Закон планет

– Вы давно в Америке? – спрашивали её.

Она поднимала на вопрошающего большие серо-голубые глаза, делала их нарочито невинными и, выдержав паузу, отвечала: - Я не уверена, что даже сейчас я здесь.

Всякий собеседник терялся.

– А где же? – как правило, уточнял он недоуменно.

– Самой интересно, - с легкой иронией делилась она сокровенным. – Мысленно – в Москве, где осталась моя жизнь, душой – в Европе, где болтается мой ребененок, а телом, - она с нескрываемым неудовольствием роняла взгляд на ту часть себя, что  открывалась её взгляду. – …здесь. Но тело – что? – труп, как называла его мадам Блаватская.

И она щипала пальцами одной руки свою другую руку, демонстрируя, что труп не способен чувствовать.

Не было собеседника, который бы не пожалел, что задал ей этот традиционный в Нью-Йорке вопрос. А уж получив такой ответ, всякий норовил свернуть разговор и отойди подальше.

Рослая седеющая женщина за сорок, о ней толком никто ничего не знал. Небрежно, но чисто одетая в стиле Вудстока шестидесятых, она выглядела хранителем традиций рок-фестивалей – в голубых застиранных джинсах, в старых белых сникерсах и белой рубахе навыпуск, нарочито небрежно расстегнутой. Её встречали по утрам в парке с любовно вычесанной беспородной собакой с такими причудливыми черными пятнами вокруг глаз, словно пес родился в темных очках. По субботам она появлялась на фермерском рынке в Инвуде. Принюхивалась к овощам, подбрасывала их, словно взвешивая, на ладони, отбирала колючие огурцы, выпытывала у фермера Вермонта, когда, наконец, появятся яблоки нового урожая, словно в его власти было ускорить созревание, и дольше обычного болтала на ломаном английском с тощим в татуировках продавцом мёда. Обсуждала, какого цветения какой сбор, отличала липовый мёд от гречишного, хотя представить, что она когда-либо видела пасеку, было трудно. Ни по речи, ни по манере держаться, нельзя было определить, чем она занималась в былой жизни и что делает в нынешней. С не свойственной эмигрантам сдержанностью, она не касалась того, что оставила за океаном, в России или Украине, откуда была родом.

 – Вы  давно в Америке?

 – Не уверена, что даже сейчас я здесь…

Иногда она добавляла магические три буквы "Эн-Эр-Эйч" и посвященные усмехались, памятуя, что сие значит.

Лет десять тому её сын-тинейджер сдал экзамены и был принят в дорогую приватную школу на полный пансион. Ей следовало доплатить сущий пустяк – символическую сумму в тысячу-полторы. Мальчик, краснея, объяснил в бухгалтерии, что таких денег в семье нет, и ее пригласили на беседу в старинный замок, сложенный из серого колючего камня.

Она неспешно взошла на ухоженный зеленый холм, куда вела всего одна дорога от конечной станции подземки, и отметила, что белки на обочине не пугались, а, напротив, сбегались с любопытством разглядывая её, как чужака.

– Мы хотели обсудить, как вам удобнее оплатить предстоящий семестр, – пояснила секретарь, расплываясь в профессиональной улыбке.

Без смущения женщина объяснила, что зарабатывает уборкой квартир, что ей платят наличными, и если администрация согласна, то сын будет приносить 20-30 долларов еженедельно. Из них к концу года сложится искомая сумма. Секретарь едва совладала с бровями, чтобы они не поднялись в изумлении. Год обучения здесь стоил 25 тысяч, не включая учебники, и наличными расплачиваться было не принято.

Она откровенно разглядывала нервные руки женщины, подвижные, словно у музыканта, пальцы и чувствовала, как внутри поднимается раздраженный протест.

«Она смеется над нами, – оформилась четкая мысль. – С такими руками – мыть полы? Хорошо бы попросить адрес – прийти посмотреть. А лучше – нанять её», – возник второй вариант.

– В Америке не принято спрашивать, и вы можете не отвечать, но мне интересно, за сколько вы это делаете?

– Семь долларов в час.

– Невероятно! – дала волю бровям секретарь. – Я меньше десяти никогда не платила.

– Это американские цены.

– А у вас какие? – не поняла секретарь. – Вы разве не в Америке?

– У нас – эмигрантские.

– Вы работаете на русских? – уточнила она.

Женщина кивнула с гримасой легкого сожаления. То ли по поводу того, что работает на «своих», то ли по поводу того, что вообще работает. Секретарь вгляделась в эту мамашу, в ее горделивую посадку головы, и почувствовала, что не сможет выговорить в это лицо в серебристом окладе седины, что готова нанять ее. Она примерила подобающую этому лицу плату и, несколько раз подняв планку, вышла на цифру с двумя нулями.

«Она просто издевается над нами с этим кешем в конверте» – подвела она итог наблюдениям.

– А почему вы не хотите выписать чек? – спросила она с плохо прикрытой язвительностью.

– У меня нет счета в банке, – спокойно приняла язвительность женщина.

– А как же вам переводят зарплату? – недоверчиво протянула секретарь.

– У меня нет зарплаты. Вы, наверное, не поняли: я нелегал, вот и мою полы за кеш, – с легкой улыбкой уточнила детали женщина. – Так что если вы донесете на меня…

– А вы давно в Америке? – не дала ей договорить секретарь.

– Я не уверена, что даже сейчас я в ней. Какой-то частью себя – да, но далеко не главной… Телом, – закончила она мысль, увидев, как снова поползли вверх в недоумении брови секретаря. – Точнее, трупом.

За дверью – в школьном коридоре – прозвенел звонок. Женщина поднялась, сказала, что обещала сыну встретиться на перемене. Толкнула дверь в момент, когда мальчик потянул ее на себя с другой стороны.

– Всё? – встревоженно спросил он.

– Да, – кивнула она. – Мы сговорились. Ты будешь приносить кеш.

– И они разрешили? – не поверил он.

– А куда им деваться? Тебя что-то смущает? – испытующе заглянула она ему в лицо.

– Нет, – соврал мальчик.

– Можем покупать «мани-ордер», если хочешь, но это глупость – тратить доллар, на который можно купить мороженое. Тебе же. У тебя что сейчас?

– Астрономия, – ответил мальчик.

– Давай провожу.

– Не надо, – скривился он, но она сделала вид, что не слышит.

Они прошли долгим коридором, свернули, он толкнул дверь, заглянул, и, желая похвастаться, поманил ее: – Смотри, тут такой ма-аленький планетарий…

Она вошла. Недоуменно оглядела пустую белую коробку большой комнаты.

– Когда гаснет свет, тут все загорается, – обвел он рукой белый куб кабинета. – Там проектор, – мальчик обернулся, запнулся и быстро по-английски поздоровался.

Она обернулась тоже.

– У нас гость? – услышала она теплый мужской голос. – Милости прошу.

Сказочный старик с белой бородой, красивой белой шевелюрой в белом халате доктора, казалось, сошел с белой стены. Он подвинул стул к рабочему столу, снял коробку на столе, под которой оказался проекционный аппарат, включил его. Загорелась маленькая лампочка внутри аппарата.

– Присаживайтесь. Здесь вам будет удобно. Переведи, – тихонько тронул он плечо мальчика.

– Спасибо, я поняла, – сказала она и опустилась на стул.

– Простите, – прижал он руку к сердцу. – Тогда зови всех, – подбодрил он мальчика.

Мальчик выглянул в коридор, а старик переложил стопку бумаг на столе, что-то поискал в карманах халата, нашел, а она старательно вгляделась в белую стену перед собой.

– Вы не торопитесь? – склонился к ней Астроном. – Не хотите что-нибудь выпить?

– Спасибо, с удовольствием, – порывисто обернулась она.

Астроном достал из ящика стола пластиковый стакан и бутыль зельтерской. Налил, галантно подал ей, она кивнула, пригубила. Он налил себе тоже и слегка приподнял стакан вверх, словно тостуя её. Она склонила голову в церемонном поклоне, словно приняла приглашение на тур вальса, и они рассмеялись, как заговорщики.

 – У вас такой милый акцент, как у моей бабушки. Вы откуда?

 – Раша, – ответила она, сделав легкую гримасу, которая могла означать «простите неприличное слово».

В класс заглянули ученики, и Астороном жестом велел им входить, не отводя от неё тёплых глаз.

– И давно вы в Америке?

Женщина близоруко прищурилась, нашла глазами сына, и поманила его.

– Переведи, что я и сейчас… Я не знаю, как это сказать…

– Опять? – с осуждением нахмурился мальчик, но Астроном коснулся его плеча, подбадривая, – дескать, сделай, как просят.

– Even now she is not really here, – сказал мальчик.

– Очень хорошо понимаю вас, – проникновенно кивнул ей Астроном.

– Вы первый, – недоверчиво взглянула в его лицо женщина.

– Охотно верю, – польщённо кивнул он, словно принимая награду. – Все здесь? – спросил он класс. – Тогда закрывайте дверь и начинаем работать.

Он погасил свет. В темноте медленно занялся рассвет по периметру комнаты. Потолок окрасился в голубое с белым, и из голубого молока взошло на левой стене солнце. Поплыло по потолку поверх детских голов оранжевое и круглое, постояло немного по центру, и село в голубое на правой стене.

Потолок медленно окрасился в густо-чернильный бархатный цвет и на темном небе замигали звезды. Мягкий голос Астронома звучал, старательно называя каждую по имени. Светлый курсор-указка останавливался подле каждой звезды, описывал грозди созвездий. Класс зачарованно молчал, и женщина почувствовала, как пол под ногами качнулся, и она оказалась затерянной в океане на верхней палубе надежного лайнера. Голос Бога звучал, передвигая созвездия по солнечной эклиптике. Месяц за месяцем сменяли друг друга на круглом небе, возникшем на месте квадратного потолка, и зимнее солнцестояние мало отличалось от летнего.

Астроном кашлянул, остановил кружение звезд, и заговорил о солярных мифах, представленных во всех культурах. Попросил детей запомнить, что небо – одно на всех, а потому убивать друг друга за то, что все по-разному празднуют приход весны, по меньшей мере нелепо. Увы – именно это обстоятельство лежало в основе всех религиозных войн, пояснил Астроном.

– Одни видели звезду, которая двигалась по небу и остановилась над яслями, в которых спал младенец, другие - нет. Но что значит "видеть звезду"? Это видеть свет. А законы астрофизики таковы, что если сегодня не станет какой-либо звезды, мы еще четыре долгих года не узнаем об этом. Потому что свет от нее все еще будет идти, - закончил Астроном.

Когда на потолке минул год, снова случился рассвет. Солнце взошло и садиться не стало: Астроном включил свет. Прошел к черной доске и, постукивая по-старинке мелом, начертил график: жирную белую точку слева и вправо от нее - горизонтальную  прямую.

– Солнечная система устроена просто. Это солнце, – он постучал мелком по левой точке. – На разном расстоянии от него вращаются планеты. Разной величины, массы, с разным периодом обращения вокруг солнца. Планетами единой – солнечной – системы делает их гравитация. Все, кто находится в зоне притяжения солнца, – это планеты солнечной системы. Есть планеты поменьше – такие, что гравитируют вокруг больших планет. Как, например, спутник нашей Земли – Луна. Она вращается вокруг Земли, а вместе с ней уже – вокруг Солнца.

Он нанес на горизонтальную прямую семь жирных точек-планет и каждой добавил фрагмент орбиты – вертикальной черточкой перечеркнув горизонтальный луч.

– И они все круглые? – нетерпеливо спросил девичий голос.

– Прекрасный вопрос, – радостно откликнулся Астроном. – Нет, не все. Только основные планеты. Есть много… – и он нарисовал в уголке доски кривоватую картофелину. – …кривых, как картошка, спутников, которым не хватает массы и гравитации на то, чтобы принять совершенную форму шара. Мы займемся основными. Итак, Земля, на которой мы с вами сейчас находимся, Венера, где мы, может быть, были прежде… Марс, к которому сейчас летят наши корабли.

Астроном принялся надписывать точки на белом луче, протянутом от Солнца. Имя планеты вверху, и внизу – количество дней, за которые она обходит солнце по кругу.

– У всех планет солнечной системы разные орбиты и скорость движения. Кто скажет, за какой период Земля описывает полный круг?

– Год, – неуверенно раздался знакомый девичий голос.

– Совершенно верно! Триста шестьдесят пять дней…

– А этот график, – это и есть «парад планет», когда они вот так выстраиваются – друг за другом? – спросил мальчик.

– Нет, – Астроном дописал последние цифры, повернулся к классу и сказал таинственным шепотом: – Вот теперь – самое главное. То, что вы видите – это условное изображение солнечной системы на плоскости. На самом деле планеты не выстраиваются друг за другом никогда. Они находятся в постоянном движении. Это закон планет. Остановка – это смерть. Но у каждой – своя орбита. Объемная модель их орбит наиболее полно представлена в действующей модели атома Нильса Бора, которую вы, наверняка, знаете… Видели? – окликнул он класс.

– Да-а, – нестройно отозвались несколько голосов.

– Еще одно свидетельство гармоничного устройства мира: что вверху – то и внизу – самое большое и самое малое в одной солнечной системе живет по одному закону. Вы должны понять принцип, а так-то планеты, конечно, не здесь, – Астроном приподнялся на цыпочки, адресуясь кому-то дальнему. – Это закон, и его следует запомнить…

И подле каждой точки-планеты Астроном вывел три большие буквы – NRH.

– Not really here, – громко расшифровал он их, постукивая мелком. – Вам хорошо видно? – обратился он к гостье.

– Да, спасибо, – еле слышно ответила она по-русски.

– Это на самом деле, главное, что следует иметь в виду, когда рассуждаете о планетах, – он прошелся по каждой точке еще раз, называя каждую по имени. – Земля – не здесь, Венера – не здесь! Марс – не здесь. Можно подойти и с обратной стороны, – обернулся он к классу. – Если что-то находися в неком определенном «здесь», – значит это не Планета.

Она стояла на коленях над грязной ванной и терла ее щеткой.

Худощавая благообразная старуха стояла над ней и указывала тростью в угол, где оставалась еще грязь: – Здесь, здесь и здесь еще…

Женщина кивала, макала мочалку в белую пасту моющего средства в банке и снова терла. В сумерках она вышла из многоэтажного дома на окраине Нью-Йорка, запрокинула голову вверх, и с трудом – среди фонарей и неоновой рекламы – нашла в небе первую звезду.

– Как ты это выдерживаешь? – спросил сын, когда она утром погладила утюгом двадцатидолларовую купюру, уложила в конверт и подала ему.

– Легко, – сказала она, поплевав на утюг. – Я не включаюсь. Старуха права: я стою над ванной и не вижу. Ни ванны, ни грязи, ни её самоё. Ай эм нот риали хиа… Так?

Сын кивнул.

– Это-то и приводит всех в ярость.

Сын спрятал конверт с купюрой во внутренний карман старой отутюженной тужурки и выскочил за дверь.

Год спустя она пришла к той же секретарше.

– Сын побоялся нести такой большой чек, – сказала женщина и положила конверт перед секретарем.

Та извлекла из конверта чек, заглянула в него и подняла глаза на женщину.

– Пятьсот? – недоуменно переспросила она.

– Для нас – это состояние.

– Понимаю, – соврала секретарь.

Женщина переминалась у двери и не уходила.

– Я хотела узнать, – смущенно сказала она. – В какой аудитории астрономия. Есть ли сегодня преподаватель… Я не знаю его имени, такой с белой бородой…

– О-о, - протянула секретарь. – Мистер Такман. Сожалею, но он умер. Милейший был человек. Вы его знали?

Женщина отшатнулась, щека ее дернулась.

– Я однажды была на его лекции, – неопределенно повела она в воздухе чуткой рукой музыканта, и вышла, не простившись.

Она шла по школьной лестнице, вцепившись в перила так, словно под ногой качался корабль. В скверике подле школы она опустилась на скамью под огромным деревом, посаженным явно до того, как Колумб открыл континент, промокнула глаза краем белой рубахи навыпуск, откинулась на спинку скамьи и запрокинула вверх лицо. Сквозь густую зелень старого раскидистого создания проглядывало голубое.

«Нет, – возразила она секретарю. – Это не про него. Он просто… not really here»…