, а из Стамбула сразу в Москву.

Улететь по российскому загранпаспорту тоже не выходило. Он был просрочен, а когда дело началось, получить новый не удалось.

Тогда я купил себе поддельный латвийский паспорт. Тысячи две долларов или евро он стоил. Северный Кипр — такая территория, где можно найти все.

Но поддельный паспорт чем-то не понравился офицеру, который сажал меня на рейс в Нью-Йорк из Стамбула. Американские рейсы сильно защищены, им что-то не понравилось и они сказали мне: «Звездуй». Стамбул такое место, где сирийские беженцы норовят запрыгнуть в самолет. И, видимо, поэтому такие жесткие проверки. Я должен был пойти зачекиниться, пойти туда, пойти сюда… В итоге времени не хватило, и мой багаж сняли с рейса…

Жена должна была лететь в Москву за ребенком, а я должен был лететь в Америку, куда бы она потом прилетела с дочкой. В итоге я оказываюсь в такой ситуации: меня не пустили на самолет, она улетает, в слезах-соплях, рыдает, а я не знаю, что делать. И я решил сесть на лондонский рейс. Когда она прилетела в Москву, я был уже в воздухе на пути в Лондон. Всю дорогу она летела на нервах и, только приземлившись, узнала, что я нормально улетел в Лондон.

О беженстве и хорошем тюремном микроклимате

Самолет приземлился. Я, идиот, думал: сейчас буду искать, где сдаваться британским властям. Думал, я буду там один такой. Ага, хрен там! Там прямо на границе большое табло: «Если вы хотите запросить политическое убежище, идите туда». Я подхожу. Очередь. Там был я, еще двое человек и семья. Люди — из Ближнего Востока и Черной Африки. А семья была то ли из Румынии, то ли молдаване. Возможно, сирийцы. Честно говоря, начал немного подзабывать, на самом деле. И это хорошо. Значит, я перестал этим жить.

Процедура происходит очень прикольно. Опрашивают, снимают отпечатки, фотографируют. Потом отводят в комнатушку, ты там ждешь, пока они решат, что будут с тобой делать.

Так как я сказал, что я в Интерполе, да и Рождество было на днях, они меня решили закрыть в миграционную тюрьму. Пришлось посидеть три недели. Там прикольная тюрьма, мне очень понравилось. Она прям рядышком с Хитроу.

Потом берут первое интервью. Это твой первый рассказ, по нему англичане будут делать первые выводы… Это называется скриннинг-интервью.

В тюрьме у нас была Playstation. Но самое поразительное отличие, которое лично я ощутил, — это то, как идеально у них организован микроклимат в камерах. Там комфортно находиться: ни холодно, ни жарко. По крайней мере, мне показалось, что в камере, где я находился, были идеальные температурные условия.

Там можно было выбирать себе еду: хочешь мясо, хочешь рыбу, в этот день такую, в этот день другую. Там была библиотека, был компьютерный класс, был выход в интернет, была возможность звонить по телефону — можно было пользоваться телефонами без фотокамеры, не смартфонами. Интернет был с небольшими ограничениями: можно было писать письма по электронной почте и без проблем отправлять жалобы, но нельзя было пользоваться соцсетями и Skype. Очень доброжелательная атмосфера была.

Сначала я жил с парнем-христианином из Нигерии, который сбежал от Боко Харам, а потом сидел с мусульманином, который сбежал из Гамбии от какого-то тирана.

Это был угар: я все время лежал, смотрел телек, а они все время — что христианин, который бежал от Боко Харам, что мусульманин, — молились в один и тот же угол, где телевизор. Одинаково на коленях и били поклоны.

Потом с твоим скринниг-интервью будут сравнивать все остальные интервью. Будут проверять, почему ты свалил и в чем твоя проблема, от чего ты просишь себя защитить. А потом будет второе интервью. У меня второе интервью было два полноценных дня, это бывает очень редко. Два дня по 4 часа. Потом мне отказали в убежище. Я подал в суд, и до сих пор судимся. Подал я на убежище в декабре 2014 года.

Когда ты подаешь на убежище, во-первых, тебе дают возможность встретиться с адвокатом. Это legal aid‌, это бесплатно. Если у тебя нет средств, то совершенно свободно можно получить такого же адвоката, как миллиардер. Им удалось это сделать, добиться равенства перед законом — например, моим делом занимается тот же адвокат, который занимается делом Джулиана Ассанджа.

И за это не плачу ни копейки.

О воссоединении с семьей

Я вышел 8 января. Меня отпустили из миграционной тюрьмы и поселили в гостиницу. Мне сняли номер и забыли на несколько недель. У меня было время пошататься по Лондону. Я первый раз туда попал: ходил по музеям, было очень здорово. Посмотрел на Биг Бен, сходил на Трафальгарскую площадь.

После этого мне сказали: «Ого, ты у нас беженец, давай тебя поместим в центр, где живут мигранты». Условно говоря, это такие общежития или гостиницы, где живут мигранты. Меня отвезли в Кардифф, и я какое-то время там жил. Гостиница была вполне приятная.

Недели три я тусовался в этой гостинице, и они переселили меня в дом — вот тебе ключи, вот тебе квартира, живи здесь, не надо платить.

Через год ко мне приехала жена. Когда жена приехала, стало намного веселее. Они уже знали, что я буду её встречать. Она объяснила, что муж здесь и ждет в аэропорту — ей сказали, ладно, давай мы дочку отдадим ему, а тебя арестуем в тюрягу. Прикольный момент был: я сижу в Хитроу, они идут с офицером, и меня дочь увидела. Она бегом ко мне бежит, прыгает, обнимает — офицер даже документы мои не стал спрашивать: увидел, что дочь ломанулась ко мне обнимать. Сказал, мол, вот, держите дочь, жену и езжайте.

Приехали в Кардифф. Потом нас переселили в Суонси. Выделили нам целый дом, большой двухэтажный, и здесь у нас родилась вторая дочка.

О пользе лени и английском стартапе

Но сидеть без дела дальше я не мог. Во-первых, я программист в той жизни. Во-вторых, мой диплом был — распознавание рукописного текста: нейросети и все такое. И, в-третьих, в кардиффском центре беженцев, куда я попал, столовка находилась в другом здании и там же было общежитие, где жили сирийцы — а я жил отдельно, в гостинице, метрах в 200-300 от этого места. Мне нужно было ходить туда каждый день, чтобы покушать. А мне не хотелось куда-то ходить, расписываться, жрать. Можно было в город сходить поесть, денег с собой немножко было. А я постоянно хожу расписываться, чтобы потом свалить из этого центра [в гостиницу]. Я подумал: «Блин, какая архаика! Вот были бы щас какие-то камеры наблюдения, которые распознают лица людей — и не нужно будет никаких подписей!»

Я подумал, что надо сделать систему, которая упростит жизнь человека, все эти пинкоды-пароли-логины: которая позволит ему попадать в свой аккаунт, в свою систему, получать доступ к какой-то информации или просто регистрироваться — по лицу, по отпечаткам пальцев, по скану ладони. Вот что называется лень!

Мне просто было лень ходить и расписываться — и так родилась идея стартапа, которую я подал своим знакомым в Лондоне, и они решили вложить в нее деньги.

Сейчас мы готовимся получить инвестиции, чтобы сделать из этого поистине глобальную историю и заменить Visa и Mastercard. Сделать так, чтобы люди забыли, что такое банковская карта. Сделать такие средства платежа, чтобы ваши деньги никто у вас не мог украсть.

Вместо логина и пароля мы будем использовать как логин ваше имя и лицо. То есть, когда система видит ваше лицо, вы залогиниваетесь. И пароль, то есть подтверждение действия — это отпечаток пальцев или скан ладони. Что в комбинации даст вам большую безопасность. Например, у вас есть почта. Мы позволим человеку не помнить название почты, не помнить пароль от этой почты — причем будем делать так, что украсть её или перехватить будет невозможно. Не буду углубляться в математические истории, но мы научились хранить биометрические данные в облаке, но внутри данных как бы нет. Звучит абсолютно по-идиотски, но скоро все поймут.

О разрушенных стереотипах

Все мои стереотипы о Британии не подтвердились. Начиная с туманов, заканчивая чопорными англичанами. Все тут абсолютно доброжелательные, открытые. Помню, пришли первый раз в школу: приехали в Суонси, — это был, условно, четверг, зачислили нашу в школу, — и дальше началось волшебство. Приходим к директору, а директор достает коробку со школьной формой: сделано все так, чтобы ни ребенок, ни родители не чувствовали себя ущемленными в чем-то. Каждый раз, когда общаюсь с англичанином, возникает какая-то радость.

У нас есть рядом железнодорожная станция, под железнодорожными путями тоннель. А там сидят алкаши, которые вечно бухают. Мы с женой говорили на эту тему, она говорит, что у нее не возникает стресса — здесь даже алкаши какие-то добродушные, не агрессивные, радостные. Видят женщину с коляской, с ребенком и такие: «Ой-ой-ой, здрасти-здрасти!»

Тут металлических дверей нет. Когда я вижу полицейского на улице, я его не боюсь. Меня здесь для экстрадиции арестовывали, когда РФ прислала запрос. Дали позвонить. Своим знакомым, адвокатам, юристам позвонил. Они меня привели в участок, там закрыли в камеру, сняли отпечатки пальцев, фотки… Говорю, щас жена придет, вещи мне передать какие-то. У меня карточка с собой, я ей карточку отдам. Они говорят, ну, не вопрос. Пришла в участок жена с ребенком, дали поговорить сколько я хочу. Я ей передал документы, все рассказал, никакого стресса.

Суд рассматривал всё это дело в Лондоне. Меня отвезли в Лондон, там меня отпустили под залог. И, когда меня отпустили из тюрьмы, мне дали такой квиточек, по которому я бесплатно приехал домой в Суонси.

Эта история еще тянется, и раз в месяц я хожу отмечаться в хоум-офис‌. Это идиотизм, но так они проверяют — что я не свалил из Британии, что здесь живу, жду убежища.

Сумасшедшие! Они не понимают: ну куда валить?

О двойственном отношении к России

Понятно, что старшая дочь не забудет русский язык, она уже в сознательном возрасте уехала. Младшей почему-то удобнее говорить на английском. Ей ещё двух лет нет, совсем маленькая ещё, но она считает до десяти на английском, животных называет по-английски — ей так удобнее. Единственное слово ей нравится по-русски, «шайя» — это шарик. А все остальное по-английски.

Я не связываю свою дальнейшую жизнь с Россией. Я сам бы не только русский язык забыл, я бы еще половину мозга себе вырезал, чтобы не помнить, что там было со мной, всего того, что у меня осталось на лице после пребывания в СИЗО.

Если честно, как бы это ни звучало дико, но я даже отчасти благодарен господам из ФСБ за то, что они позволили начать новую жизнь. У меня иногда возникает чувство, что до этого я и не жил, а это было какое-то барахтанье в дерьме. Потому что Россия — это бассейн с дерьмом.

Я отлично отношусь к России, я патриот России — но мне все время что-то не нравится, потому что я истинный патриот. А все, кому здесь всё нравится, наверно, шпионы немецкие, как сказал Сергей Шнуров. Я когда критикую свою страну — это не значит, что я хочу ей чего-то плохого. Это значит, что я хочу для нее демократии, свободы, процветающего бизнеса, выборов и так далее.

Это как американский патриотизм, как прописано у них в Декларации о независимости, корни которой растут из Хартии вольностей. Они имеют право с оружием сопротивляться тирании или вооруженным захватчикам. И в России сейчас настал такой момент, когда можно констатировать, что у нас репрессивная тирания.

Любое сотрудничество с этой властью значит, что ты не патриот.

Над материалом работали: Ян Потарский, Ира Щепетильникова и Вика Каткова
Иллюстрации: Екатерина Заславская