«Ваше отношение к специальной военной операции?» Монолог студента СПбГУ, отчисленного за создание «русофобской» ячейки

В начале лета семерых студентов отчислили из СПбГУ после того, как их антивоенные сообщения в групповом чате слили в пропагандистские медиа. На университетской комиссии по этике ребятам задавали вопросы про отношение к специальной военной операции и участие в «русофобской ОПГ». О том, как проходила политическая инквизиция над истфаковцами, журналистка Лера Михальцова поговорила с пацифистом Филиппом Широковым, отчисленным прямо накануне защиты диплома.

Это трагикомичная история. Всё началось с того, что мне и остальным фигурантам этого дела на студенческую почту пришло письмо от заместителя начальника управления по работе с молодёжью Вадима Валерьевича Фёдорова, который на истфаке СПбГУ занимается всякими студенческими мероприятиями, помогает студентам найти аудиторию для игры в шахматы и по идее за ним ещё воспитательные функции есть.

Он обычный бюрократ, не то, чтобы сильно зетнутый, не то, чтобы сильно верящий во всё это дело, в общем, серый исполнитель, от которого не ожидаешь какого-то самодурства.

Понятно, что ему сверху спустили этот текст, а он нам его разослал. Текст был следующего содержания.

В моём случае: «Уважаемый Филипп Александрович‌, прошу Вас в течение трёх дней написать объяснительную касательно публикаций, распространяемых о Вас в средствах массовой информации» и — ссылки на Readovka, на канал Кирилла Фёдорова, который раньше обозревал танки-онлайн, а теперь занимается Z-блогингом, и на прочие такие вот помойки, извините мой французский, и всё!

Буквально: дайте объяснительную на основании этих постов, где ваших друзей называют ячейкой русофобов, а вас, Филипп Александрович, — главарём этой ОПГ.

Я ответил, мол, в преступных группировках не состою, что такое ОПГ в данной ситуации представить себе не могу, имею свою политическую позицию, что, впрочем, не означает, что я руковожу ДРГ‌, ОПГ и всяким прочим, и что всё это выглядит как фантазии политически ангажированных блогеров.

Через пару дней нам пришли приглашения на комиссию по этике от секретаря по фамилии Шипулина.

«Уважаемый Филипп Александрович, приглашаем Вас принять участие в заседании комиссии по этике на основе обращения проректора по молодёжной политике Александра Вячеславовича Бабича». И приложено обращение.

В нём — одно-два предложения в том же духе, что нам прислали из управления по работе с молодёжью.

Мол, «Уважаемые почётные профессора…» — это обращение к комиссии по этике, потому что там сидят почётные профессора — «Уважаемые почётные профессора, прошу дать оценку действиям таких-то универсантов — наши имена и фамилии — в связи с публикациями, появляющимися в средствах массовой информации». Дальше, опять же, ссылки исключительно на всякие Z-телеграм-помойки. Ну, хорошо…

Я считал правильным прийти на комиссию и отстаивать свою невиновность, в которой я убеждён.

День нашей комиссии по этике был немного необычным в том смысле, что на истфаке проходила церемония памяти Фёдора Соломонова — студента СПбГУ, который взял академический отпуск, чтобы отправиться добровольцем на войну, и погиб.

Тогда к университету приехали все зетники мира сего на каких-то джипах. Всякие казаки, ряженые и прочее — у Толкина во «Властелине колец» есть подробное описание этих сюжетов, поэтому я не буду вдаваться в антропологические подробности. Некоторые из них подходили к Зданию Двенадцати коллегий‌ и тусили там. Ну, хорошо…

Я же обнаружил, что у меня заблокирован пропуск в университет, хотя я, известно, ещё не был отчислен. Ну, хорошо…

У главного входа стоит неизвестный мне мужчина ростом метр пятьдесят, красный, видимо, от алкоголя регулярного, с очень такой характерной внешностью — герой фильмов Балабанова.

Он с раздражённым видом вносит какую-то помятую бумажку, в которой просматривается пофамильный список. Мужчина спрашивает, кто я такой.

Представляюсь: «Филипп Широков. Должен сегодня прийти на комиссию по этике».

«Ага, да, есть такой», — ставит плюсик.

Консьержка нажимает на кнопочку, и я прохожу через турникет. Та же процедура — для всех фигурантов дела. При этом другие люди, которые заходили в Здание Двенадцати коллегий, не имели таких проблем.

Здесь я немножко забегу вперёд — в конец этой истории. Когда после КПЭ к нам вышел проректор по безопасности Грязнов, я его в лоб спросил: «А почему у нас заблокированы пропуска? Нам их вообще разблокируют?» — «Да-да, понимаете, сегодня утром был сбой, и у всех они были заблокированы». Я говорю: «А почему тогда все остальные спокойно по ним проходили, и только у нас, только у нас, кто здесь на КПЭ, они не работают?» На что он ответил: «Вам показалось». Эта замечательная чекистская уловка меня развеселила.

Возвращаясь назад… Мы столпились у входа. Заходили ребята. В том числе пришли те, кто хотел поддержать нас, попавших на КПЭ, — неравнодушные студенты, наши товарищи.

Но их, хотя у них работали пропуска и они имеют полное право перемещаться по кампусу будучи студентами, не пускал этот маленький красный мужичок. 

В какой-то момент он сорвался на одну девушку и начал буквально орать на всё помещение: «Там! На войне! Человек умер! За нас! А вы! А вы!»

Потом прошёл Даудов‌, направился в сторону заседания комиссии, и мы потихоньку-помаленьку двинулись в Белый зал.

Его расположение весьма иронично. Он находится —

а) напротив ректорского флигеля, где сидит господин Кропачев — ректор СПбГУ;
б) прямо у памятника универсантам — жертвам политических репрессий.

Это расположение вызвало у нас известную долю смеха.

Мы зашли. То был длинный-длинный коридор с кушетками и столами. Какой-то пожилой мужчина в пиджачке снова проверил наше присутствие по пофамильному списку.

Нас оставили сидеть там, сказали: «Вас вызовут». Но нас не вызывали час, два часа, три часа. Мы размышляли, что же такое происходит в святая святых.

В коридор вышел какой-то товарищ, одетый в штатское, сел напротив нас и буквально подслушивал. Мы отошли в другой конец коридора, стали общаться там, из-за чего он, видимо, расстроился и со временем ушёл. Потом, правда, опять пришёл, опять пытался подслушивать. Замечательные чекистские штучки.

Затем нас начали звать внутрь по одному, причём по списку, который был выложен в одной из Z-групп, что подала на нас в прокуратуру, Следственный комитет и другие подобные инстанции. Это был список не алфавитный, а немножко от балды сделанный, без какого-либо принципа ранжирования, и именно по нему нас вызывали. Ну, хорошо…

Позвали одного, позвали другого. Кто-то там был пять минут, кто-то десять, кто-то пятнадцать. Меня держали дольше всех — тридцать минут. Видимо, на основе моего, по мнению зетников, главенствующего положения в ОПГ. Хах.

И что я увидел, пройдя к этому Белому залу?

Во-первых, я зашёл сначала в так называемый предбелозальник. Называется он мной теперь так, потому что почётный профессор Людмила Громова‌ запретила мне называть его предбанником. Тут были более удобные диванчики, такая лаундж-зона, выражаясь зумерским языком.

И там — о, чудо! — сидели все зетники истфака: Прасковья Хрусталёва, Игорь Герасименко, Серафим Хлопов, Александр Макарин и Пётр Колюбаев‌, который незадолго до этого в университете перцовкой человеку глаза забрызгивал и которого в отделение милиции — полиции, простите, генетическая привычка — доставляли.

Я ухмыльнулся, посмотрев на них.

Как выяснилось потом, эти люди были приглашены на КПЭ в качестве свидетелей. Только почему-то в качестве свидетелей у нас не нейтральные личности, а все как на подбор из Z-лагеря. Ну, хорошо…

Я стою в этом Белом зале. Там стоит пустой стул прямо у двери, и мне говорят: «Садитесь».

Я сел, посмотрел вдаль и увидел, знаете ль, мем: во время пандемии Путин с Макроном встречались — длинный-длинный белый стол, и они на двух разных концах.

Такой же стол там, только он наполнен людьми. С трёх сторон куча глаз на меня пялится — почётные профессора соответствующего возраста.

Слева сидел Даудов — наш декан, директор Института истории.

Рядом с ним — Юрий Витальевич Пенов, который будет чаще других нас о том-сём спрашивать, — это заместитель ректора по правовым вопросам.

Где-то на галёрке расположился проректор по молодёжной политике и организации приёма Бабич, который, в итоге, подпишет приказ о нашем отчислении. Он вообще никак не показывал себя, сидел с очень грустным трагичным лицом и задумчиво смотрел на меня.

Справа сидел Богомазов Геннадий Григорьевич — пожилой профессор-экономист, родившийся ещё при Сталине. Он председательствовал на комиссии по этике, но, по-моему, не вполне понимал, что происходит. Казалось, перед ним положили уже готовый текст, который он не вполне адекватно мог интерпретировать. Ощущение, что человек, как у нас говорят, не вдупляет, было крайне стойкое.

Ещё там сидела Людмила Громова — преподавательница журфака и автор письма в поддержку вторжения Путина в Украину. Это письмо появилось в марте 2022 года. Его подписали Кропачев‌ и все прочие комсомольские функционеры нашего университета.

Это все, кого я там смог как-то атрибутировать.

Первый вопрос задал Пенов. Звучал он так (уточню: я цитирую и сам я этот термин не использую, но эти товарищи говорят так): «Ваше отношение к специальной военной операции?» Вопрос первый и одинаковый для всех фигурантов дела.

Я ответил, что имею отрицательное отношение к тому, что вы так называете, а именно к боевым действиям в Украине, поскольку это совершенно бессмысленная и бесполезная война, которая непонятно зачем была сделана, и её единственный итог состоит в том, что гибнут тысячи, десятки, сотни тысяч невинных людей, при этом всё это оправдывается какими-то очень витиеватыми геополитическими выкладками товарища Путина и иже с ним.

На это они особо не отреагировали, сказали: «Ага, понятно».

И дальше начали спрашивать про мою жизнь на истфаке, про отношения с доцентом Белоусовым, уволенным за антивоенные высказывания, мол, вот у вас есть совместная фотография.

Я говорю: «Здорово, у меня есть ещё совместная фотография с Даудовым, а ещё с Бабичем‌, а ещё со многими из присутствующих здесь. Значит, мы с вами состоим в одной преступной группировке? Получается, товарищи, нас всех надо судить».

Как-то так я пытался показать им абсурдность того, что они мне предъявляют.

Потом спрашивали про мой активизм на истфаке. У меня насыщенное студенчество: я был главой спортивного и культурно-массового комитетов, председательствовал в студсовете, организовывал соревнования, научные конференции и «Что? Где? Когда?», боролся с введением пропагандистских курсов Межевича и Яковлева‌ и оспаривал отчисление Лены Скворцовой‌.

Затем спросили, ставил ли я себе на аватарки флаг Украины.

Я говорю: «Нет, не ставил, впрочем, не вижу в этом ничего плохого. Флаг соседнего суверенного государства у нас, кажется, не запрещён». Ведь я действительно не ставил себе на аватарку флага Украины. Это они, видимо, уже начали фантазировать.

Дальше они пытались меня как-то свести к тому, чтобы я либо откровенно зиганул, либо, по крайней мере, сильно не противился войне в Украине.

Подкапывались, поддевали, мол: «А вот, — Богомазов говорит, — понимаете, у каждого с начала войны, — он буквально сказал „война“, — есть позиция, даже у последней кухарки есть позиция. Она либо за, либо против. Здесь нельзя оставаться в стороне».

Я говорю: «Я очень рад, что у нас кухарки стали экспертами в политологии. Оно и заметно. Но, по-моему, это не аргумент к тому, чтобы я здесь начал вам читать политические декламации и поддерживать то, что вы меня просите поддержать».

Потом Юрий Витальевич Пенов: «А вот вы можете сказать, что вы не против специальной военной операции?»

Я говорю: «Нет, я так не могу сказать».

На это они сильно разозлились. Это, по-моему, единственное, что их задело. Когда я отказался даже в такой формулировке идти к ним навстречу, они быстро поникли и закончили наш разговор, отправив меня восвояси.

Но были ещё забавные моменты. Например, меня спрашивали про учёбу.

Я говорю: «Все мои оценки — пятёрки, и за диплом рецензентом рекомендовано отлично. Но должен я его защитить буквально через пару дней».

На тот момент я должен был защищаться шестого июня — «Я защищусь, если, конечно, мне разблокируют пропуск».

В ответ они начали смеяться, видимо, найдя мою ситуацию невероятно ироничной.

Они замечательно отреагировали на этот мой комментарий — мне потом дважды переносили защиту.

Когда я обращался к Даудову, что вот «Абдулла Хамидович не даст соврать, что учусь я на отлично, что с первого курса занимаюсь своей темой — австралийским федерализмом и ты-ры-пы-ры», он очень неохотно и с большим стыдом, посмотрев в стол, сказал: «Ммм… Да… Есть такое».

Почётные профессора выставляли себя всем, кем угодно, кроме академических товарищей. Это были политические акторы, я бы даже сказал, политические инквизиторы. 

В конце концов прозвучал последний вопрос. Он был от Даудова: «А вот, Филипп, а восемь лет, восемь лет обижали жителей Донбасса… Что вы на это скажете?»

У меня, конечно, было желание его спросить про Гиви‌, Моторолу‌ и Гиркина‌, но я этого делать не стал. Ответил я так: «Знаете, я, конечно, рад, что вы большой специалист по истории Горской автономной Советской Социалистической Республики и можете делать далеко идущие выводы о геополитической ситуации в Восточной Украине в 2022–2023 годах, но я всё-таки не такой большой эксперт, видимо, как вы, поэтому не могу согласиться с мнением о том, что Украина восемь лет обижала Донбасс и поэтому России можно вторгаться на чужую территорию».

После этого меня отпустили. Прошли выходные. На сайте выложили сделанные под копирку протоколы, которые совершенно не отражали того, что было на КПЭ, — про всех чистый копипаст.

«Позволил себе иронизировать над смертью Соломонова». А, и вот — самого главного не сказал — они спрашивали: «Иронизировали ли вы над смертью Фёдора Соломонова?», а цимес в том, что никто этого не делал. Ни устно, ни письменно, нигде никакой информации об этом нет и быть не может, потому что этого просто не было. 

Зетники натурально сочинили эту историю, чтобы привлечь к ней внимание и просто избавиться от тех антивоенно настроенных людей на истфаке, которые им не нравятся.

А в протоколе КПЭ тем не менее написано, что «вместо выражения человеческих чувств позволили себе иронизировать над смертью Фёдора Соломонова, а также…», — мне нравится ещё формулировка, видимо, КПЭ теперь приняла на себя функцию суда Российской Федерации — «а также совершали иные действия, направленные на дискредитацию армии РФ. В соответствии с этим признать, что такой-то-такой-то не соответствует высокому статусу студента СПбГУ».

В чём же здесь юридическая фишка? Кропачев как юрист прекрасно понимает: отчислить за политическую позицию нельзя. Так делают, но эксплицитно сказать об этом значит сильно подставить себя.

Поэтому ректор, видя юридическую дыру, делает такой логический трюк: он отдаёт всё на откуп КПЭ. Она не вправе никого отчислять. КПЭ просто решает, соответствует высокому статусу универсанта человек или не соответствует. КПЭ сказала, что не соответствует, и на основании этого решения проректор по молодёжной воспитательной политике Бабич рекомендует меру дисциплинарного взыскания в виде отчисления каждому из студентов. Такой замечательный юридический розыгрыш позволяет потом в приказе написать: отчислен в соответствии с нарушением широченного пункта Кодекса универсанта о том, что нужно достойно представлять Санкт-Петербургский государственный университет за его пределами и ла-ла-ла-ла-ла-ла.

Дату защиты моего диплома перенесли с шестого июня на одиннадцатое. Поняв, что этого срока не хватает для формального отчисления, — на шестнадцатое. Пятнадцатого июня поздно вечером, практически в полночь, мне пришло письмо с информацией о том, что в отношении меня издан приказ об отчислении. Письмо прислал исполнитель Вадим Валерьевич Фёдоров из управления по работе с молодёжью. Ну, хорошо…